Isaiah Berlin

The Magus of the North. J. G. Hamann and the Origins of Modern Irrationalism

Посвящается Хенри Харди

Предисловие издателя

Первая работа Исайи Берлина, посвященная Хаманну, вышла в 1956 году и представляла собой главу из книги о философах восемнадцатого века [1] . Потом была еще пара статей, где речь также шла о Хаманне [2] , но до сих пор ни в одной из уже опубликованных работ он не обращался к этой фигуре с должной мерой внимания – если учесть то поистине ключевое место, которое отводится идеям Хаманна в его штудиях в области интеллектуальной истории. Мне представлялось, что с досадным этим упущением уже ничего не поделаешь. И тут я наткнулся на стопку черновиков, сохранившихся аж с 1960-х годов: будучи собраны воедино, они, вне всякого сомнения, представляли собой почти готовое и куда более подробное исследование творчества Хаманна. Берлин настолько успешно выбросил из головы эту свою работу, что до тех самых пор, пока я не обнаружил рукопись, уверял меня, что ничего подобного в природе не существует. Но рукопись существовала – и легла в основу этой книги. Поводом для написания набросков послужило приглашение прочитать курс лекций из Вудбриджской серии в Колумбийском университете, в Нью-Йорке, в 1965 году. Лекции свои он озаглавил «Два противника Просвещения»; вторым противником был Жозеф де Местр [3] . Изначально планировалось опубликовать переработанную версию рукописи, на которой базировались лекции, однако несмотря на то, что и после завершения лекционного курса Берлин продолжал вносить в текст кое-какие изменения, все написанное ему не нравилось, и в конце концов он попросту отложил рукопись в сторону. Через двадцать пять лет материал, посвященный де Местру, увидел свет в форме обширного эссе, вошедшего в самое последнее по времени издание Берлина [4] . Хаманну пришлось ждать дольше. Следует сказать несколько слов о том, как шла работа над текстом, хотя бы для того, чтобы получить повод и выразить благодарность всем тем, кто мне в этой работе помог. Сверка сохранившихся страниц рукописи выявила достаточно серьезные и по объему, и по содержанию лакуны (как выяснилось впоследствии, длиною в несколько страниц) в конце главы, посвященной языку. Без этого недостающего материала публикация вообще навряд ли имела смысл. По счастливому стечению обстоятельств, аудиозаписи надиктованного текста, легшего в основу рукописи, не были уничтожены; но делались они на «диктаблетах», по технологии, которая давным-давно вышла из употребления, и поначалу казалось, что расшифровке они попросту не подлежат. Однако с помощью Национального архива аудиодокументов нам все-таки удалось отыскать нужную машинку в Лондонском музее науки. После того как ее наладили, звук, записанный на «диктаблетах», удалось перебросить на современные кассеты. В то время нам это показалось настоящим чудом – но недостающие части текста на этих записях и в самом деле сохранились; более того, там обнаружились и еще некоторые отсутствующие в рукописи пассажи, о существовании которых мы и догадываться не могли. И я отдаю должную дань уважения и благодарности Бенету Бергонци, Тимоти Дэю и их коллегам из Национального архива аудиодокументов за их техническое мастерство и неизменную готовность прийти на помощь, без которых эта книга попросту не смогла бы появиться на свет в своем настоящем виде – если бы вообще появилась на свет.

1

The Age of Enlightenment: The Eighteenth-Century Philosophers. Boston and New York, 1956; Oxford, 1979. P. 270–5.

2

Пространнее всего в «The Counter-Enlightenment» (1973) и «Hume and the Sources of German Anti-Rationalism» (1977); оба были повторно опубликованы в: Against the Current (xx/2); первое эссе было включено также в книгу The Proper Study of Mankind (xxii/1). См. также другие эссе, вошедшие в настоящее издание.

3

Всего было прочитано четыре лекции: Хаманну была посвящена часть первой и вся вторая целиком, третья лекция была о де Местре. Как в случае с Хаманном, так и в случае с де Местром, объем машинописного текста явно превышал тот лимит времени, который был отведен на общение с аудиторией. Записи второй и третьей лекций сохранились, копии доступны по адресу: http://berlin.wolf.ox.ac.uk/lists/nachlass/index.html.

4

«Joseph de Maistre and the Origins of Fascism», in The Crooked Timber of Humanity (xx/3).

