Сети

К вечеру третьего дня Моргану стало казаться, что он провел на этой проклятой койке всю жизнь и на ней же помрет. Большую часть суток он спал, а в периоды бодрствования чувствовал себя горой костей, которая дышит, жует, шевелится и изрыгает ругательства, но – не живет. Наутро пятого дня явился Иллас, со скорбным лицом и корзинкой гостинцев. Ничего нового и толкового, кроме сомнительной, как показалось Моргану, благодарности за блестяще проведенную кампанию, он не сказал, да Морган, осоловелый ото сна, и не спрашивал – лишь поинтересовался, нашли ли озеро, отравленное Тойвой, и Иллас мрачно покачал головой.

Спустя месяц, растянувшийся эдак на столетие, замелькали до боли знакомые лица. Отряд явился в полном составе; по крайней мере, Морган не обнаружил, что кого-то не хватает. Товарищи по оружию, бывшие товарищи по оружию, прятали жалость и сочувствие за улыбками, шутками и смехом, однако в глазах читалась печаль. Потом пошли группками. Каждый вечер кто-нибудь забегал. Единственные, кого Морган не увидел, были Рав и Токо. Конечно, их отряд мог задерживаться – именно так все и утверждали в ответ на его расспросы. В позапрошлом году его собственный отряд ушел в рейд в конце зимы, а вернулся ранним летом. Но те, кто из лучших побуждений скрыли одну скверную новость, вполне могут скрывать и вторую, еще более скверную.

Тайнер, Эйж, Гуан и Коймор наведывались раз в три дня и потчевали его напитками, крепкими и весьма недурными на вкус, явно из командирских запасов. Смешиваясь со снотворным, спирты продлевали спасительный сон. Никто не слонялся по хижине, бутылки проносили под одеждой, эмоции – у Тайнера они прорывались через слово – выражали вполголоса. Тем не менее после третьей пьянки Хара вкатила Моргану выговор с угрозой отправить домой, если он не начнет разрабатывать руки вместо того, чтобы сползать обратно в могилу. Он тут же принялся демонстрировать, как хорошо владеет руками: отобрал у нее миску с ухой, с третьей попытки зачерпнул бульон и пронес ложку мимо рта. Попробовал еще раз и еще, а потом швырнул все на пол и рявкнул: «Катись к претам! Без Дара мне руки не нужны!» И пролежал весь день накрывшись с головой и стиснув зубами подушку. С возвратом домой Хара погорячилась, а вот снотворного Морган не получил. И следующее утро начал с матерных песен, которые горланил до ночи, отвечая на Харины замечания идиотскими ухмылками. Война продолжалась двое суток. На третьи Морган, охрипший, с саднящим горлом, поздравил себя с победой и ускользнул из жестокой реальности в царство сна. Вскоре ребята ушли в рейд, и просыпаться стало совсем незачем.

Еще невесть сколько дней проплыло в полузабытьи, пока однажды дорассветным утром Моргана не выдернул из сна холод. О том, что это утро, можно было догадаться только по доносящемуся снаружи скрежету лопат, расчищающих снег. Он приоткрыл глаза посмотреть, кто спер одеяло, и удивленно моргнул, увидев над собой в свете масляной лампы незнакомое продолговатое лицо с птичьим носом и застывшим расфокусированным взглядом. Все еще гадая, не кошмарный ли это сон, Морган растерянно пробормотал «здрасте».

Длинная как жердь, костлявая молодая женщина не выразила приветствия ни словом, ни жестом, а ее глубоко посаженные глаза по-прежнему смотрели в никуда. Такого взгляда не бывает даже у Лайо. Видимо, ввалившись однажды в транс, она так из него и не вышла. Пока ее теплые, сухие, абсолютно равнодушные руки освобождали его от бинтов, Хара внесла позаимствованный у кого-то удобный стул из ивовых прутьев, с подушкой на сиденье. В закуток по-хозяйски, как к себе домой, вошла вторая девица, копия первой, если не считать более осмысленного взгляда и завязанных в хвост волнистых темных волос, которые у ее сестры были свернуты в узел на затылке. Она уселась нога на ногу, достала из деревянного сундучка пузырек с чернилами и перо, водрузила на сундучок толстый журнал и начала что-то в нем строчить.

