Сезон дождя (сборник)

Дождь уже струйками скатывался с гладкого чернокожего лица молодого человека, и тут Пирсон наконец-то узрел то, что мог заметить с самого начала, если б не шок: этот негр в ужасе, он сильно рискует, оберегая Пирсона от западни, в которую тот мог так легко угодить.

– Я не могу оставаться под дождем, – продолжил Ринеманн. – Это опасно.

– Хорошо. – Пирсон удивился, услышав свой ровный голос. – Пойдемте работать.

На лице Ринеманна отразилось облегчение.

– Молодец. И что бы вы сегодня ни увидели, не выказывайте удивления. Вы меня поняли?

– Да, – ответил Пирсон, хотя он ничего не понимал.

– Вы сможете уйти пораньше, часа в три?

Пирсон задумался, потом кивнул.

– Да. Думаю, что смогу.

– Хорошо. Встретимся на углу Молочной улицы.

– Договорились.

– Вы отлично держитесь, – похвалил его Ринеманн. – Все у вас будет в порядке. Увидимся в три.

Он толкнул вращающуюся дверь, последовал за ней. Пирсон вошел в следующий сегмент, с таким ощущением, что рассудок его остался на площади… за исключением одной его части, которая жаждала еще одной сигареты.

День тянулся, как резина, но все в принципе шло нормально. Пока он не вернулся после ленча (и двух выкуренных сигарет) с Тимом Фландерсом. Они вышли из лифта на третьем этаже, и первым делом Пирсон увидел еще одного бэтмена, вернее, бэтменшу, в туфельках из черной кожи, черных колготках и сшитом по фигуре твидовом костюме, как предположил Пирсон, от Сэмюэля Блу. Идеальный наряд деловой женщины… да только голова над костюмом не имела ничего общего с человеческой.

– Привет, господа, – мелодичный голос донесся из глубин дыры, которая заменяла существу рот.

Это же Сюзанн Холдинг, подумал Пирсон. Такого просто быть не может, но это она.

– Привет, Сюзи, дорогая, – услышал он свой голос и подумал: Если она подойдет ближе… если коснется меня… Я закричу. Я ничего не смогу с собой поделать, что бы ни говорил мне Ринеманн.

– С тобой все в порядке, Бренд? Что-то ты бледный.

– Наверное, простуда, которая достает сейчас всех. – Он дивился естественности своего голоса. – Я думаю, что беру над ней верх.

– Это хорошо, – контральто Сюзанн Холдинг никак не вязалось с ее мышеподобной мордой. – Значит, пока ты не поправишься, никаких французских поцелуев. Даже не вздумай дыхнуть на меня. Я сейчас болеть не могу. В среду приезжают японцы.

Никаких проблем, дорогая, абсолютно никаких проблем, можешь мне поверить. Не дышать – так не дышать. Проживем и без поцелуев.

– Я постараюсь сдержаться.

– Спасибо. Тим, тебя не затруднит зайти ко мне в кабинет и взглянуть на финансовые сводки?

Тимми Фландерс обнял рукой талию сексуально-строгого костюма от Сэмюэля Блу и прямо на глазах Пирсона наклонился и чмокнул волосатую, бугристую морду. Тимми-то видит гладкую щечку, подумал Пирсон и почувствовал, что у него едет крыша. Гладкую, надушенную щечку – вот что он видит, именно так, и пребывает в полной уверенности, что ее-то он и целует. Боже мой. Боже!

– Вот так, – воскликнул Тимми, галантно поклонился бэтменше. – Один поцелуй, и я – ваш покорный слуга, милостивая леди!

Он подмигнул Пирсону и увлек чудище к ее кабинету. А когда они проходили мимо фонтанчика питьевой воды, убрал руку с талии. Короткий и ничего не значащий ритуал, возникший за последние десять лет в тех местах, где боссом была женщина, а ее замом – мужчина, завершился, теперь они вновь стали коллегами, лишенными пола, и разговаривали только о сухих цифрах.

Блестящий анализ, Бренд, похвалил себя Пирсон, отворачиваясь от них. Тебе следовало податься в социологи.

А ведь мог податься. В колледже его вторым предметом, после банковского дела, была социология.

Входя в кабинет, он вдруг осознал, что все его тело покрывает тонкая пленка пота. Пирсон сразу забыл о социологии, сосредоточившись на том, как бы дотянуть до трех часов.

