Северная война
Шрифт:
— О, да, мой храбрый генерал! — заверил Егор, стараясь оставаться при этом максимально серьезным. — Ваши слова для моего бедного сердца — словно живительный бальзам. Продолжайте…
— Любовь и рыцарство. Прекрасные дамы, верные и преданные, трепетные и неземные. Погони и схватки. Печаль — под руку с радостью… Неужели все это — осталось только в старинных балладах и сагах? Неужели, сэр Александэр, сама Любовь — покинула эти грешные берега? Тристаны и Изольды откровенно измельчали, а амуры и купидоны превратились в подлых и жадных лавочников?
— Я бы не торопился с такими поспешными выводами! — грустно улыбнулся Егор и поведал седому романтику очень красивую и бесконечно печальную историю — о любви простого русского паренька Алешки Бровкина и благородной герцогини
— О, великие и всесильные боги! Зачем же вы так жестокосердны? — картинно воздел вверх свои руки, облаченные в стальные перчатки, комендант Нотебурга и почтительно попросил: — Передавайте контр-адмиралу де Бровки мои искренние соболезнования! Более того, сейчас моя почтенная женушка находится на сносях, хотя у нас с ней уже имеются четыре дочери и пятеро сыновей… Если в этот раз родится девочка, то я велю супруге непременно назвать ее Луизой! Вот, сэр Александэр, я плавно подошел к делу, ради которого и решился вас побеспокоить… — Шлиппенбах неторопливо и солидно откашлялся, после чего продолжил: — В Нотебурге сейчас находятся четырнадцать женщин и двадцать шесть детей… Не будет ли безусловно благородным и правильным: перевезти всех этих несчастных и беззащитных в безопасное место — до начала русского решительного штурма?
— Иначе говоря, генерал, вы не намерены сдаваться? — уточнил Егор.
— Как можно? — искренне возмутился Ерик Шлиппенбах. — Рыцарские законы запрещают капитулировать перед неприятелем без жаркой схватки! Умереть в жестоком бою — вот высшая честь для настоящего солдата!
— Александр Данилович, — громко зашептал за его спиной Шереметьев. — Пусть сначала они сдадут крепость, а потом уже и следуют куда хотят — вместе со своими знаменами, бабами и ребятишками.
— Да, господин генерал-губернатор, не стоит потакать шведу! — поддержал Шереметьева Апраксин. — Либо пусть сдаются, либо пусть все вместе и умирают…
— Цыц! — почти не разжимая губ, выдохнул Егор и громко спросил у Шлиппенбаха: — Куда вы намереваетесь высадить ваших женщин и детей?
— Доставим на гребных шлюпках к северному берегу невского истока, снабдив продовольственными припасами. Дальше они двинутся пешком на север, к Кексгольму. Погода нынче стоит теплая, без дождей, думаю, за неделю дойдут.
— Так не пойдет, господин Шлиппенбах! — жестко заявил Егор, после короткой и напряженной паузы добавил: — Фрегат «Луиза», ранее он назывался «Гедан», подойдет прямо к крепостному причалу, заберет всех женщин и детей, доставит их в Кексгольм. [35] Такое решение, генерал, вас устроит? Раненых, извините, принять на борт не сможем. В этом случае меня точно поймут насквозь неправильно…
35
Во время настоящего штурма Нотебурга в 1702 году русские отказали шведам в просьбе выпустить из крепости женщин и детей до начала штурма.
Ерик Шлиппенбах торжественно опустился на одно колено и пафосно произнес:
— О вашем благородном поступке, сэр Александэр, скоро узнает вся Швеция! Теперь вы лично и члены вашей семьи можете рассчитывать на любую разумную помощь со стороны шведского дворянства…
Когда комендант Нотебурга неуклюже перелезал через борт своей шлюпки, Егор медленно обернулся, откровенно насмешливо посмотрел на хмурые и недовольные лица Шереметьева и Апраксина, криво усмехнувшись, объяснил причины своей невиданной доброты: — Помните, лапотники, что сказал Петр Алексеевич, когда отменил казнь стрельцов на Красной площади — несколько лет назад? А сказал он, любезные мои, следующее: «Негоже, что нас, русских, Европа до сих пор считает за варваров кровожадных!» Так-то оно, господа генералы!
