Северное сияние (др.перевод)

Человек, который привел ее, взял поднос из окошка кухни.

— Ешь, — сказал он.

Морить себя голодом не имело смысла, и Лира с удовольствием съела жаркое и пюре. На десерт была чашка с консервированными персиками и мороженое. Пока она ела, человек тихо разговаривал с сестрой за другим столом, а когда кончила, сестра принесла ей стакан теплого молока и забрала поднос.

Мужчина подошел и сел напротив. Его деймон, сурок, не был безразличным и нелюбопытным, как собачка сестры, на смирно сидел у него на плече и слушал.

— Ну что, Лиззи, — сказал он.

— Наелась?

— Да, спасибо.

— Я попросил бы тебя рассказать, откуда ты прибыла. Можешь?

— Из Лондона.

— И что ты делала так далеко на севере?

— С папой, — промямлила она. Она сидела потупясь, пряча глаза от сурка, и делала вид, что вот-вот расплачется.

— С папой? Понятно. А что он делает в этой части света?

— Торгует. Мы приехали с грузом новодатского курительного листа, и он покупал меха.

— Твой папа был один?

— Нет. Там были мои дяди и разные другие люди, — неопределенно сказала она, поскольку не знала, что рассказал ему охотник-самоед.

— Зачем же он потащил тебя в такое путешествие. Лиззи?

— Потому что два года назад он возил моего брата и сказал, что в следующий раз возьмет меня, а сам не брал. Я его просила, просила, и он взял.

— А сколько тебе лет?

— Одиннадцать.

— Славно, славно. Ну что ж, Лиззи, тебе посчастливилось. Охотники, что нашли тебя, привезли тебя в самое лучшее место.

— Они меня не находили, — с сомнением сказала Лира.

— Там был бой. Их было много, и у них были стрелы…

— Ну, не думаю. Я думаю, ты, наверное, отошла в сторону и заблудилась. Эти охотники нашли тебя одну и привезли прямо сюда. Вот как это было, Лиззи.

— Я видела бой, — сказала она.

— Они стреляли стрелами и… Я к папе хочу, — сказала она громче и почувствовала, что в самом деле плачет.

— Тут ты будешь в полной безопасности, пока он не приедет, — сказал доктор.

— Но я видела, они стреляли стрелами!

— Ах, это тебе показалось. Так часто бывает на сильном морозе. Ты уснула, тебе приснился плохой сон, и ты не можешь вспомнить, что было во сне, а что наяву. Там боя не было, не волнуйся. Твой папа жив и здоров, сейчас он тебя ищет и скоро приедет сюда, потому что на сотни километров вокруг нет других мест. Представляешь, какой это будет сюрприз для него, когда он найдет тебя целой и невредимой! А сейчас сестра Клара отведет тебя в спальню, там ты познакомишься с другими девочками и мальчиками, которые заблудились в снегах так же, как ты. Ступай. Утром мы еще немного поговорим.

Лира встала, прижимая к себе куклу, Пантелеймон вскочил к ней на плечо, сестра открыла дверь и вывела их из столовой.

Новые коридоры; Лира и впрямь уже устала, она начала зевать, и ее так клонило в сон, что она еле тащила ноги в шерстяных шлепанцах. Пантелеймон понурился и вынужден был стать мышью, чтобы устроиться в кармане ее пижамы. Лира смутно увидела ряд кроватей, детские лица, подушку — и провалилась в сон.

Кто-то тряс ее. Первым делом она нащупала пояс — обе вещи были на месте; тогда она попробовала открыть глаза, но с каким же трудом ей это далось! Так тяжело она еще никогда не просыпалась.

— Проснись! Проснись!

Шептал не один голос. С огромным усилием, словно вкатывая камень на гору, Лира заставила себя проснуться.

В тусклом свете слабенькой антарной лампы над дверью она увидела рядом с собой трех девочек. Разглядеть их она не могла, потому что глаза не хотели фокусироваться, но похоже было, что они ее сверстницы, и говорили они по-английски.

— Проснулась.

— Ей дали сонные таблетки. Наверно…

— Как тебя зовут?

— Лиззи, — пробормотала она.

— С тобой еще куча детей приехала? — спросила одна из девочек.

— Не знаю. Я одна.

— А где тебя взяли?

Лира с трудом села. Она не помнила, чтобы ей давали таблетку, но может быть, что-то подмешали в молоко. Голову будто набили пухом, и над бровями побаливало.

— Где мы?

— Никто не знает. Нам не говорят.

— Обычно они привозят детей не по одному…

— Что они делают? — выдавила из себя Лира, пытаясь разогнать туман в голове, и почувствовала, что Пантелеймон тоже пробуждается.

— Мы не знаем, — ответила девочка, говорившая больше всех. Она была высокая, рыжая, с резкими нервными движениями и говорила с сильным лондонским акцентом.

— Они нас меряют, что-то там проверяют и…

— Они меряют Пыль, — сказала другая девочка, пухлая добродушная брюнетка.

— Ты этого не знаешь, — возразила первая.

— Меряют, — сказала девочка пришибленного вида, прижимавшая к груди своего деймона-кролика.

— Я слышала их разговор.

— Потом они забирают нас по одной, и больше мы ничего не знаем. Никто не возвращается, — сказала рыжая.

— Тут есть мальчик, — сказала пухленькая, — он думает…

— Не говори ей! — оборвала ее рыжая.

— Сейчас не надо.

— А тут и мальчики есть? — спросила Лира.

— Да. Нас тут много. Человек тридцать, наверное.

— Больше, — сказала пухленькая.

— Скорей, сорок.

— Только нас все время забирают, — сказала рыжая.

— Сперва привозят целую кучу детей, и нас здесь много, потом они по одному исчезают.

— Они Жрецы, — сказала пухленькая.

— Ну знаешь, Жрецы. Мы все их боялись, пока нас не поймали…

Лира постепенно приходила в себя. Деймоны других девочек, кроме кролика, были у двери, прислушивались, и все говорили шепотом. Лира спросила, как их зовут. Рыжая была Энни, пухленькая черноволосая — Белла, худая — Марта. Как зовут мальчиков, они не знали, потому что большую часть времени их держали отдельно. Обращались с ними неплохо.

— Тут вообще ничего, — сказала Белла, — только дают нам тесты, заставляют делать упражнения, а потом меряют температуру и всякое такое. Даже скучно.