В два сорок пять он зажал волю в кулак и сунулся в кабинет Сюзанн Холдинг. Головой-астероидом она наклонилась к компьютеру, но повернулась, стоило ему сказать: «Тук-тук». Волосатый покров на ее лице-морде непрерывно шевелился, черные глазки разглядывали его с холодным любопытством акулы, изучающей ногу пловца.

– Я отдал Баззу Картейру четвертую форму по корпоративным займам. Девятую форму по индивидуальным ссудам, если не возражаешь, я возьму домой. Дискеты останутся у меня на столе.

– То есть ты хочешь сказать, что отправляешься в самоволку? – Черные вены вздулись на ее лысом черепе, бугорки на морде подрагивали, и Пирсон увидел, что из одного из них выдавливается густая розовая субстанция, похожая на окрашенный кровью крем для бритья.

Он заставил себя улыбнуться.

– Ты меня поймала.

– Ладно, оргию, назначенную на четыре часа, придется провести без тебя.

– Спасибо, Сюз. – Он повернулся.

– Бренд?

Он вновь посмотрел на нее, страх и отвращение слились в яркую вспышку паники, теперь-то он не сомневался, что черные глазки видят его насквозь, и существо, маскирующееся под Сюзанн Холдинг, сейчас скажет ему: Хватит нам играть в эти детские игры. Войди и закрой за собой дверь. И мы поглядим, каков ты на вкус.

Ринеманн подождет-подождет и отправится по своим делам. Возможно, подумал Пирсон, он и поймет, что произошло. Возможно, все это он уже видел.

– Да? – спросил он, пытаясь изобразить улыбку.

Она молча смотрела на него, долгим оценивающим взглядом, чудовищная голова над женским телом, затянутым в сексуальный деловой костюм.

– Во второй половине дня ты выглядишь получше. – Черные глазки, такие же, как у забытой под кроватью куклы, не отрывались от него, пасть оставалась открытой, но Пирсон не сомневался в том, что все остальные видели Сюзанн Холдинг, улыбающуюся одному из своих подчиненных и всем своим видом выказывающую озабоченность его здоровьем. Не материнскую, конечно, но озабоченность.

– Это точно, – тут он решил подлить энтузиазма. – Простуду как рукой сняло.

– Ну что ж, теперь нам осталось только отучить тебя курить.

– Я постараюсь. – Он выдавил из себя смешок. Из бугра на морде вновь поперла розовая субстанция. Отпусти меня, подумал он. Отпусти меня, уродина, дай мне уйти до того, как я начну визжать, словно резаный.

– Тогда у тебя автоматически увеличится сумма страховки, знаешь ли, – пояснило чудовище. В этот момент с едва слышным хлопком вскрылось еще одно из вздутий и начало сочиться розовой гадостью.

– Я знаю. Подумаю, Сюзанн. Честное слово.

– Обязательно подумай, – ответила бэтменша и вновь повернулась к компьютеру.

Парсон остолбенел от свалившегося на него счастья: он пережил этот разговор.

К тому времени, когда Парсон вышел из банка, дождь лил как из ведра, но перекурщики все равно высыпали на площадь и, сбившись в кучку, занимались привычным делом. Мисс Красная Юбка и уборщик, которому нравилось носить бейсболку козырьком назад, укрылись под развернутым номером «Бостон глоуб». Места не хватало, с боков их заливал дождь, но Пирсон все равно позавидовал уборщику. Маленькая мисс Красная Юбка душилась «Джорджо», он несколько раз улавливал этот аромат в кабине лифта, а при движениях так приятно шуршала колготками, если задевала одной ногой о другую.

О чем ты, черт побери, думаешь? сурово спросил он себя и тут же ответил на этот вопрос: Стараюсь остаться в здравом уме. Или кто против?

Дьюк Ринеманн стоял за углом, под навесом цветочного магазина, ссутулившись, с сигаретой в уголке рта. Пирсон нырнул под навес, взглянул на часы и решил, что может еще потерпеть. Однако чуть наклонился вперед, чтобы вдохнуть дымок ринеманновской сигареты. Автоматически, даже не подумав об этом.

– Мой босс – одна из них, – сообщил он Ринеманну. – Если, конечно, Дуглас Кифер не из тех монстров, которые любят переодеваться.

Ринеманн криво усмехнулся, но промолчал.

– Вы говорили, что в банке еще три бэтмена. Кто остальные?

– Дональд Файн. Вы его, наверное, не знаете. Он из отдела ценных бумаг. И Карл Гросбек.

– Карл… Председатель совета директоров? Боже!