«А во-вторых, свершив доброе дело в отношении противника, можно и от этого противника, в случае необходимости, ожидать в ответ аналогичное действие, — скрупулезно отметил внутренний голос. — Тем более что мудрый Яков Брюс предсказал тебе, братец, скорый путь на запад…
Правда, почему-то к землям восточным…»Тем же вечером фрегат «Луиза», забрав на свой борт оговоренных пассажиров, незамедлительно отплыл на Кексгольм.
— Завтра на рассвете идем на решительный штурм! — объявил Егор. — Нечего время терять попусту! Да и зажигательные бомбы уже заканчиваются… Фрол Иванов! Незамедлительно переправиться на правый берег и известить генерал-майора Соколова о времени начала решительных действий! Вот, вручишь ему мой письменный приказ! — протянул запечатанный темно-коричневый конверт.
Всю ночь накануне штурма безостановочно палили орудия, пожары в Нотебурге разгорелись с новой силой, Нева и Ладожское озеро были ярко освещены в разные стороны на много верст… Примерно за полчаса до рассвета пушечная канонада послушно стихла, на южном и северном берегах громко и угрожающе забили барабаны.
— Дать залп «потешными огнями»! — приказал Егор. — С Богом, ребятушки, вперед!
В подзорную трубу было прекрасно видно, как в отблесках сильного пожара и розовой зари от берега отчаливают многочисленные лодки, шлюпки, каторги, струги и разномастные плоты, заполненные русскими солдатами. Все его «молодые гвардейцы», включая даже денщика Ваньку Ухова, также принимали участие в этом жарком деле. Навалились дружно, уговорили — совместными усилиями. Впрочем, Егор сопротивлялся совсем и несильно: реальный боевой опыт, он воистину бесценен — для возмужания юнцов неопытных, зеленых…
Разномастные плавсредства синхронно устремились — с севера и с юга — к восточной стене крепости, где в двух местах наблюдались серьезные проломы. Шведы встретили нападавших густым пушечным и ружейным огнем, восточная часть острова через десять — двенадцать минут скрылась в густом пороховом дыму. Рыбацкие лодки и быстроходные струги первыми достигли островного берега и тут же скрылись в клубах дыма, неуклюжие каторги и плоты заметно отставали.
Подул сильный утренний бриз, за несколько минут полностью разогнав дым по сторонам. Стало видно, что в восточных проломах началась отчаянная кровавая свалка. С уцелевших крепостных стен на русских солдат летели здоровенные валуны, лился расплавленный свинец. На ладожских волнах беспомощно покачивались несколько горящих лодок и плотов, в которые угодили меткие шведские зажигательные бомбы и гранаты…
«Вот же Шлиппенбах — козел старый и упрямый, рыцарь хренов, мать его! — разразился потоком отборных грязных ругательств несдержанный и нервный внутренний голос. — Умереть смертью геройской он, видите ли, мечтает! Чтобы про него, засранца престарелого, слагали легенды и баллады… А то, что при этом погибнет несколько сот других людей, ему и дела нет! Эгоизм, блин горелый! Плыл бы сейчас наш генерал к Кексгольму — вместе со своими детьми и беременной женушкой, спасая тем самым многие человеческие жизни… Не, что это за манера такая гадкая: приобретать себе бессмертную славу за чужой счет, не щадя окружающих тебя людей?»
На мелководье, под каменными стенами Нотебурга беспорядочно лежали многочисленные тела раненых и убитых.
— Борис Петрович! — обратился Егор к Шереметьеву. — Давай команду на отправку к крепости стругов с милосердными сестрами. Только распорядись, чтобы гребцы полностью подчинялись сестричкам и помогали им перетаскивать раненых в струги.
Прошло еще два часа. Шведы продолжали отчаянно и упорно сопротивляться. Продолжали греметь пушки, в проломах и внутри крепости разрывались ручные гранаты, громко трещали пистолетные, ружейные и мушкетные выстрелы…
Бой проходил с переменным успехом, крепостные проломы переходили из рук в руки.
— Резервы — вперед! — резко махнул рукой Егор.
Его команда была несколько раз громко сдублирована, и через пять минут новые лодки и плоты устремились к неуступчивому Нотебургу…
И только когда солнце снова приблизилось к горизонту, готовясь спрятаться на ночь под розово-алое (к ветреной погоде!), пухлое одеяло заката, шведский флаг был спущен с флагштока крепостной мачты, установленной на центральной круглой башне.