Севка, Савка и Ромка

Седой прислушался к усиливающемуся шуму, бросился к полынье и скрылся.

А вода, обрадовавшись свободе, сильной, узкой, как нож, струей падала из озера в ручей, плавила снег, с шумом дробилась о лед.

Вода в озере постепенно убывала. Потеряв опору, лед, покрывающий озеро, начал медленно оседать; он хрустнул слабо и робко у припая, потом образовались широкие трещины, и с грохотом, огромными глыбами лед провалился в воду, нависая шатрами у берегов и плотины.

Еще несколько минут грохот ломающегося льда стоял над лесом, все заглушая, заставляя все живое прислушиваться к необычным в эту пору звукам. Потом снова стало тихо. Дятел, качнув остроносой головой, принялся долбить дерево; вода в обмелевшем озере тихо билась о стены норы, надежным черным плащом прикрывая входы. Выдра продолжала охотиться, выхухоль, перепугавшийся больше всех, перевел дыхание, и только олень долго еще стоял посреди лесной поляны, под старой сосной, наклонив голову с ветвистыми рогами, принюхиваясь раздувающимися ноздрями, готовый встретить опасность и предупредить товарищей.

Наконец и он успокоился, поднял голову и помчался прямо через дорогу, по просыпающемуся лесу.

Трошин встал и, припадая на деревянную ногу, пошел к себе в сторожку. По пути он часто останавливался, собирая ветки и валежник.

У порога Трошин свалил хворост, несколько минут посидел на ступеньках и, тихо насвистывая что-то, принялся за работу.

Он клал ветки, хворост, сухие бревна ряд за рядом — один ряд вдоль порога, другой — поперек, придавливая их, чтобы они лежали возможно плотнее. Потом он вдвинул в середину кладки в виде распорок два круглых полешка. Образовалось нечто вроде входа, и вся кладка стала походить на большое гнездо. Тогда несколько раз крест-накрест он обмотал это гнездо проволокой.

— Вот и готово, — сказал себе Трошин.

Пахло смолой от сосен, карауливших домик, и особой весенней сыростью — запахами, от которых кружится голова и теснит в груди.

Солнце поднялось уже высоко, и Трошин пошел отдыхать. Поспав часа два, он принес воды из колодца, вымылся до пояса над деревянной кадкой, вскипятил закоптелый чайник, позавтракал и открыл дверь. Дел на сегодня было много. Трошин посмотрел в безоблачное небо, глотнул теплый воздух и заторопился. Он прикрепил веревку к проволоке, опутывавшей кладку, взвалил ее на санки и медленно зашагал знакомой тропой к бобровому озеру.

Снег стал еще более ноздреватым, оседал и таял. Кора на деревьях и хвоя были мокрыми и блестели на солнце. На концах веток нависали большие капли и падали с еле слышным звенящим шумом. Густая дымка висела над землей, смягчая все предметы и как бы прикрывая от постороннего взгляда то важное и значительное, что совершалось в лесу. Ручьи, подмерзшие было под утро, проломили кружевной ледок и с журчаньем прокладывали себе дорогу все дальше и дальше.

«Весна!» — подумал Трошин и невольно ускорил шаги.

Не останавливаясь, он спустился по крутому берегу, оперся на санки коленом и огляделся. Кое-где сквозь трещины темнела вода. Было тихо, озеро спало.

«Должно быть, бобры прогрызли плотину, чтобы понизился уровень воды на озере и паводком не снесло всего, что они построили, — подумал Трошин. — Кто знает…»

Солнце пригревало все сильнее, и с каждой секундой усиливались капель, шум ручейков, со всех сторон торопящихся к озеру, шорохи, шелесты, разноголосое птичье пение.

У самого берега, возле норы, Трошин свалил тяжелую кладку, привязал к проволоке веревку, а к концу веревки прикрепил ивовый прут.

На крутом берегу росли три березки, ветла и несколько осин. Трошин внимательно осмотрел деревья одно за другим, проводя ладонью по мокрой коре; наконец облюбовал осину с прямым и гладким стволом и, согнув вокруг нее ивовый прут, прикрепленный к веревке, соединил концы прута проволокой. Потом отошел на несколько шагов, оглядывая сделанное, вернулся, вынул из-за пояса топор и обрубил ветки, мешающие кольцу скользить по стволу.

«Теперь хорошо, — подумал он, — теперь надежно, — и с облегчением перевел дыхание. — Теперь хоть бы самый большой паводок, хоть бы и затопило берег…»

* * *

…Был еще день, надо спать, но Седой очнулся в одно мгновение и, не раздумывая, рванулся в нижний коридор, точно его швырнуло пружиной. Вода неслась мимо норы, иногда что-то тяжело ударяло о берег, и тогда все вздрагивало, а с потолка коридора падали комья земли.

Седой свернул в ход Верхней норы, которая почти никогда не затапливалась паводком, но почувствовал, что сыновья уже прошли этой дорогой, и вернулся обратно.

Сколько раз он со старой своей бобрихой в такие же паводки провожал в дальний путь подросших детей, чтобы они искали новые места, создавали озера на протоках и ручьях, пересекавших лесной край, когда-то заселенный бобриным народом…

Но вот старая бобриха погибла. Седой остался один, и ему надо заводить новую семью или доживать в одиночку. А это озеро пусть останется сыновьям; они уже достаточно выросли и знают, как валить деревья, строить и чинить плотины, заготовлять корм на зиму, рыть подземные ходы, встречать волка, не давая ему зайти со спины, — нелегкую бобриную науку, которой Седой обучался всю жизнь и которую он передал своим детям.

Бобр шел по коридору медленно, втягивая носом с юности знакомые запахи, заполнявшие просторное и крепкое жилище.

Вода шумела все сильнее. Вот она, пенясь, неся листья, веточки, щепки, устремилась в кольцевой коридор. Бобр ринулся против течения. Он окунулся, пробрался к выходу, проплыл под водой несколько десятков метров и вынырнул на поверхность, ослепленный ярким светом.

Нельзя было узнать старого леса. Река Суровица, протекающая в километре от бобриного озера, разлилась и затопила лес, докуда хватало глаз. Деревья стояли по пояс в воде. Льдины, бревна, кучи валежника плыли, обгоняя друг друга.

Крутой берег, где под корнями старой ветлы глубоко спряталась верхняя запасная нора Седого и его семьи, превратился в остров.

Седой выбрался на берег. Заяц с зайчихой сидели под березкой и не отрываясь испуганно глядели на вспененные потоки. Бревна и льдины подплывали к острову и, ударившись о переплетенную корнями, еще не оттаявшую землю, стремительно скользнув в воронку водоворота, выплывали на простор и исчезали вдали.

Мокрые зайцы провожали их глазами, вздрагивая каждый раз, когда течение с силой, точно пробуя прочность маленького островка, ударяло по нему огромными бревнами, подкидывая их легко, как щепки.

Вода ревела в водовороте, со свистом прорывалась через густые заросли, прибывала с каждой минутой, срывая с места все, что не могло противиться ее могучему напору. Она несла вдаль, по бесконечной весенней дороге, деревья, вырванные с корнем, и дубовые листья, стог сена и бледнозеленые водоросли…

Только кладка — плотик, сделанный Трошиным, — натянув веревку, противилась потоку. Вода заливала плотик, бросала из стороны в сторону и мчалась дальше с негодующим всплеском, словно поручая следующей волне сорвать наконец и унести эту непокорную груду бревен и хвороста.