Севастополь
Шрифт:
— Крутовато, Георгий Степанович, — прищурясь, сказал комиссар Смоленскому, когда они остались вдвоем. — Не получилось бы, как с моим сынишкой. У него была учительница музыки. И затюкала его так, что он совсем перестал заниматься. Она ему все время твердила одно и то же: "Ты ничего не знаешь".
Георгий Степанович засмеялся.
— У твоего сынишки не было комиссара, Илья Ильич. Ничего, пусть послушает лейтенант. Злее будет. Я его в месяц сделаю артиллеристом. И на берег пошлю с корректировщиками. Пусть понюхает пороху. Ну, а если я с ним резковато для первого раза обошелся, ты его потом
Глядя на Смоленского, Павлюков думал: "Правильно говорят старые матросы, что командир всегда похож чем-то на свой корабль. Вот на линейных кораблях и крейсерах командиры обычно — пожилые, степенные офицеры; они медлительны в движениях, характером спокойны и ровны. Командир эскадренного миноносца «Буревестник» всегда в движении, говорит резко, отрывисто. По палубе он проходит быстрым шагом, на мостик поднимается почти бегом".
Павлюков хотя и уважал Смоленского, все же не преминул задать ему вопрос:
— А как ты думаешь, Георгий Степанович, я только затем и существую на корабле, чтобы исправлять твои ошибки?
Смоленский тотчас остановился, рука его с трубкой замерла, и свежий голубой дымок ровной струйкой устремился к подволоку каюты. Подумав мгновенье, Смоленский придвинул кресло к тому, в котором сидел комиссар, и сел. Колени их почти соприкасались.
— Ты серьезно думаешь, что это ошибка? — спросил Смоленский, понимая, что Павлюков заговорил с ним о Грачеве.
Георгий Степанович уже несколько месяцев плавал с Павлюковым, а на войне месяц — год. Смоленский знал комиссара и верил ему.
— Может быть, в данном случае даже и не ошибка, — задумчиво сказал Павлюков. — Парень, кажется, не из тех, кого легко запугать, а вообще-то… Ты прости меня, Георгий Степанович, — помолчав, продолжал он. — Я грубо, может быть, коснусь твоего больного места. Большое горе по-разному действует. Один, перестрадав, мягче, бережней становится к людям, другой — замкнется в себе, даже ожесточится. Вот ты, мне думается, ожесточился немного. А ты будь к людям чуть помягче, побережней, — тебе самому теплее станет.
Упершись локтями в колени, Смоленский долго рассматривал свои тесно сплетенные пальцы.
— Наверно, ты прав, — проговорил он. — Понимаешь, хочется крепче драться, скорее победить. — Он не сказал «отомстить», но комиссар и так его понял. Мне вот кажется иногда: не все еще чувствуют, что такое фашизм. Ты меня осаживай, Илья Ильич, — чут виновато улыбнулся Смоленский. — А то я иной раз готов, кажется, «Буревестник» на дыбы вздернуть, только бы уничтожить скорее эту нечисть…
— Не беспокойся, осажу, — улыбнулся и Павлюков.
— Что у тебя в кармане? — вспомнил наконец Георгий Степанович. Павлюков, видно, забыл, с чем шел к командиру. И когда вспомнил, на лице его появилась хитроватая усмешка.
— А вот погляди-ка, какие у нас мастера есть! — торжествующе сказал он, встал, подошел к столу и, опорожнив один карман, выстроил перед Смоленским целую эскадру маленьких, отлично вырезанных из листовой меди корабликов.
— Вот ты на этих игрушках и поясни молодым офицерам, где должен быть эсминец при совместном плавании, как вступать в строй, как маневрировать,
уклоняться от самолетов. По-моему, пригодится в офицерской учебе, а?— Молодец комиссар! — от души вырвалось у Смоленского.
— Идея не моя — чапаевская, — напомнил Павлюков. — Помнишь, как он на картошке поучал, где должен быть командир во время боя? Но это еще не все. Павлюков достал из второго кармана силуэты другой расцветки и других контуров. — Вот тебе итальянский и немецкий флот. Это на случай, если турки пропустят их корабли в Черное море.
Когда Павлюков ушел, Смоленский так и остался сидеть за столом в раздумье, как шахматист над шахматной доской. Только видел Георгий Степанович перед собой не клетчатую доску и не настольное стекло, а нанесенные на карту голубые квадраты моря.
Выйдя от Смоленского, Грачев, опустив руки, пошел на батарею, проклиная себя за ту нерешительность, даже робость, которая вдруг овладела им в беседе с командиром.
— Ведь вот же где он проходит, двадцать третий шпангоут! — топнув ногой о палубу, вслух проговорил Грачев. — Здесь расположены…
Ну, конечно, он знал все, что здесь расположено.
При объявлении тревоги или по утрам, если выдавалась относительно спокойная ночь, первым на батарее Грачев встречал мичмана Соколова — секретаря партийной организации. Здесь Соколов был подчиненным Грачева. Доложив о состоянии каждого орудия, о людях, он молодцевато козырял и делал шаг в сторону, как бы уступая свое место законному хозяину батареи — ее командиру.
С первой встречи у Грачева создалось самое хорошее впечатление о мичмане. Он держался скромно, строго соблюдая уставную субординацию, но с достоинством.
Соколов прекрасно понимал, что перед ним молодой командир, всячески старался облегчить работу Грачева, помочь ему и делал это с большим тактом. Заходил ли разговор об очередном занятии с матросами или нужно было произвести замену частей у орудий, мичман, как бы советуясь, незаметно излагал Грачеву свой план, причем настолько просто и ясно, что даже на первых порах Грачев мог принять правильное решение.
— Ну что ж, — говорил в таких случаях лейтенант, — после отбоя тревоги задержите людей на постах. Командир корабля требует проводить тренировки и днем и ночью.
— Есть! — с готовностью повторял Соколов и шел к зенитчикам.
"Командир батареи приказал сделать так-то и так…" — говорил он матросам.
Вернувшись от Смоленского на батарею, Грачев чувствовал себя очень неважно.
— Ну как идут занятия? — спросил он Соколова, стараясь делать вид. что ничего не случилось.
— Учу вести огонь при сокращенном составе людей, — ответил мичман.
— Надо на подносчиков снарядов обратить внимание, товарищ Соколов, — не совсем уверенно сказал Грачев. — Мне кажется, на прошлой стрельбе и они нас задерживали. Особенно у второго орудия. Командир остался недоволен стрельбой, — произнес он, прямо глядя на мичмана.
— Хорошо бы, товарищ лейтенант, собрать комендоров и разобрать с ними поподробнее прошлую стрельбу, — предложил Соколов. — Если разрешите, я бы вам посоветовал рассказать матросам о московских зенитчиках. Понимаете? Двойной смысл будет.