Сфера

Они посидели молча. Может, лучше уйти, подумала Мэй. У Энни трещал стержень; она нестабильна, она способна на опрометчивые, необратимые поступки. Даже разговаривать с ней – уже риск.

Тут Энни захрипела.

– Энни. Дыши.

– Говорю же, не могу. Два дня не спала.

– Так что стряслось-то? – спросила Мэй.

– Да ёпть, все на свете. Ничего. Нашли всякую дрянь про родителей. Целые горы дряни.

– Когда публикуют?

– Завтра.

– Ладно. Может, все не так плохо.

– Описать не могу. Все гораздо хуже.

– Расскажи. Наверняка все нормально.

– Ничего не нормально, Мэй. Не бывает такого нормального. Во-первых, я выяснила, что у папы с мамой был открытый, что ли, брак. Я их даже не спрашивала. Но есть фотки и видео, где они со всякими другими людьми. Типа, серийные адюльтеры, у обоих. Это что, нормально?

– С чего ты взяла, что это адюльтеры? Может, они просто по улице с кем-то прогуливались? И были ведь восьмидесятые, да?

– Скорее девяностые. И ты уж мне поверь. Там не отопрешься.

– Секс?

– Нет. Но поцелуйчики. Есть одна, где папа какую-то тетку за талию обнимает и рукой ей сиську жмет. Тошнотворное говно. И где мама с каким-то бородатым мужиком – голые фотки, серия. Мужик умер, остались фотографии, их выкупили на какой-то гаражной распродаже, отсканировали, кинули в облако. А потом провели глобальное распознавание лиц, и опа – мама голая с каким-то байкером. Они там местами стоят голяком, как для школьного альбома позируют.

– Это жалко, да.

– И кто снимал-mo? Там, значит, кто-то третий с ними был? Кто? Сосед-доброхот?

– А родителей ты спрашивала?

– Не-а. Но это еще цветочки. Я как раз собиралась задать им пару вопросов, но тут вылезло еще кое-что. И оно настолько хуже, что на адюльтеры мне уже положить. В смысле, эти фотки – это плюнуть и растереть по сравнению с видео.

– А что на видео?

– Короче. Один из редких случаев, когда они были вместе, – ну, по крайней мере ночью. Какое-то видео, где-то на пирсе. Там была камера слежения – видимо, потому что в пакгаузах хранят всякое. И, в общем, на пленке родители тусуются ночью на пирсе.

– У них что там, секс?

– Нет, гораздо хуже. Ой блин, Мэй, это кошмар какой-то, это просто какой-то ******. [36] У меня родители периодически устраивают такую тусовку – типа собирают супружеские пары и закатывают попойку. Они мне рассказывали. Удалбываются, пьют, идут танцевать, гуляют всю ночь. В годовщину свадьбы, каждый год. Иногда в городе, иногда сматываются куда-нибудь в Мексику. Такое от заката до рассвета, чтоб молодость вернуть, брак обновить, ля-ля-тополя.

36

Конец всему.

– Так.

– В общем, я знаю, что это их годовщина. Мне было шесть лет.

– И?

– Одно дело – если б я еще не родилась… Ой блин. Короче. Не знаю, что они делали до того, но где-то в час ночи они приходят под эту камеру. Распивают бутылку вина, сидят над водой, болтают ногами, поначалу все довольно невинно, скукота. А потом в кадре появляется мужик. Бездомный, что ли, мужик, спотыкается. И родители видят его, смотрят, как он там бродит, все такое. Он им вроде что-то говорит, а они смеются и давай дальше вино лакать. Потом некоторое время ничего не происходит, бездомного в кадре нет. А минут десять спустя он снова появляется в кадре и падает с пирса в воду.

Мэй резко втянула воздух. Сама понимала, что от этого только хуже.

– И твои родители видели, как он упал? Энни уже рыдала:

– В том и дело. Они точно видели. Он футах в трех от них упал. Ну, они вскакивают, наклоняются, в воду кричат. Видно, что психуют. Потом оглядываются, как будто телефон ищут.