«Мои спасительницы». Морган покатал эти слова в сознании, и они сами собой превратились в «мои убийцы». Означает ли их визит конец заточения?

С ним не разговаривали. Косоглазая нажимала пальцами в какие-то места на спине, плечах и шее, выворачивала руки, заставляя его дергаться и охать от боли, и временами бросала писаке короткие фразы. Большинство слов произносилось на Живом языке, на Всеобщем – только названия костей, нервов и чего-то там еще внутри тела. Угадать смысл фраз по лицам и интонациям голоса было невозможно. Ни одна из Вороних не отреагировала, когда Морган пожаловался, что ему холодно. Словно он не живой человек, а механизм, каждое звено которого должно функционировать определенным образом. В целом создавалось впечатление, что внешний мир интересует их ровно настолько, насколько его можно использовать для воздействия на мир под кожей. Действительно кикиморы, и клеиться к ним можно исключительно ради хохмы. Потому что ради денег не позволит папаша.

Моргана истязали целую вечность. Он успел пережить все существующие эмоции – от бешеной ярости до благоговения: когда на его худое, дрожащее, ноющее от боли тело наконец набросили одеяло, готов был повалиться своей мучительнице в ноги и лобызать ее сапоги. Мучительница выскользнула за занавеску, и Морган услышал, как они вполголоса беседуют с Харой. Быть может, в отсутствие сестры девушка с нормальным взглядом проявит понимание? Он повернул голову к писаке и спросил:

– Что с моим Даром?

Молчание.

– Надежды на его восстановление нет совсем?

Скрип пера.

– Вы говорите на Всеобщем языке?

Писака поджала губы и, не отрываясь от своего занятия, медленно, с достоинством, кивнула.

«Говорим, но не с тупыми мочилами», – перевел Морган.

Если бы он мог встать, он выхватил бы этот поганый журнал, куда они записывают своих подопытных, и треснул им ей по башке. Спустя буквально минуту зазнайка вдруг закрыла талмуд и спрятала в сундучок. Длинный серый жакет перекочевал с ее плеч на спинку стула. Она одернула светлую тунику, до колен закрывающую кожаные брюки, придвинула стул к кровати. Села, положив руки на бедра; ее глаза разбежались в разные стороны.

– Что еще? – застонал Морган. – Хватит вести себя так, будто меня здесь нет!

В этот момент в сопровождении Хары вошла ее сестра, с табуреткой в руке.

– У тебя неправильно срослись кости, – пояснила Хара.

– Хватит издеваться! Нашли чучело для опытов! Сшивали, сшивали, а теперь резать! Переломаете мне кости, заново срастите, а потом что, еще восемь недель лежки?

– Морган, угомонись! Они будут работать с Манной. Никаких инструментов, кроме фантомных рук.

Ворониха, делавшая осмотр, села в изголовье и в подтверждение слов Хары показала пустые ладони. Потом одна из них легла Моргану на лоб, другая – под затылок; он почувствовал головокружение, по телу пошли волны жара.

– Если этого не сделать, ты никогда не сможешь ходить, – неожиданно заговорила она точно таким же тоном, каким Аисса объясняла своим тупоголовым телохранителям про взломанный канал. – У тебя был раздроблен тазобедренный сустав. Там много нюансов, которые невозможно отследить во время реанимации, особенно при большом количестве повреждений. Наша первостепенная задача – восстановить жизненные функции за ограниченный период, пока идет работа с духовной составляющей. Все остальное мы доделываем потом, когда состояние больного стабилизируется и мы убеждаемся, что Манна соединена с физическим телом так же прочно, как до смерти.

– А как насчет Дара? – Морган послал Харе ядовитый взгляд. – Не делай невинное лицо!

Хара отвела глаза.

– На данный момент признаки восстановления Дара отсутствуют, – без малейшего сочувствия призналась Ворониха. – Как ситуация будет развиваться дальше, спрогнозировать трудно. Мы сделали все, что в наших силах. Поскольку Дар заложен в нас от рождения, теоретически его можно развить и со временем научиться каким-то элементарным вещам. Второй вариант, и он представляется мне более реальным, – соединиться кровью с женщиной с сильным Даром. Супруги постоянно находятся в близком контакте, у них происходит взаимный обмен Манной. Дар жены будет стимулировать развитие твоего Дара.