Северная Аврора

– Где Силин Дементий?
– спросил Греков у одного из надзирателей.

– В одиночке.

– Открой!

Когда дверь одиночки отворилась, в нос ударил удушливый, смрадный запах гниения.

На голых нарах, покрытый истлевшим тряпьем, лежал человек. Под головой у него вместо подушки была скомканная, грязная рогожа. В этом изможденном старике Греков с трудом узнал Дементия Силина.

– Свобода, Дементий! Вставай!
– крикнул он.

– Что такое?..
– еле слышно прошептал Силин.

– Вставай! Освобождаем тюрьму! Да что с тобой?

– Я не могу идти.

– Что такое?

– Все перебито... Руки, ноги... Суставы сломаны. Пытали. Легкие... Печень... Почки... Все отбито.

Он задыхался. От напряжения лицо его покрылось крупными каплями пота.

– Ларри... Аркадия искал. Выбить из меня хотел, где он. Сперва ломал ноги и руки... Потом бил. "Живой труп сделаю, выдашь!" А я боялся с ума сойти... Просил расстрелять... Нет! Такая сука!..

– Погоди, Дементий, погоди, родной! Не утруждай себя. Сейчас вызову людей с носилками, отправим тебя в больницу...

Потрясенный всем виденным, Греков побежал в тюремную канцелярию. В дверях стоял бледный, взволнованный Чесноков.

– Ужас!
– сказал он.
– Камера набита трупами... Штабелями, как бревна. В последний день... Массовый расстрел... Волосы дыбом становятся.

По Троицкому проспекту медленно двигалась толпа. Гремел "Интернационал". Реяли красные флаги. Незнакомые люди обнимали друг друга, плакали и поздравляли с освобождением от чужеземного ига.

Казалось, что никто не думает сейчас ни о чем, люди ликуют и трудно заниматься делом. Но группы вооруженных рабочих уже становились возле складов, занимали здание штаба, банк, телеграф, захватывали грузовики. Всем этим руководил Чесноков.

Миллер удрал внезапно, ночью, скрываясь от всех, так же как Айронсайд. Впереди шел "Минин", а за ним яхта "Ярославна", набитая штабниками и архангельской буржуазией. На обоих судах огни были потушены. Молодые рабочие Соломбалы выбежали на берег и дали несколько залпов по ледоколу, ворочавшему льды в полуверсте от них. Но задержать ледокол не было возможности. Той же ночью радисты Шестой армии приняли сообщение: в Архангельске восстали рабочие, Миллер бежал.

Бронепоезда и штабной состав стояли у платформы станции Тундра, вблизи от Архангельска. Фролов получил известие о том, что вскоре некоторые части во главе с их командирами и политработниками будут отправлены на юг добивать Деникина. В одну из армий Южного фронта назначались Фролов и Драницын. Валерия Сергунько командование посылало в Москву на военные курсы. Андрей вследствие серьезного ранения правой руки возвращался в университет. Вместе с ним уезжала и Любка.

...Возле сторожевых постов ярко горели костры. Андрей с Любкой шли по снежной дороге. Поравнявшись с бараком, в котором он жил вместе с Матвеем Жемчужным, Андрей стал рассказывать Любке, что было здесь летом, но она слушала его рассеянно.

– О чем ты думаешь?
– спросил ее Андрей.

– Боязно, - ответила Любка.
– Не хочу с тобой в Питер. Придут образованные, а я замычу, как корова. Нет уж! Видать, песня кончилась! Ветер повенчал нас на Онеге. Ну, и славно! А теперь прощай, ракита. Не для меня Питер. Здесь останусь... Либо упрошу Павла Игнатьевича взять с собой... Прощай, дружок мой ясный! Плохого не желаю. Хочу, чтобы у меня с тобой только хорошее было...

– Да что ты выдумываешь?
– взволнованно заговорил Андрей.
– Ведь решила, кажется? И вдруг, извольте.

– Нет уж! Избави бог цепляться. Нет уж!

– твердила Люба.
– Батю еще надобно поискать... Где-то он мается?

Андрей взял Любу за руку:

– Люба, нет у тебя бати... Убил его мой бывший батальонный командир Флеминг.

– Как это убил?..
– сказала Любка.
– Не понимаю. Это известие настолько не укладывалось в ее мозгу, что она приняла его почти спокойно.

– А где же могилка?
– прошептала она, почувствовав, наконец, что это правда.

– Какая там могилка!
– Андрей махнул рукой.
– Вчера из разведотдела сообщили. Восстание было в Арсентьевской...

Любка вдруг бросилась прямо на снег и закричала:

– Батя, на кого же ты меня покинул? Родной мой! Красавец мой! Ах, зачем ты потерял свою буйную головушку! Сиротой мне горе горевать... Что ты сделал, мой желанный!..

– Опомнись!..
– говорил Андрей, поднимая Любу.
– Пойдем в вагон. Мне так же горько, как тебе. Пойдем. Успокойся.

В вагоне Люба действительно немного успокоилась. Андрей сидел рядом с ней на лавке. Лицо у Любки было такое, словно она спала с открытыми глазами.

– Эх, батя, батя!
– сказала она.
– Верно баял: "Вспомнишь, озорница!" Так и не пожил на покое...
– Вдруг она встала с лавки, одернула гимнастерку, туже затянула пояс.
– Ладно, Андрейка! Едем! Попробую. Чем я хуже Лельки? Авось, чему-нибудь научусь.

Переход, как всегда, был самый неожиданный. Андрей крепко расцеловал Любу:

– Вот и хорошо! А я тебе помогу. Ты способная.

– Уж этого не знаю. А характером возьму! Собиралась я еще из Вологды в Питер ехать... Прислугой хотела работать. Девчонкой совсем была. Купила три аршина кисеи по четвертаку за аршин. Еще при старом режиме. Сшила платье сама... Радовалась. А на следующий день его украли. Так и не поехала. А ты, Андрейка, любить меня будешь? Ну, смотри! Ах, батя, батя!.. Что бы он мне посоветовал?

– То же, что и я, - сказал Андрей.
– Павлин Федорович как-то раз сказал мне: "Надо строить наш, советский университет".

В вагон вошел матрос Соколов.

– За нами?
– спросил Андрей.
– Сейчас идем.

В купе у Фролова собрались все командиры. Драницын показывал только что полученную телеграмму от Лели.

– Чувствует себя хорошо. Едет сюда. Значит, теперь вместе с ней на Южный фронт.

Матрос принес кипятку, заварил чай.

– Разлетаются мои соколы, - с грустью проговорил Фролов, глядя на Андрея и Валерия.
– А помнишь, Андрей, каким ты пришел к нам в казармы, на Фонтанку?..

– Чижиком!
– с обычным лукавством добавил Валерий.

Все рассмеялись. Андрей тоже.

– Ну, что ж!
– сказал Фролов.
– Зато уходишь комиссаром. Дорога перед тобой открыта, Андрей.

– Постараюсь, Павел Игнатьевич, пройти ее, как комиссар!

За ужином Фролов рассказал Любе, что командование решило представить старика Нестерова посмертно к ордену Красного Знамени.

– Настоящий русский человек был твой батя...

На следующий день войска Шестой армии с музыкой и знаменами входили в Архангельск. Весь город был расцвечен красными флагами. Шумные толпы встречали бойцов. Несмолкаемое "ура" гремело над городом. Приветственные возгласы бойцов смешивались с кликами восторженно встречавших Красную Армию архангельцев.