Вплоть до начала этой лакуны книга в общем и целом опирается на исходный машинописный текст, по большей части вполне связный. Засим в рукописи шел набор не состыкованных между собой отрывков разной длины, для многих из которых место в структуре текста было не очевидным; было понятно, что автор каким-то образом намеревался включить их в общее целое, однако отказался от мысли о завершении проекта еще до того, как материал был полностью выстроен. Вводя эти фрагменты в основной текст рукописи, я старался по возможности сделать так, чтобы в итоге получился связный текст, в котором разные обсуждаемые темы логично вытекали бы одна из другой: мне кажется, что оставшиеся в итоге швы и шероховатости не слишком мешают его восприятию. Исайя Берлин великодушно согласился вычитать то, что получилось в итоге, одобрил рукопись и весьма существенно ее улучшил [5] ; возвращаться к не доделанной до конца работе, о которой ты и думать забыл десятки лет тому назад, да еще и перелопачивать ее заново, есть труд чудовищно неблагодарный, и я крайне признателен автору за проявленную им готовность все-таки взвалить на себя эту ношу.

5

Никакой систематичной работы над текстом, которая позволила бы инкорпорировать в него более или менее полный отчет о написанных за эти годы исследованиях о Хаманне, не проводилось – что само по себе никоим образом не сводит на нет значимость его базовых положений.

Другая принципиально важная задача, которую я перед собой поставил, состояла в том, чтобы отследить, выверить и снабдить ссылками как можно большее количество цитат, коими изобилует текст [6] . Эту работу, которая вывела меня на кое-какие неожиданные, а порой и нехоженые тропки, я не смог бы довести до конца, если бы не помощь со стороны ряда ученых, коим я и хотел бы высказать свою благодарность. Профессор Джеймс С. О’Флаэрти, ведущий в англоязычном мире специалист по Хаманну, с безмерной щедростью тратил на меня свое время и свои знания, притом что ему, мягко говоря, было чем заняться; и я никоим образом не впаду в излишний пафос, если скажу, что помощь его была неоценимой и что моя благодарность также не знает границ [7] . Замечательное собрание профессора Ренаты Кнолл, посвященное информации о Хаманне и о том мире, в котором он жил, позволила ей разрешить для меня некоторые проблемы, к которым в противном случае я просто не знал бы, как подступиться. Роджер Хаусхеер с неустанным терпением и по неисчислимому количеству поводов предоставлял в мое распоряжение свои познания как в немецком языке, так и в области истории идей, что, несомненно, пошло на пользу этой книге. Патрик Гардинер вычитал не одну черновую версию рукописи и помог мне внести в книгу ряд существенных улучшений. По конкретным вопросам я обращался за помощью (и получал ее) к профессору Фредерику Барнарду, Гуннару Беку, доктору Джули Кертис, доктору Энн Харди, Веронике Хаусхеер, профессору Артуру Хенкелю, доктору Леофранку Холфорд-Стивенсу, доктору Эйлин Келли, профессору Зееву Леви, профессору Т. Дж. Риду, доктору Джону Уокеру и доктору Роберту Уоклеру. А еще мне помогали библиотекари, причем во многих случаях помощь эта простиралась далеко за рамки их прямых профессиональных обязанностей: чаще всего на линии огня в Оксфорде оказывались Эдриен Хейл, библиотекарь Вулфсон-колледжа, а также сотрудники Бодлеанской библиотеки и библиотеки Института Тейлора.

6

Примечания самого Берлина, там, где они сохранились в машинописи, зачастую дают необходимую информацию, но значительная их часть, судя по всему, исчезла бесследно. Специалистам по Хаманну может быть небезынтересен весьма значимый источник, который в библиографиях, посвященных Хаманну, как правило, не упоминается и в котором содержится весьма пространный анализ творчества этого философа: В. А. Кожевников. Философия чувства и веры в ея отношениях к литературе и рациональности XVIII века и к критической философии. Т. 1. Москва, 1897.

7

Профессор О'Флаэрти не только помог отыскать ряд источников, но и пролил свет на целый ряд весьма существенных моментов. Конечно же, это никоим образом не означает, что он во всем согласен с суждениями автора. За все, о чем идет речь в этой книге, ответственность несет исключительно Берлин.

