Север и Юг. Великая сага. Компиляция. Книги 1-3

Бельведер – каменный особняк в итальянском стиле в форме буквы «L» – стоял рядом с другим домом, построенным на вершине холма и обращенным на реку, простиравшийся внизу город и завод Хазардов. Этот дом был в два раза больше и насчитывал сорок комнат. Принадлежал он Стэнли Хазарду и его неприятной жене, которая оставила имение на специально нанятого человека, когда они вместе с детьми уехали в Вашингтон.

Бретт подождала на тенистой веранде Бельведера, пока конюх не подогнал двуколку. Небрежно поблагодарив слугу, она буквально вырвала хлыст из его руки, села на облучок и умчалась в облаке пыли, злясь на себя за такую непозволительную угрюмость.

Бретт уже исполнилось двадцать три; она унаследовала обычные в семье Мэйн темные волосы и глаза. Она была привлекательна, но по-своему – красавицей в их семье все считали ее старшую сестру Эштон, которая и сама так считала. Яркая, броская красота Эштон больше подходила для вечеров, сладких ароматов духов и обнаженных плеч под светом канделябров. Бретт была дитя солнца и воздуха и шумным приемам всегда предпочитала уют родного дома и тепло близких. В ней совсем не было кокетства, зато каждый, кто впервые видел ее милое, свежее лицо и особенно ее улыбку, сразу чувствовал ее доброту и открытость, которых так часто не хватало молодым женщинам ее возраста.

Но здесь, в родном городе ее мужа, она чувствовала, как что-то стало неуловимо меняться в ней. Зная, что она из Южной Каролины, люди иногда обращались с ней так, словно она была каким-то экзотическим цветком и могла вдруг увянуть. Многие, как она подозревала, считали ее предательницей. Это раздражало, как и стоящая на улице адская жара. Ее накрахмаленное белое муслиновое платье липло к телу, а влажность, казалось, была даже сильнее, чем в ее родных краях.

Чем дольше Билли находился вдали от нее и чем дольше тянулась пугающая неопределенность этой войны, тем более одинокой и несчастной становилась Бретт. Она старалась не выдавать своих чувств перед Джорджем и его женой Констанцией, с которыми жила с тех пор, как Билли вернулся на службу. Но она была далека от совершенства и знала это. Так что конюху влетело ни за что, как и одной из служанок накануне.

Ладони, затянутые в аккуратные митенки, быстро взмокли. И зачем только она их надела? Приходилось постоянно дергать вожжи, чтобы удерживать лошадь на середине ухабистой дороги, которая вилась вниз по склону мимо заводских корпусов. Огромное производство Хазарда испускало дым и шум двадцать четыре часа в сутки, выдавая рельсы и прокат для военных нужд Союза. Недавно компания получила еще и контракт на отливку пушек.

Впереди, возвышаясь над ближайшим к домам холмом, поросшим диким лавром, высились три гигантские доменные печи. Внизу простирался город, он стоял как бы на трех уровнях и очень быстро разрастался. На верхних террасах красовались солидные кирпичные или бревенчатые дома, ниже начинались коммерческие постройки и, наконец, возле самой железной дороги и даже на дне давно пересохшего канала рядом с рекой виднелись убогие лачуги бедноты.

И повсюду Бретт видела свидетельства войны. На пустыре какие-то мальчишки, мимо которых она проезжала, гордо колотили ложками по пустому ведру; всем этим маленьким солдатам было не больше десяти. Над входом в отель «Стейшн-Хаус» пестрело множество красно-бело-синих флажков; сегодня Джордж выступал там на очередном патриотическом собрании. А на перекрестке, где Вэлли-стрит упиралась в канал, под аккомпанемент молотков и громких криков сколачивалась дощатая платформа для скорого празднования Дня независимости.

Бретт подъехала к лавке Герберта и привязала лошадь к одному из шести железных столбиков перед крыльцом. Направляясь к двери, она заметила, что двое мужчин на скамейке возле пивной через два дома от магазина внимательно наблюдают за ней. Их грубые мускулистые руки и темная одежда говорили о том, что они, возможно, рабочие с завода Хазардов.

Глядя на Бретт, один из мужчин что-то сказал другому, тот расхохотался, да так безудержно, что чуть не пролил пиво из оловянной кружки. Бретт содрогнулась, несмотря на жару.

В лавке пахло лакрицей, ржаной мукой и прочими припасами мистера Пинкни Герберта. Владелец – щуплый человек с яркими глазами – напоминал Бретт раввина, с которым она однажды встречалась в Чарльстоне. Герберт вырос в Виргинии, где его семья жила еще со времен Войны за независимость. Когда ему исполнилось двадцать, совесть заставила его переехать в Пенсильванию, и с Юга он вынес только отвращение к рабству и имя Пинкни, которое просто обожал и предпочитал своему настоящему имени Пинкус.

– Добрый день, миссис Хазард. Что я могу предложить вам сегодня?

– Мне нужны толстые белые нитки, Пинкни. Белые. Мы с Констанцией и Патрицией шьем чехлы на фуражки.

– Чехлы. Да-да…

Пинкни избегал ее взгляда, и это также говорило о том, что такое поведение для девушки-южанки, которая шьет защитные чехлы на фуражки для федеральных солдат, весьма необычно. Когда жена и дочь Джорджа взялись за эту работу, а, по словам Констанции, многие женщины в городе сейчас занимались подобными делами, Бретт присоединилась к ним, потому что не видела ничего дурного в том, чтобы помочь каким-то людям защитить шею от дождя или палящего солнца. Но почему тогда где-то в глубине души у нее постоянно возникало чувство, словно она кого-то предает?

Она заплатила за полдюжины катушек и вышла из магазина. Услышав скрип досок слева, она резко обернулась и тут же пожалела об этом. На дощатом настиле недалеко от нее стояли те двое бездельников, которых она видела у пивной. В руках оба держали по кружке пива, не забывая то и дело прикладываться к ним.

– Что там слыхать о Джеффе Дэвисе, леди?

Ей захотелось обозвать его идиотом, но она решила, что безопаснее будет не обращать внимания на глупый вопрос. Она направилась к двуколке, с тревогой замечая, что на улице никого нет, кроме какой-то почтенной матроны в чепце, которая как раз дошла до угла и скрылась за ним. Со стороны «Стейшн-Хаус» донесся слабый звук аплодисментов – многие в этот день были на собрании, да и адская жара не благоприятствовала прогулкам.

С бешено колотящимся сердцем Бретт быстро прошла мимо своей лошади к двуколке. Сзади послышалось тяжелое дыхание, стук грубых ботинок по слежавшейся грязи, и вдруг кто-то грубо схватил ее за плечо и резко развернул к себе.

Это был тот мужчина, который насмехался над ней. В его густой, ярко-рыжей с проседью бороде висела пивная пена. Бретт чувствовала вонь от его грязной одежды и стойкий запах перегара.

– Бьюсь об заклад, вы молитесь о том, чтобы Старину Эйба как-нибудь вечерком хватил удар, да такой, чтоб он уж больше не поднялся, а, дамочка?

Его приятель пронзительно захохотал, найдя шутку ужасно смешной. Двое мужчин, появившихся на противоположной стороне улицы, посмотрели в их сторону, но сразу прибавили шагу.

– А у вас, поди, дома-то, в Каролине, до сих пор и ниггеры есть? – с трудом ворочая языком, спросил бородатый.

– Вы просто пьяный осел, – сказала Бретт. – Уберите от меня руки!

Второй хихикнул:

– Ого! Сразу чувствуется южный норов, да, Лют?

Бородатый впился пальцами в руку Бретт и прошипел с искаженным лицом: