Северный пес
Шрифт:
Глава 4
Суровая северная природа расцветала в великолепии длинных и ярких дней солнечного июня, но мало кто из медейцев любовался ее красотами. Помимо цветущих лугов и порхающих бабочек, имелись не менее интересные, хотя и не столь радующие сердце, объекты для наблюдения. К стенам Северной стягивались касотские сотни.
Медейские командиры, любуясь на это зрелище с крепостных стен, проклинали день, когда получили приказ штурмовать Северную, а заодно и тот, когда король Тео отказал им в подкреплении, приказав удерживать форт своими силами. Теперь все сходились на том, что стоило проигнорировать королевский приказ, подпалить крепость и отходить. Король не простил бы такого самоуправства, но, по крайней мере, у медейцев остались
Пока кольцо вокруг крепости еще не сомкнулось, успели отправить гонцов в ближайшие ставки медейских войск. Гонцы везли просьбы о помощи, ибо было ясно, как день, что своими силами не справиться. Внутри стен оставалось менее пяти сотен солдат, тогда как касотцев, по приблизительным оценкам, подходило раза в два больше. Подойдет подкрепление или нет, было неясным, потому что возможности вернуться в крепость у гонцов уже не было, и оставалось только надеяться.
Джулия пребывала в состоянии лихорадочного ожидания, как и перед всякой более или менее крупной заварушкой. Как ни странно, состояние это очень напоминало состояние ребенка накануне праздника; а ведь единственным подарком, ожидающимся на этом «празднике», могла стать смерть. Всех остальных в крепости тоже охватило нетерпение. Как нечто непреложное подразумевалось, что выдерживать длительную осаду они не будут, а будут пытаться вырваться из окружения, каким бы безумием это не казалось при существующем перевесе сил.
Но для того, чтобы уйти, требовалось нащупать дыру, через которую уход стал бы возможен. А если такой дыры не было, ее следовало создать. Поэтому на одну из ночей была запланирована вылазка двумя небольшими отрядами. Для этой цели тихо и аккуратно, чтобы не заметили касотцы, разобрали завал, закрывающий один из проходов в крепость через нижние уровни и ров.
Изола вызвал к себе Хагена и даже не приказал, а предложил возглавить вылазку. Хаген был одним из лучших разведчиков в вольной сотне, ребята его тоже прекрасно себя проявляли во всех схватках. Он дал согласие сразу, без колебаний, причем и за себя, и за свою десятку, точнее, то, что от нее осталось после последнего штурма.
От регулярных войск набрался отряд в два десятка человек, столько же желающих Изола хотел найти в своей сотне; делать сводный отряд и брать в группу людей из регулярных сотен он не собирался. Впрочем, в желающих недостатка не ощущалось. Помимо почти трех десятков солдат, заявились и командиры, а именно Джулия, Галейн и Харальд. Изола, собравший вместе всех добровольцев, просто глазам не поверил и проговорил с сомнением:
— Это все, конечно, хорошо, но если вдруг что-то не заладится, мы же без командиров останемся.
— Типун вам на язык, — без лишних сантиментов проворчал Хаген. — Такое под руку-то говорить…
— А новых командиров найти не проблема, — поддержал его Галейн и добавил не совсем скромно: — Вам же нужны лучшие — так вот мы, перед вами…
Изола сдался.
Состав ударной группы был просто изумительный: командир — Хаген, его шестеро выживших парней плюс Пес — седьмой, Джулия, Харальд и Галейн, неожиданно для себя оказавшиеся в роли его подчиненных, и еще Кей, Игни и восемь ребят из остальных десяток. Медейцы по рождению и гражданству посмотрели на эту пеструю компанию без восторга, но возражать не стали. В конце концов, им предстояло за рвом разойтись в разные стороны.
Дав инструкции, Изола отпустил всех, за исключением Хагена и Джулии.
— Хаген, — проговорил сотник вполголоса. — Я не сомневаюсь ни в ком из твоих людей… кроме Пса. За все прошедшие недели я так и не понял, что он за фрукт.
— Я тоже, — сдержанно ответил Хаген. — И я бы не хотел, чтобы он участвовал в вылазке. Я не знаю, чего от него ждать. Он очень хорошо владеет мечом, но я не уверен…
— Он пойдет с вами, — перебил его Изола. — У вас будет великолепная возможность оценить его.
— Да мне больше заняться будет нечем, только оценивать его! — вспылил Хаген.