Я не могу не упомянуть и еще о трех источниках, из которых получал поддержку. Прежде всего, и с превеликим удовольствием, я выражаю благодарность трем благотворительным фондам, без щедрой помощи которых невозможно было бы осуществить тот большой проект, в рамках которого – и в качестве первого этапа оного – и выходит эта книга. Кроме того, я должен признаться в том, что попросту не нахожу слов для того, чтобы описать ту практическую и психологическую значимость, которую имела для меня поддержка со стороны Пат Утехин, секретаря моего автора. И, наконец, лорд Баллок прекрасно знает о том, что я ни словом не погрешу против истины, если скажу, что только его исходное вмешательство на моей стороне и привело к тому, что в конечном счете я смог взять на себя все те обязательства, речь о которых шла выше.

Хенри Харди

Вулфсон-колледж, Оксфорд

Апрель 1993 года

Постскриптум

После того как вышло из печати первое английское издание этой книги, главы 1, 2 (до страницы 268) и 7 были опубликованы в «Нью-Йоркском книжном обозрении» от 21 октября 1993 года, на страницах 64–71. В этой связи автором в текст был внесен ряд незначительных изменений, которые я также включил теперь в книгу. В то же самое время я воспользовался возможностью исправить некоторые оговорки и неточности, которые выплыли на свет божий уже после того, как книга ушла в печать, и я хочу выразить признательность тем людям, которые обратили на них мое внимание. Кроме того, я хотел бы изъявить свою благодарность – пусть и с некоторым запозданием – Хьюго Браннеру, Гейл Перкис и их коллегам в издательстве «Джон Марри» за то терпение и тот профессионализм, которое они сумели противопоставить моему занудству.

Октябрь 1993 года

Предисловие к немецкому изданию

Основу этой небольшой книги о Хаманне, как уже успел объяснить в своем предисловии Хенри Харди, по существу составляет пара лекций, которые я прочел почти тридцать лет тому назад, никоим образом не пытаясь охватить всего обилия идей, что оставил после себя Хаманн. Если учесть тот лимит времени, который был тогда в моем распоряжении, то даже и ставить перед собой подобную задачу было бы попросту бессмысленно – не стану я предпринимать подобных попыток и сейчас, выпуская в свет текст, почти не изменившийся с тех пор, когда я его написал. Единственная цель, которую я тогда перед собой ставил, – поразмышлять о том, что представлялось мне (и до сих пор представляется) самым поразительным, оригинальным, важным и значимым из ключевых положений Хаманна: а именно о его противостоянии всей рационалистической линии в европейской философии, от греков до средневековой схоластики, Ренессанса, и прежде всего до французских philosophes современной ему эпохи и, в перспективе, до их учеников из последующих двух столетий. В трудах Хаманна – и прежде прочего, конечно, в религиозных его идеях, которые лежат в основе всего того, чем он был, что чувствовал и во что верил, – есть колоссальное количество смыслов, за изучение которых я бы даже не стал браться, не говоря уже о том, что всего этого обилия было никак не вместить в узкие рамки отведенных мне двух часов.

Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что с тех пор, как я впервые познакомился с творчеством Хаманна, о нем многое успели написать, и прежде всего в Германии. Если бы я писал о Хаманне сегодня, я, конечно же, уделил бы внимание нескольким недавно опубликованным исследованиям, хотя бы в силу того, что одна из главных нынешних тенденций состоит в том, чтобы ставить под сомнение статус Волхва как принципиального противника рационалистических методологий и, в каком-то смысле, представить его едва ли не как поборника истинных Разума и Просвещения. И тем не менее мой портрет Хаманна по сути своей останется прежним. Если речь идет о том, что некоторые из этих современных интерпретаций имеют быть восприняты через призму принципиального несогласия с ранее высказанными позициями, а не с точки зрения терминологической дискуссии касательно того, какой смысл надлежит приписывать таким словам, как «разум», то мне они убедительными не кажутся. Если бы дело обстояло иначе, я бы попросту не дал согласия на публикацию этого своего текста в его настоящем виде.

Спор идет прежде всего о том, что Хаманн имел в виду под разумом и рациональным мышлением. Кто-то согласится с одним из наиболее чутких, эрудированных и благожелательных моих критиков, с выдающимся американским ученым профессором Дж. С. О’Флаэрти из университета Уэйк Форест в США, который считает, что Хаманн был вовсе не иррационалист, но «истинное дитя Просвещения» [8] , защитник Разума, если, конечно, правильно понимать последнее слово – не в смысле того, что он именует «дискурсивным разумом», но в смысле «разума интуитивного», каковое словоупотребление ему представляется вполне законным.