– Я же вам говорил. Эти ребята рвутся в коридоры власти… Эй, такси!

Он выскочил из-под навеса, замахал рукой, останавливая бордово-белый автомобиль. Водитель резко свернул к тротуару, окатив его водой. Ринеманн шустро отпрыгнул, а Пирсону плескануло и на туфли, и на брючины. Впрочем, он этого и не заметил, потому что занимало его совсем другое. Он открыл дверцу, Ринеманн нырнул на заднее сиденье. Пирсон последовал за ним, захлопнул за собой дверцу.

– Паб «Галлахер», – сказал Ринеманн. – Напротив…

– Я знаю, где находится паб «Галлахер», – прервал его водитель, – но мы не сдвинемся с места, пока вы не выбросите раковую палочку, друг мой, – и он постучал пальцем по табличке поверх таксометра: «В САЛОНЕ КУРЕНИЕ ЗАПРЕЩЕНО».Мужчины переглянулись. Ринеманн пожал плечами, где-то с 1990 года этот знак стал ритуальным для племени перекурщиков. А затем, без единого слова, опустил стекло и выбросил выкуренную на четверть сигарету в проливной дождь.

Пирсон уже начал рассказывать Ринеманну, какой он испытал шок, когда открылись двери лифта и он вышел из кабины и нос к носу столкнулся с Сюзанн Холдинг, но Ринеманн нахмурился, мотнул головой и, не поднимая руку с колен, большим пальцем указал на водителя:

– Мы еще успеем об этом поговорить.

Пирсон замолчал, повернулся к грязному стеклу, разглядывая проплывающий мимо, залитый дождем центр Бостона. И его, надо отметить, очень заинтересовала уличная жизнь. А особенно маленькие кучки перекурщиков, которых он видел перед каждым административным зданием. Где можно, они вставали под навесы, где нет – поднимали воротники, прикрывая руками сигареты, и курили. Пирсон прикинул, что по меньшей мере в девяноста процентов этих зданий, как и в Первом торговом банке, где работали он и Ринеманн, курить не разрешалось. И тут же его осенило: перекурщики – отнюдь не новое племя, а жалкие остатки старого, ренегаты, сопротивляющиеся веяниям времени, убегающие от метлы, которая старается очистить пол американской жизни от вредной привычки. Их объединяло нежелание или неспособность отказаться от стремления сократить себе жизнь. В глазах общества они превратились в наркоманов, разве что наркотик, к которому они пристрастились, пока еще не подпал под полный запрет. Экзотическая социальная группа, думал Пирсон, дни существования которой уже сочтены. К 2020-му, самое позднее, к 2050 году перекурщики канут в Лету.

Да нет же, глупости все это, одернул он себя. Мы – последние несгибаемые оптимисты этого мира, вот и все, большинству из нас не приходится тревожиться из-за лишнего веса, и мы бы, пожалуй, не возражали против того, чтобы нас показывали в зоопарке, если, конечно, убрать проволочное заграждение.

– Чему улыбаетесь, мистер Пирсон? – спросил Ринеманн, и только тут Парсон понял, что рот у него растянут до ушей.

– Да так. Ерунда.

– Это хорошо. Главное, чтобы вы не шизонулись.

– Вы не будете считать, что я шизонулся, если я предложу перейти на ты и попрошу называть меня Брендон?

– Пожалуй, что нет. – Ринеманн вроде бы задумался над его словами. – При условии, что ты будешь называть меня Дьюк, а не Би-би.

– Я думаю, этого можно не опасаться. Знаешь, что я тебе скажу?

– Что?

– Это был самый удивительный день в моей жизни.

Дьюк Ринеманн кивнул, но на его лице не появилось ответной улыбки.

– Он еще не закончился.2

Пирсон подумал, что Ринеманн сознательно остановил свой выбор на «Галлахере». С первого взгляда ему стало ясно, что лучшего места для обсуждения животрепещущих вопросов, от которых зависело их психическое здоровье, двум банковским служащим не найти во всем Бостоне. Длиннющая стойка (такие Пирсон видел только в кино) тянулась вдоль сверкающего пола танцевальной площадки, на которой под дуэт Марти Стюарта и Тревиса Тритта сонно кружились три пары.

В пабе меньших размеров, у стойки бы теснился народ, вдоль этой беговой дорожки из красного дерева посетители сидели на таком большом расстоянии друг от друга, что могли беседовать без опаски. Не требовалось искать ни кабинки, ни столика в дальнем углу. Пирсона это только радовало. Он без труда мог представить себе, как в соседней кабинке устроились два бэтмена, а может, и бэтмен с бэтменшой, и внимательно слушают их разговор.