— Не тебе. Джулия, у тебя персональный приказ:
не отходи от наинца далеко, понятно? Старайся, чтобы он всегда был в поле твоего зрения.Джулия, возмутившись про себя, хотела от души поблагодарить командира за такое самоубийственное задание, но тут же передумала. Не время было препираться. Только вот… Пес, особенно дерганный в последние дни (бутылочка темного стекла до сих пор лежала у Галейна в сумке, а Рональд после разговора с Джулией отказался выдать новую порцию зелья), мог отреагировать на слежку неадекватно. Ладно, подумала Джулия, справимся как-нибудь.
— Кстати, он так и не упоминал при тебе причину своего заточения здесь?
— При мне он упоминает только Безымянного, — честно ответила Джулия. — И Борона иногда. Думаю, что и при других тоже. Если он с кем-то и разговаривает по-человечески, то только с Галейном.
— С Галейном… — Изола задумчиво потер подбородок. — Ладно. Выясним все после вашего возвращения.
Хаген с Джулией отсалютовали и отправились готовиться к предстоящей ночной прогулке.
Когда сгустилась тьма (а ночи в июне в Касот только-только начинали светлеть), сорок человек спустились в подземелье, в кладовые, откуда шел проход ко рву. Джулия, как ей и было приказано, не спускала глаз с Пса, и видела, что с ним творится что-то не то. На первый взгляд, он вел себя не более беспокойно, чем остальные, но, приглядевшись, можно было заметить подрагивание губ, расширенные во всю радужку зрачки и мелкие капельки пота, выступившие на бледном лбу. Сначала Джулия подумала, что это всего лишь следствие отказа от наркотика, но потом увидела, как беспокойно мечутся глаза Пса по сырым замшелым стенам, и с удивлением поняла, что он боится. Просто-напросто боится подвалов, и всеми силами пытается удержать страх в узде.
В молчании подошли к решетчатой железной двери, к порогу которой почти вплотную подступала вода. У двери скучала стража из числа медейцев. Парни изнывали от безделья, и спустившимся товарищам по оружию обрадовались как родным, а потому предложили отложить вылазку и посидеть немного с ними. Минут пять прошло в шутливых препираниях, потом дверь открыли-таки, и отряд ступил в воду. Сначала было не очень глубоко, и вода доходила Джулии до щиколоток, но пол постепенно опускался, и скоро пришлось идти уже по грудь в воде, а вскоре и плыть. Плавала Джулия не очень хорошо, и поэтому стала быстро уставать; пожалуй, это были единственные минуты в ее жизни, когда она радовалась, что на ней нет кольчуги, и из оружия лишь меч и кинжал.
— Сейчас придется поднырнуть, — послышался голос Хагена, гулко отразившийся от стен каменной кишки. — Когда нырнете, начинайте считать до шестидесяти, потом выныривайте, будете уже во рву. Самодеятельностью не заниматься, на берег не выходить, пока не убедимся, что все собрались. И не копайтесь, шевелитесь поживее. Не на прогулку идем.
Медейский командир подтвердил указания Хагена короткой фразой на своем языке, и солдаты стали один за другим исчезать под водой. Когда пришла очередь Джулии, она слегка запаниковала. Ныряла она еще хуже, чем плавала, и перспектива проделать такой длинный путь под водой, с каменным сводом над головой, ее не радовала. Но деваться было некуда, сама напросилась, не поворачивать же обратно. В нескольких футах впереди мелькнула повязанная черным платком (волосы его уж слишком заметны были в темноте) голова Пса, сразу ушедшая под воду, и Джулия, набрав в легкие побольше воздуха, рванула вслед за ним.
Интересно, что будет, думала Джулия, изо всех сил толкая тело вперед, если, досчитав до шестидесяти, я вынырну и обнаружу над головой камни, ударившись об них? Наверное, утону сразу, на месте. От шока и растерянности. Подобные мысли придали ей сил, и когда она, произнеся про себя «шестьдесят», рванулась вверх, то от излишнего усердия ее вынесло на воздух, как пробку. С брызгами и громким плеском. С нескольких сторон на нее сердито зашипели, а чья-то жесткая рука легла ей на затылок, бесцеремонно притапливая. Джулия вывернулась и прямо перед собой увидела злющие глаза Пса. Он не сказал ни слова, но на лице его отразилось все, что вертелось на языке.