8

New York Review of Books, 18 November 1993. P. 68.

Мне представляется, что под «дискурсивным разумом» он имеет в виду тот, что принимает участие в формулировании идей, концепций, высказываний, описаний, правил, гипотез, аргументов, доказательств, теорий и тому подобных вещей, составляющих основу естественных наук и математики, а также в значительной мере и наук гуманитарных – философии, истории, права, социальных наук, критики и т. д. Все это и есть тот самый разум – рациональные методы познания, – нападками на который Хаманн запомнился историкам современной мысли: и, с моей точки зрения, именно в этом качестве его и следует воспринимать.

Некоторые из авторов, со мной не согласных, цитируют те места из Хаманна, где он противопоставляет «правильный и истинный» разум «разуму схоластическому», каковой наклонен различать между собой идеализм и реализм – различие, с точки зрения Хаманна, сугубо воображаемое [9] . Касательно этого последнего, они приводят следующий пассаж Хаманна: «Что есть сей премного возносимый разум, с его универсальностью, неумением совершать ошибки, высокомерием, уверенностью и самоочевидностью? Ens rationis…» [10] И еще: «Люди говорят о разуме так, как если бы он представлял собой живое существо» [11] . Засим они переходят к противоположности тому разуму, который с точки зрения Хаманна представлял собой ens rationis, чистый вымысел, к его идее «истинного» разумения (настолько, насколько вообще можно таковую у него обнаружить). Однако данная концепция, как мне представляется, имеет отношение прежде всего не к тому, что принято называть рациональным мышлением, но к отождествлению у Хаманна мышления с языком, самому оригинальному и важному из его открытий, лучше всего сформулированному в том знаменитом пассаже из одного из писем к Гердеру, который так любят цитировать комментаторы: «Разум есть язык, логос. В мозговую эту кость я вцепился зубами и не выпущу, пока не умру» [12] .

9

B vii 165.13.

10

W iii 225.3.

11

B vii 26.34.

12

B v 177.18; cf. прим. 204.

Конечно же, я отнюдь не хочу сказать, что Хаманн отвергает обычную разумность, в том смысле, в каком мы говорим о разумных людях или поступках. Мне кажется, что его идея о Vernunft, который руководит обыденным мышлением, гораздо ближе к тому, что мы имеем в виду под «пониманием», Verstehen в противоположность Wissen, что ведет к истинному ощущению реальности, творения Господня; к умению постигать конкретное, индивидуальное, уникальное, поток живой жизни; ко встрече с реальностью, лицом к лицу. Вот что действовало столь неотразимо на Якоби и Гёте; концепция воображаемого или квазиартистического озарения, которая получила столь богатое развитие благодаря Вильгельму Дильтею и его последователям и которая так раздражала великого систематизатора Гегеля – и в силу одного только этого обстоятельства просто не могла не вызвать энтузиазма со стороны Кьеркегора. Для Хаманна эта глубокая взаимосвязь между Богом, человеком и природой коренится в божественном Логосе, который «был в начале» [13] и посредством которого возник мир. Здесь мы имеем дело с тем глубоко религиозным подходом, который передается такими, к примеру, словами: «Там, где нет слова, нет разума; вне разума нет веры» [14] . Или такими: «Там, где нет слова, нет разума – и нет мира» [15] . Все это самым очевидным образом относится к созидательной силе Логоса, давшего силу быть всему, что есть, и движущего душами человеческими – для которых природа, история, Священное писание и многое другое есть Слово Божье, обращенное к нам. Навряд ли именно это следует иметь в виду под разумом естествоиспытателей, под обобщающими научными или рациональными методами картезианцев, французских philosophes, всей без исключения традиции европейского Просвещения. То есть, собственно, тому рационалистическому мировоззрению, которому Хаманн противостоял изо всех своих сил. Именно это восстание против философских систем, объективных, нерушимых в своей монотонной согласованности, против расчетливости и апелляции к математическим методам я и другие авторы имели в виду, когда говорили об антирационализме Хаманна – о знамени контр-Просвещения, которое он поднял – а также о том влиянии, которое подобные идеи оказали на некоторых философов так называемой романтической школы мысли, зародившейся в Германии в начале девятнадцатого столетия, а также и на их последователей.

13

От Иоанна, 1.2.

14

W iii 231.10.

15

B v 95.21.