– А там был телефон?

– Не знаю. Похоже, что нет. Они не выходят из кадра. Вот это и есть ******. [37] У них на глазах мужик падает в воду, а они так там и торчат. Не бегут за помощью, не зовут полицию, ничего. Не прыгают его спасать. Несколько минут психуют, а потом опять такие садятся, и мама кладет голову отцу на плечо, и они сидят еще минут десять, а потом встают и уходят.

37

Кромешный ужас.

– Может, у них шок был.

– Мэй, они просто встали и ушли. Ни спасателей не вызвали, ничего. В логах не было звонков. Они никому не сообщили. Но на следующий день тело нашлось. И оказалось, что мужик даже не бездомный. Чуток, может, тронутый, но жил с родителями, работал в кулинарии, тарелки мыл. А мои родители смотрели, как он тонет.

Энни давилась слезами.

– Ты им об этом рассказала?

– Нет. Не могу с ними разговаривать. Меня от них сейчас воротит очень сильно.

– Но все это еще не выпустили?

– Уже скоро. Меньше двенадцати часов.

– А Бейли что?

– Ничего не может поделать. Ты же знаешь Бейли.

– Может, я чем-то помогу, – сказала Мэй, понятия не имея, чем тут помогать.

Энни не подала виду, будто верит, что Мэй способна замедлить или остановить надвигающийся ураган.

– Какой-то кошмар. Ой блин, – сказала Энни, словно ее огрело озарением. – У меня больше нет родителей.

* * *

Едва их время истекло, Энни отправилась к себе в офис – сказала, что ляжет там и не встанет больше никогда, – а Мэй вернулась в свою прежнюю ячейку. Надо подумать. Она постояла в дверях, откуда за ней когда-то наблюдал Кальден, и сама понаблюдала за нубами в ЧК; их честный труд, их кивки согрели ее. Такая правильность, такой порядок в их шепотном одобрении и осуждении. Временами какой-нибудь сфероид поднимал голову, улыбался Мэй, скромно махал в камеру зрителям, а затем возвращался к текучке. В Мэй поднялась гордость – за них, за «Сферу», которая привлекает такие вот чистые души. Они открыты. Они правдивы. Они не прячут, не зажимают, не напускают туману.

Поблизости, спиной к ней сидел один нуб – юноша не старше двадцати двух, и его космы вились над головой столбом дыма; работал он так сосредоточенно, что не замечал Мэй. Он бешено, текуче, почти беззвучно печатал, отвечая на запросы клиентов и на «Сферический опрос» одновременно.

– Да, да, весело, грустно, – говорил он, ненапряжно и быстро кивая. – Да, да, нет, Канкун, глубоководное ныряние, роскошный курорт, сбежать на выходные, январь, январь, пофиг, три, два, весело, весело, пофиг, да, «Прада», «Конверс», нет, грустно, грустно, весело, Париж.

Мэй понаблюдала за ним, и ей предстало очевидное решение проблемы Энни. Энни нужна помощь. Энни должна осознать, что она не одна. И тут все встало на свои места. Ну разумеется – решение крылось в самой «Сфере». На свете живут миллионы людей, которые выступят на стороне Энни, мириадами способов выкажут ей нежданную душевную поддержку. Страдание есть страдание, лишь когда страдаешь в тишине, в одиночестве. Боль на публике, на глазах у любящих миллионов – уже не боль. Это общность.

Мэй ушла на крышу. У нее есть долг – не только перед Энни, ее подругой, но перед зрителями. И сейчас, узрев честность и открытость этих нубов, этого косматого юноши, она сожалела о своем лицемерии. Взбираясь по лестнице, она оценивала себя и свой выбор. Только что она умышленно напустила туману. Была открыта наоборот, честна наоборот. Она скрыла от мира звук, а это равносильно лжи миру, миллионам, которые считали, что она неизменно прямодушна и всегда прозрачна.