Северный сон

И снова лес, лес.

И вдруг по правому борту возник город.

Он возник, как видение, с окнами, горящими в отблесках заката, с новеньким Дворцом культуры, на горке. По одной из его улиц лихо бежал автобус — не какая-нибудь провинциальная «коробочка», а заправский красно-желтый «ЗИЛ».

— Что это? — удивилась Надя. — Какой-то город...

— Да, город, — подтвердил Прямков. — Глухое лесное селеньице было. И вот, пожалуйста.

Город был невелик.

Вскоре он скрылся из глаз, и вновь потянулся бесконечный лес.

Они стояли на главной палубе у правого борта, когда мимо них прошагал кудрявый радист с радиограммой.

Он по-кошачьи легко взбежал по трапу на ходовой мостик и вскоре спустился, пошел назад, к себе в рубку, насвистывая и машинально постукивая себя карандашом по руке, повторяя свой профессиональный жест — работу ключом.

На мостике появился Лучников.

В руке у него был листок, принесенный радистом.

Со вчерашнего дня Надя его не видела. Она хотела поздороваться, но он скользнул по ней тем равнодушным, невидящим взглядом, как в тот раз, на рассвете, когда заело якорь.

Папироса была зло закушена в углу рта, листок радиограммы в его руке трепал ветер.

— Здравствуйте, — все же сказала Надя. — Что там сообщают?

Он не сразу, с усилием оторвал взгляд от листка и взглянул на нее отрешенно, словно не узнавая.

— Что сообщают, — повторил он, как бы пытаясь понять, кто эта женщина и чего она хочет от него. И, поняв наконец, ответил: — Лед, Вот что сообщают. На Онежском лед, на Белом лед, а на Сухоне вода падает.

— Как же быть? — спросила Надя. — Неужели будем стоять?

Он передвинул папиросу в другой угол рта, поправил фуражку.

— Пойдем. Если ледовая обстановка позволит... Аникин! — позвал он. Из рубки на мостик вышел Андрей. — Мачту надо «срубить». Скоро провода.

— А разговор с Москвой? У радиста связь налажена.

— Переиграем разговор. Не рвать же радиопроводку. И передайте, чтоб на «Кольцове» не зевали.

— Есть передать! — отчеканил Андрей.

И уже звучали над водой голоса:

— На «Кольцове»!

— «Кольцов» слушает.

— Командир отряда напоминает: впереди провода, не забудьте «срубить» мачту. Повторите, как поняли...

— Понято, понято, — басил «Кольцов». — Есть «срубить» мачту!

— Вот видите, на Онежском лед, — сказал Прямков, когда Лучников и Андрей скрылись в рубке. — Выходит, мое радио тоже справно работает.

Надя думала о Лучникове. Она вдруг поняла, что этот человек никогда не забудет о своей работе; даже рядом с любимой женщиной он будет думать о всех этих ледовых обстановках, об уровне воды, количестве узлов...

«Бедная его жена», — думала Надя. И чувствовала, как эта женщина, его жена, будь она здесь, полюбила бы его еще сильней.

Матросы уже положили мачту, когда за поворотом реки показались тонкие, как нити осенней паутины, провода, и корабль осторожно прошел под ними, не повредив радиолинии.

5

Поздним вечером караван пришел в Вознесенье — портовый поселок на Онежском озере. Мерцали, отражаясь в воде, огоньки свайных построек. Улочки были темны, пересечены каналами с разводными понтонными мостками. С приходом кораблей поселок оживился, словно проснулся от спячки. Матросы ушли на базу за хлебом. Они вернулись с мешками, полными свежих буханок, и опять ушли, на этот раз уже с гармошкой. Звуки гармошки долго звучали, затихая, в темноте улиц.

Надя ждала Андрея. Он вместе с Лучниковым ушел на берег в диспетчерскую выяснять обстановку.

Вечер был свежий, но безветренный, и приятно было стоять на палубе, смотреть на мерцающие огни, думать о незнакомой жизни поселка. Темнота делала ее еще таинственней и незнакомей. Пахло сыростью, свежей рыбой и почему-то мокрым тесом, — наверно, от новенькой пристани, к которой пришвартовался «Машук».

— Скучаете? — К Наде подошла буфетчица, — Что ж на берег не пошли? Я и то хотела сходить, молочка купить... Страсть как люблю молочко! А потом, думаю, темно, и не вынесет никто... Я его в войну привыкла пить, когда донором была. Нам дополнительно на карточку давали... Всю войну кровь сдавала, и потом еще лет пять. А теперь не могу... — Помолчав, добавила: — Здоровье не позволяет...

— И нравится вам на воде? — спросила Надя больше из желания быть любезной.

— Привычка. — Мария Петровна наставила воротник пальто. — Вот вы летом плаваете, а зимой... работаете где-нибудь? — в свою очередь, спросила она.

— В школе.

— Какой предмет?

— География.

— Ну, что же... Географию надо знать, — одобрила она. — А то как я... Кильским шла в первый раз. Думаю, где ж он, Кильский такой? От кильки, что ль, происходит?

Она хрипловато засмеялась, достала папиросу из пачки.

— Вот вы с нами на севере побываете и ребятам потом все доложите...

Они прошли вдоль палубы на корму. Корабли зажгли бортовые огни, на «Кольцове» заиграла джазовая музыка.

— Хорошо сейчас на берегу, — мечтательно сказала Мария Петровна. — Погуляют наши матросики. Раньше я тоже погулять любила... — Она чиркнула спичкой, и быстрый огонь на миг осветил ее обветренное, морщинистое лицо. — Вам, наверно, не верится, — сказала она, перехватив взгляд Нади. — Но было так. Жизнь, дорогуша, ломает человека... Овдовела я рано. Гришу своего я любила, не гуляла от него ни с кем. А как убили его... Семнадцатого июня сорок второго года... Так и пошло... А теперь, кроме Гриши, и не вспомню никого, как их и не было.

Она помолчала, изредка затягиваясь, и вдруг с живостью обернулась к Наде.

— А вот я вам скажу. Есть такие, что их жизнь ломает, а они не ломаются... Вот я вам историю расскажу. Про нашего командира отряда. Про Лучникова, Сергей Николаича. Говорят, перед войной он в Архангельске служил. Недолго. Может, год или два... И была там одна женщина, хирург. Полюбил он ее страшно, и она его тоже. А потом война, он на севере воевал, она тоже на фронт ушла... Ну, и растерялись. И вот, представьте, сколько прошло лет, а он все надеется ее встретить. Как идет этим маршрутом, на Архангельск, волнуется, друзей в Архангельском пароходстве расспрашивает: «Ну как, мол, ничего про нее не узнали?» И опять просит: «Найдите мне ее...» А разве найдешь? Может, ее на фронте убило. Или замужем, фамилию сменила.

Мария Петровна бросила папиросу за борт.

— Вот какая история, дорогуша... Лет-то сколько прошло, а он все любит. А ведь всего и было у них, что повздыхали. Ну, может, поцеловались разок. А ничего такого платонического про меж ними, говорят, и не было!..

— Что ж он... Так и не женился? — с невольным волнением спросила Надя.

— Почему не женился! Жениться — дело нехитрое. Пожил с одной. Худо, говорят, жили. Ну, и разошлись. Может, сам виноват. Характером он очень тяжелый. А может, и она... Гриша мой так говорил: женой моряка не становятся, а родятся...