Не это ли называют манией преследования, старина, подумал Пирсон. Если у тебя ее еще нет, то скоро она обязательно разовьется, не так ли?

Может, и нет, ответил он сам себе, да и сейчас его это не волновало. Но, с другой стороны, приятно осознавать, что их местоположение обеспечивало круговой обзор, то есть, пока они говорили, вернее, говорил Дьюк, к ним никто не мог подкрасться незамеченным.

– Стойка тебя устроит? – спросил Дьюк.

Пирсон кивнул.

Как выяснилось чуть позже, когда Пирсон, следуя за Дьюком, увидел табличку: «КУРЕНИЕ РАЗРЕШЕНО ТОЛЬКО В ЭТОМ СЕКТОРЕ», стоек было две… точно так же, как в пятидесятых любой бар или ресторан, расположенный южнее линии Мэйсона-Диксона делился на две части: для белых и для черных [33] . У стойки разница эта чувствовалась особенно сильно. В центре секции для некурящих стоял «Сони» с громадным экраном. Узникам никотинового гетто приходилось довольствоваться стареньким «Зенитом», подвешенным под самым потолком (табличка рядом с ним гласила: «ВЫ ИМЕЕТЕ ПРАВО ПОПРОСИТЬ КРЕДИТ, МЫ ИМЕЕМ ПРАВО ПОСЛАТЬ ВАС НА ХРЕН»). Стойка для курильщиков не так сверкала. Поначалу Пирсон решил, что ему это кажется, но, приглядевшись, увидел, что и дерево какое-то тусклое, и разводы от стаканов, которые ставили на стойку прежние посетители. Зато тянуло застарелым запахом сигаретного дыма. Пирсон мог поклясться, что запах этот идет от стульев, точно так же, как в кинотеатрах кресла пахнут поп-корном. Ведущий программы новостей на выцветшем экране телевизора выглядел тяжело больным, отравленным цинком, человеком. Тот же самый господин, знакомивший с новостями сторонников здорового образа жизни, похоже, мог хоть сейчас выйти на старт дистанции в четыреста сорок ярдов, пробежать ее, а потом еще ублажить симпатичную блондинку.

Добро пожаловать на задние сиденья автобуса, подумал Пирсон, с улыбкой глядя на своего друга-перекурщика. Впрочем, какие тут могут быть жалобы. Еще через десять лет, и таких, как мы, просто не пустят в салон.

– Сигарету? – спросил Дьюк, демонстрируя зачатки телепатических способностей.

Пирсон взглянул на часы, взял сигарету, прикурил ее от псевдо-роскошной зажигалки Дьюка. Глубоко затянулся, запустив дым во все закоулки легких, не торопясь выпустил его через нос. Разумеется, это вредная привычка, возможно, даже смертельно опасная. Но зато какое удовольствие! А в мире все так устроено: кто не рискует, тот не пьет шампанское.

– А ты? – спросил он Дьюка, увидев, что тот убирает сигареты в карман.

– Я могу подождать. – Дьюк улыбнулся. – Успел пару раз затянуться, прежде чем мы сели в такси. Да еще за ленчем выкурил лишнюю сигарету.

– Ограничиваешь себя?

– Да. Обычно за ленчем выкуриваю одну, а вот сегодня – две. Ты меня чертовски напугал, знаешь ли.

– Я сам напугался.

Подошел бармен, и Пирсон с интересом наблюдал, как он пытается обойти стороной струйку дыма, поднимающуюся от сигареты. Наверное, он не отдает себе отчета… но, если я выпущу дым ему в лицо, готов спорить, он выпрыгнет из штанов и закатит скандал.

– Чем могу вам помочь, господа?

Не спрашивая у Пирсона, Дьюк заказал два стакана «Сэм Адамса». Когда бармен отошел, повернулся к Пирсону:

– Залпом не пей. Напиваться нам нельзя. По-хорошему, вообще следовало обойтись без спиртного.

Пирсон кивнул, бросил на стойку пятерку, когда бармен принес пиво. Глотнул, затянулся сигаретой. Некоторые утверждали, что сигарета лучше всего идет после еды, но Пирсон не мог с ними согласиться. Он твердо верил, что змей подсунул Еве не яблоко, а стакан пива и сигарету.

