Сетевые публикации

Если список всех сирот невозможно опубликовать в одном номере «РГ» или «Коммерсанта», значит надо разделить этот список на пять-семь-десять частей по алфавиту и дать одновременно во всех значимых газетах — а в социальных сетях поместить весь список детей-сирот целиком.

Причем данный список должен быть рабочим — на нем должны появляться и обновления, когда поступают новые сироты, и информация о тех, кто попал в семью.

Это кропотливая работа — почти как поиск имен репрессированных в тридцатые годы.

Но это реальная работа для журналистов, и она будет выгодно отличаться от пустословия.

Представляется, что это предмет общенародной заботы.

С уважением к журналистскому труду,

Максим Кантор

любопытно, что три газеты отказались эту заметку публиковать

Публикую здесь.

Пряники демократии (26.12.2012)

Дама, воспетая Бродским в Набережной Неисцелимых была дивно хороша и любима московской богемой; она появлялась у нас в квартире несколько раз с разными кавалерами: то с философом Мерабом Мамардашвили, то с Владимиром Кормером, писателем.

Я был юн, очарование зрелых женщин было мне недоступно; муза Бродского была меня старше лет на 20, то есть, как понимаю теперь — находилась в возрасте, любимом Овидием, ей было 35. Тогда я ее почти не заметил. Меня волновала борьба с режимом, сопротивление тоталитаризму и либеральные ценности.

Об этом и шел разговор, а красота дамы была как бы бонусом к беседе — для особо отличившихся либералов.

Дама, Володя Кормер и папа расположились в папиной комнате, которую именовали кабинетом (она же спальня, она же гостиная, она же библиотека).

Папа велел мне сделать чай — ну, как это принято в домах, куда ходят иностранные гости. Папа бы сказал «кофе» — он понимал, что это еще элегантнее — но кофе у нас не было.

Я вскипятил чайник, насыпал заварки, положил в миску пряники — были в доме пряники. А больше ничего на кухне не было. И все это я отнес в комнату к папе.

Надо сказать, что журнального столика (какое же чаепитие без культурного журнального столика) в кабинете отца не было. И стул был один, с ножкой, перемотанной изолентой. Делали так: подушки с дивана снимали и клали горкой — получался столик. Трое гостей садились на диван — а папа сидел на своем опасном стуле.

Я поставил на подушки три чашки (подкладывал книги для устойчивости) и миску с пряниками.

Миска упала, пряники рассыпались.

Я пряники собрал с пола — больше-то ничего не было, и положил пряники обратно в миску. Мне и в голову не пришло что это неправильно — пряники выглядели недурно.

Папа покраснел, но сказал примирительно: «не поваляешь — не поешь» — он знал, что других пряников не будет. И не пряники были главным в нашем чаепитии — свобода!

И Володя Кормер съел пряник. Неловкость прошла, и опять заговорили о свободе.

Вот и вся предновогодняя история.

Спустя двадцать лет я открывал выставку в российском павильоне Венецианского Биенналле.

И на открытие пришла дивная венецианская графиня, правда теперь она была блондинкой — а тогда была брюнеткой. Дама была все еще хороша.

И вот на ужине она произнесла тост, посвященный очаровательным воспоминаниям советской жизни — в частности, вспомнила и наше знакомство.

«И вот в комнату вошел юный Максим — и уронил поднос! И этот юноша воскликнул: „При виде такой красоты я не могу удержать в руках предметы! Не правда ли Максим? Я верно все помню?“»

Ну, конечно, — сказал я. — Все так и есть.

Вот и со свободой примерно также вышло.

Были ведь когда-то и пряники, хоть и с пола.

А осталась увядшая красота.

Попутчики демократии (28.12.2012)

Есть знаменитая тюрьма на острове Ре для особо опасных преступников, уголовных и политических. Построена еще Вобаном, который проектировал бастионы, а он строить умел. Стена вокруг шестиметровая, проволока, вышки с прожекторами, тюрьма стоит на каменном берегу.

В казематах содержались после Алжирской войны мятежные генералы, количеством 300 человек — им всем дали по 12 лет, некоторым 17. Предание гласит, что генералы вырыли подкоп — продолбили стену толщиной метра два, проковыряли песчаник и ракушечник в грунте, вырыли тоннель длиной двадцать восемь метров; копали черенками ложек, каменную крошку выносили под рубахой во двор; работа длилась шесть лет — потом заговор раскрыли; тоннель залили бетоном. Одним словом, солидное учреждение, и люди там содержатся неслучайные.

Чтобы добраться до острова, надо долго ехать на автобусе, если на такси, то, конечно, быстрее — но дорого получается. Дорога красивая, но никак не проехать, чтобы миновать тюрьму — дорога там всего одна.

Стою на автобусной остановке, жду. Подходит милая дама, лет сорока, говорит: Вы на остров? Давайте, в складчину такси возьмем?

— Давайте, — говорю, — А вам куда?

— А мне до тюрьмы.

Это ориентир такой у местных, понятное место. Поехали, говорим с водителем и меж собой — путь неблизкий.

Говорим про дурня Оланда, про то что Саркози еще хуже, про то, что Страуса-Кана очевидным образом подставили, что это все ЦРУ, а может и спецслужбы Саркози, и вообще все эти органы охраны порядка на одно лицо, и кстати, довольно душить свободное слово, и доколе, и вообще, куда не посмотри — произвол.

Дама говорила крайне дельно, обнаружила знание политических реалий. Я было заикнулся, что знаком с Меленхтоном, она тут же высказала конкретные замечания к программе. Видимо, парижанка: так в провинции не одеваются, есть этакий выверт. И кругозор. И взгляды. Непонятно, что даму осенней порой в глушь привело — ну да, не мое дело.

Впрочем, водителю тоже любопытно. Спрашивает аккуратно:

— А вас по какому точно адресу доставить?

— А прямо к тюрьме.

Обратили внимание: у дамы в руках корзинка с едой, плетеная такая корзинка, буколическая, как у Красной шапочки. И салфеткой прикрыта. Но выглядывает багет, горлышко бутылки. Поняли: передача.

У меня слово «передача», конечно, ассоциируется с мрачным советским режимом — но ведь и помимо советских тюрьмы имеются.

Едем дальше. Водитель спрашивает, так, между прочим: