Северка

Мы и сами с Ларисой ходим на митинги, слушаем, скандируем. Когда расходились, какой-то незнакомец посетовал, что не может напечатать листовки. Я взял образец и на работе напечатал сорок копий, как он просил. Милиция иногда спокойна, иногда прижимает народ к библиотеке на Сытинском. Однажды весь наш переулок заставили грузовиками с солдатами. В каждой подворотне поставили милиционера, на Сытинском – две водометные машины.

И в Лужниках тоже митинги, за конечной троллейбусной остановкой.

Мы тоже бываем здесь в выходные. Здесь можно купить или получить бесплатно множество самиздатовских листовок и газет.

В выходные две, три кучки народу о чем-то мирно или бурно спорят у

'Московских новостей'.

В моей комнате на Комсомольском стоит телевизор 'Рекорд'. В 89-м их разыгрывали на работе, и один из них достался мне. Свободно купить его невозможно. 'Рекорд' – телевизор третьего поколения. Он цветной, с кнопочками, а не с рукояткой для переключения программ.

Пульта тогда еще не выпускали. Это первый цветной телевизор в моей комнате, до сих пор стоял черно-белый. А у мамы стоит цветной

'Шилялис'.

Иногда я ужинаю не на кухне, а в комнате и смотрю при этом телевизор. Дождливым вечером, вечером, вечером, когда жирафам, скажем прямо, делать нечего, разогрел супчик и пошел с тарелкой в комнату. По телевизору какая-то ерунда. Тарелку отставил на диван.

Привстал, переключил на другую программу и сел в кипящую тарелку.

Безумно. Нелепо. Смешно. Безрассудно. Волшебно!… Треники и трусики с жадностью впитали бульон. Я мгновенно вскочил и стянул их ниже колен, обнажив секреты Полишинеля. Стою и ору. В чешуе, как жар горя гений чистой красоты.

Вошла мама:

– Черт подери, свеча в моей комнате все время гаснет!

Я взял себя в руки: – Чуть курнос, ну и что ж? Чем я парень не хорош? В женихи подходящ вполне, да вполне…

К 90-му году наши отношения с Ларисой ухудшились. Заходит она домой:

– Зяпа, я елку купила и твою любимую воблу.

– Меня сегодня насморк одолел, дай мне платок.

– Его со мною нет

– Платок потерян? Где он, говори.

– О боже!

– Говори!

– Платка я не теряла.

– Так принеси его и покажи. Я только посморкаюсь и верну!

Маркс со стенки смотрел, смотрел и вдруг разинул рот, да как заорет: 'Опутали революцию обывательщины нити, страшнее Врангеля обывательский быт!'

И пошло.

В размолвки я уезжаю на несколько дней на Комсомольский. Однажды

Лариса вернулась с работы и сразу заторопилась куда-то уходить.

Странно. Выглянул в окно – ее ждет вьюноша, с каковым она и ушла.

Вообще-то мы давно ссоримся, и не удивительно, что у нее или у меня кто-то появился. Я зашел на кухню и постелил простыню на полу.

Принес посуду, которую когда-то сам купил, и ту, что нам подарили, и стал методично колоть предмет за предметом. Красиво разбиваются хрустальные бокалы – как брызги, на мелкие, мелкие одинаковые капельки. Вернулась Лариса.

– Фор ю Мэри, фор ю! – закричал я, -… Таузенд, таузенд!… Фор ю!…

– Стопет!

– Вот дую вонт?

– Спой, Петрович.

Не люблю себя упрашивать:

Что за даль голубеет морскаяНад нами ясный небосклонНад нами ясный небосклонИ шумит, ни на миг не смолкаяОткрытый солнцу стадион И вот мы выходим на полеЗаветные помня слова:Не только ноги важны в футболеНужна в футболе, между прочим, головаСильны мы содружествомСвоею стойкостью, волею, мужеством,Сильны мы сноровкоюВсегда умелою, смелою, ловкоюТы трудностей не бойся, если бой тяжелЧем слаженней команда, тем вернее голСтремительность и твердостьРешительность и гордостьВот это и есть футбол

Лариса упала без чувств – колоратурное сопрано. Я завязал узлами простыню с осколками и вынес на помойку.

К Ларисе ходит некий Сережа. Но у них не близкие отношения, иначе бы Лариса не рассказала мне про него. Сережа, кажется, крепко влюблен, всегда приходит с розами. На подоконнике стеклянная банка с лепестками до верху – это от его роз. Сережа закончил что-то высшее, тихий, работает в чистой фирме, программистом. Лариса ни во что его не ставит. Рассказала, что однажды плеснула в лицо ему водой у дверей квартиры, чтобы ушел.

Однажды и я увидел Сережу. Работал в МСК-6, на станке. Вторая смена только началась, вдруг мне говорят: тебя кто-то спрашивает на улице. Выхожу – Сережа. Драться пришел. Тихо так говорит: нам нужно выяснить отношения. Я послушал его, и драться отказался. Поговорили про Си. Как раз тогда я только начинал работать на нем.

Прошло месяца два, приехал на Палашевский, но домой не зашел, а остался сидеть в школьном дворе напротив. Стемнело. Мне показалось, что в окнах мелькают две фигуры. Второй, наверное, Сережа, решил я.

Стал ждать, когда он уйдет. Но из подъезда никто не выходит. Вот уже полночь. Свет погас. Кровь ударила мне в голову. Взобрался на железный сарай под нашим балконом, затем на балкон. Стал рвать дверь. Шпингалет отлетел. Вошел в квартиру – пусто, разобранная кровать. Прошел по коридору. Входная дверь приоткрыта. Выглянул на лестницу – пролетом ниже Лариса в ночном халате и тапочках, смотрит с испугом. Сразу успокоился сам, успокоил ее, извинился и уехал.

В 90-м мы с Ларисой развелись. Лариса оставалась на Палашевском еще года два, пока не умерла старушка, за которой она присматривала.

Родственники старушки помогли Ларисе устроиться в квартиру на

Полянке. Снова на условиях ухода теперь за другой старушкой. Почему она мотается по чужим квартирам? Вообще-то Лариса прописана в общежитии. До и во время замужества она ни разу не заговорила о прописке. Мы успели прожить до армии полгода, сильно ссорились, и я решил, что с пропиской лучше торопиться. В случае развода придется разъезжаться, а еще мама, каково ей будет. Мама говорит, пусть

Ларису бабушка прописывает. Действительно, у Ларисы в Москве есть бабушка по отцу. В 85-м, 86-м такое еще было возможно. Но в 88-м, в бабушкиной квартире появилась Ларисина родственница, молодая девочка, кажется, дочь отца от другого брака. Она вышла замуж, родила и стала жить у бабушки постоянно с мужем и ребенком. Может быть, эта подвешенность Ларисы в какой-то мере тоже была причиной наших ссор. Ребенок изменил бы ситуацию, но Лариса не успела доносить и трех месяцев.