– Как ты пытался бросить курить? – спросил Дьюк. – Имплантаты? Гипноз? Сила воли? Глядя на тебя, я бы поставил на имплантаты.

Если таким поворотом разговора Дьюк хотел поднять Пирсону настроение, у него ничего не вышло. В этот день Пирсон слишком много думал о курении.

– Да, имплантаты, – кивнул Пирсон. – Ходил с ними два года, после рождения дочери. Как только увидел ее в роддоме, так сразу решил, что брошу курить. Разве я мог каждый день выкуривать по сорок-пятьдесят сигарет, возложив на себя ответственность за только что родившегося человечка, которую предстояло нести восемнадцать лет.

Он мог бы добавить: Человечка, в которого я тут же влюбился. Но не добавил, правильно предположив, что Дьюк и так все понял.

– Не говоря уже об ответственности перед женой.

– Совершенно верно, – согласился Пирсон.

– А так же перед братьями, их женами, сборщиками налогов, кредиторами и адвокатами.

Пирсон рассмеялся и кивнул.

– Да, ты все понимаешь правильно.

– Но в жизни не все так просто, да? Когда на часах только четыре утра, а ты не можешь спать, благие намерения забываются очень быстро.

Пирсон поморщился.

– Или когда ты должен идти с докладом к Гросбеку, Киферу и остальным директорам. Когда я первый раз это проделал, предварительно не выкурив сигарету… это было круто.

– То есть какое-то время ты совсем не курил?

Пирсон кивнул:

– Примерно шесть месяцев. Но в душе не переставал курить ни на день. Ты меня понимаешь?

– Естественно.

– А потом начал снова. Где-то в 1992-м, аккурат в то время, когда в прессе начали появляться статьи о том, что люди с имплантатами, вновь начавшие курить, часто сваливались с инфарктом. Помнишь эти статьи?

– Конечно. – Дьюк похлопал себя по лбу. – Вот здесь хранится весь список статей на тему курения, в алфавитном порядке. Курение и болезнь Альтцгеймера, курение и гипертония, курение и катаракта… ты понимаешь.

– Вот я и сделал выбор. – Пирсон виновато улыбнулся, как человек, который знает, что поступает неправильно, но тем не менее не собирается ничего менять. – Я мог прекратить курить и мог убрать имплантат. Вот я…

– И убрал имплантат, – хором закончили они фразу и расхохотались, вызвав недовольный взгляд посетителя, который сидел в секции для некурящих. Впрочем, секундой позже он вновь повернулся к экрану телевизора.– В жизни всегда есть место выбору, не так ли? – все еще смеясь, спросил Дьюк и уже полез во внутренний карман. Но остановился, увидев, что Пирсон держит в руке пачку «Мальборо» с торчащей из нее сигаретой. Они вновь переглянулись, во взгляде Дьюка читалось удивление, Пирсона – понимание, громко рассмеялись, и большому любителю телевизионных новостей опять пришлось демонстрировать свое недовольство. Но перекурщики этого не заметили. Дьюк взял предложенную сигарету, закурил. На все ушло не больше десяти секунд, но мужчины уже стали закадычными друзьями.

– Я дымил как паровоз, с пятнадцати лет и до свадьбы в девяносто первом, – рассказывал Дьюк. – Моей матери это не нравилось, но ее радовало, что я не куру и не продаю «травку», как половина парней на нашей улице, я говорю про Роксбери, ты понимаешь, так что она меня особо не допекала.

Уэнди и я после свадьбы провели неделю на Гавайях, а по возвращении она преподнесла мне подарок. – Дьюк глубоко затянулся, выпустил через ноздри две струйки синевато-серого дыма. – Нашла его в каталоге «Шейпер имидж», а может, в каком-то другом. У этой штуковины было какое-то замысловатое название, но я его не запомнил. Потому что я называл ее «Павловскими тисками». Однако я любил ее без памяти, до сих пор люблю, можешь мне поверить, поэтому пошел у нее на поводу. Кстати, получилось лучше, чем я ожидал. Ты знаешь эту игрушку?

– Конечно, – кивнул Пирсон. – Бипер. Заставляет тебя чуть дольше ждать новую сигарету. Лизбет, моя жена, когда ходила беременной, то и дело рассказывала мне о них.

Дьюк, улыбаясь, кивнул, а когда бармен оказался неподалеку, указал на стаканы и попросил повторить.

– В общем, у меня все складывалось, как и у тебя, разве что «Павловские тиски» заменили мне имплантат. Я прошел долгий путь, уже добрался до того места, где хор и оркестр славили свободу, но потом привычка взяла свое. Оказалось, что избавиться от нее сложнее, чем убить змею с двумя сердцами. – Бармен принес два полных стакана, на этот раз расплатился Дьюк, пригубил пиво. – Мне надо позвонить. Пяти минут мне хватит.

– Хорошо, – кивнул Пирсон, огляделся. Бармен уже успел ретироваться в секцию для некурящих (К 2005 году по требованию профсоюза здесь будут два бармена, подумал он. Один – для курящих, второй – для некурящих.) Пирсон продолжил, понизив голос: – Я думал, мы собирались поговорить о бэтменах.

Темно-карие глаза Дьюка несколько мгновений изучали его.

– Собирались, друг мой. Собирались.И прежде чем Пирсон успел открыть рот, Дьюк растворился в сумрачных и практически бездымных глубинах «Галлахера», держа путь к телефонным будкам на другой стороне танцевальной площадки.

Он отсутствовал почти десять минут, и Пирсон уже стал задумываться над тем, а не пора ли идти на поиски, когда его внимание привлек телевизор. Комментатор как раз говорил о фуроре, произведенном вице-президентом Соединенных Штатов. ВП, выступая на заседании Национальной ассоциации работников образования, заявил, что программа дотирования центров продленного дня должна быть пересмотрена и, по возможности, закрыта. На экране появилась видеозапись, снятая днем раньше в одном из вашингтонских залов, предназначенных для проведения подобных мероприятий. Сначала оператор дал панораму зала, потом, крупным планом, трибуну и выступающего ВП. Пирсон схватился за стойку, да так крепко, что побелели костяшки пальцев. Ему вспомнились слова Дьюка, произнесенные этим утром: У них много друзей во властных структурах. Черт, да они так и лезут во власть.

– Мы не имеем ничего против работающих женщин-матерей, – чудовище с бесформенной, увеличенной во много раз морды летучей мыши стояло на трибуне, украшенной гербом вице-президента и вещало полному залу, – мы ничего не имеем против бедных. Однако мы считаем…

Рука легла на плечо Пирсона, и тому пришлось прикусить нижнюю губу, чтобы не закричать. Обернувшись, он увидел Дьюка. С молодым человеком произошли разительные перемены. Глаза его сверкали, на лбу блестели капельки пота. Почему-то Пирсон подумал, что выглядит Дьок как победитель конкурса подметальщиков.

– Больше так не делай, – попросил Пирсон, и Дьюк, уже залезавший на высокий стул, повернулся к нему. – У меня сердце чуть не выскочило из груди.

На лице Дьюка отразилось удивление, но он взглянул на экран и все понял.

– Господи, извини, Брендон. Я все время забываю, что у тебя только сегодня открылись глаза.

– А как насчет президента? – спросил Пирсон, едва не сорвавшись на фальцет. – На этого говнюка мне наплевать, но вот президент… Он тоже…

– Нет, – ответил Дьюк. Помявшись, добавил: – Пока еще нет.

Пирсон наклонился к нему, чувствуя, что у него снова немеют губы.

– Что значит, пока еще нет? Что происходит, Дьюк? Откуда они взялись? Что делают и чего хотят?

– Я могу поделиться с тобой только тем, что знаю. Но сначала хочу спросить, не сможешь ли ты пойти со мной этим вечером на одно собрание? Часов в шесть? Что скажешь?

– Собрание связано с этим?

– Разумеется.

Пирсон раздумывал недолго.

– Согласен. Но мне надо позвонить Лизбет.

На лице Дьюка отразилась тревога.

– Только ничего не говори…

– Естественно. Я ей скажу, что моя обожаемая начальница вновь пожелала просмотреть все материалы, прежде чем показывать их японцам. Она это проглотит. Знает, что Холдинг вибрирует в ожидании наших гостей из Страны восходящего солнца. Тебя это устроит?

– Да.

– Меня в принципе тоже, хотя обманывать жену нехорошо.

– Если жена не будет ничего знать о бэтменах, что в этом плохого? Я же приглашаю тебя не в массажный салон.

– Пожалуй, что нет. Выкладывай.

– Хорошо. Но начну я с курения…Музыкальный автомат, до того молчавший, вдруг запел голосом Билли Рэя Сайруса. Пирсон уже хотел спросил Дьюка Ринеманна, а при чем тут курение, но в последний момент решил промолчать.