Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

— Я был рядом, когда жена извлекала его с морского дна. — Мне было трудно скрыть, что его высокомерие меня раздражает. На мой резкий тон из-за стеклянной перегородки подняли головы другие музейные работники.

— Простите, что разочаровываю вас, но я не сказал, что эта подделка дешевая. И к тому же, как я заметил, смешно надеяться, что сложное устройство времен фараонов могло дойти до нас в таком идеальном состоянии.

Уоллингтон говорил назидательно, и это еще больше убедило меня, что артефакт подлинный. Следовательно, он хотел завладеть астрариумом. Но к чему эта неуклюжая ложь? Даже если бы он сумел убедить меня, что вещь ничего не стоит, я бы все равно не оставил астрариум ему.

— Как геофизик, могу сказать, что такая сохранность — редкое явление, но все-таки встречается, — ответил я. — Иногда грунт на дне моря настолько плотен, что препятствует доступу кислорода. Возможно также, что механизм с самого начала покрыли маслом и тем самым создали водонепроницаемую защитную оболочку.

— Мистер Уарнок, вы хватаетесь за соломинку, — скривился Уоллингтон. — Я понимаю, что вы расстроены, тем более если учесть, при каких обстоятельствах был найден

этот предмет.

Теперь его прежняя ирония показалась мне фальшивой, а лживая доброжелательность нужна была только для того, чтобы втереться в доверие и лишить бдительности. В голосе чувствовался металл неприкрытой агрессии, и я заметил, что его тело напряглось, будто он собирался драться. Я зашел за стул: мной управляли не мысли, а инстинкт жертвы, готовой бежать от охотника.

— Что ж, если это ничего не стоящая подделка, я просто оставлю ее у себя дома. — Я постарался произнести это как можно небрежнее и протянул руку взять астрариум, но неожиданно моя ладонь наткнулась на его руку, и он взял меня за запястье. Я попытался освободиться, но Уоллингтон для своей комплекции оказался очень проворным.

— Я вас уже предупреждал: даже для подделок существуют определенные правила.

Манеры Уоллингтона совершено изменились, и под маской ученого я увидел военного — тайную, но реальную угрозу. Я сразу испугался, душу переполнил страх. Затем также внезапно он стал спокойно-дружелюбным и отпустил мою руку.

— Это не займет много времени. Вы не откажетесь здесь подождать?

Теперь его улыбка была открытой, ободряющей. Я нехотя сел на стул. Может быть, у меня приступ паранойи? Через стеклянную перегородку было видно, как он в соседнем кабинете подошел к коллеге, на вид не из начальства. Они обменялись несколькими словами и посмотрели на перегородку. Но как я ни старался, мне не удалось перехватить их взгляды, и я догадался, что перегородка была прозрачной только с одной стороны. Ученые как будто спорили. Коллега был старше Уоллингтона. Он потянулся к телефону, но Хью перехватил его руку и не дал поднять трубку.

Рукав на рубашке Уоллингтона задрался, и показалась татуировка. Он быстро дернул рукой, и татуировка исчезла. На расстоянии было трудно судить, но мне показалось, что я различил Ба, схожее с тем, что носила на ноге Изабелла. Совпадение рисунков подействовало на меня словно удар электрического тока.

А звук захлопывавшейся неподалеку двери заставил действовать. Я положил астрариум обратно в рюкзак и поспешно, но стараясь не привлекать внимания, вышел из кабинета.

Вестибюль музея был полон туристов. Я остановился у подножия широкой мраморной лестницы и заметил у противоположной стены служителя, внимательно осматривающего толпу. Быстро нырнул за колонну. В этот момент открылась дверь лифта, и из кабины с видом, не оставляющим сомнений в серьезности намерений, вышли пять охранников. По команде старшего они разделились и принялись прочесывать толпу туристов и посетителей музея. Эти люди явно кого-то искали. Я лихорадочно оглянулся. Неподалеку молодая беременная женщина с ребенком никак не могла справиться с детской коляской. Малышка разревелась. Я пригнул голову, быстро подошел к женщине и предложил помочь. Не дожидаясь ответа, успокоил девочку, пристегнул ее к сиденью и в сопровождении матери покатил к выходу. Когда мы проходили мимо охранника, я улыбался и что-то говорил благодарной женщине — втроем мы производили впечатление молодой семьи. На меня никто не обратил внимания. Но когда мы оказались у конторки служителей, зазвонил телефон. Девушка сняла трубку и посмотрела в мою сторону. Я призвал на помощь весь свой актерский талант и ответил ей безразличным взглядом. До вращающейся стеклянной двери оставалось не больше фута, когда она позвала охранников. Не говоря ни слова, я отдал коляску матери и, стараясь не поддаваться панике, поспешно покинул музей. На улице бросился бежать, остановил такси и прыгнул в машину.

Когда такси поворачивало за угол, я увидел выскакивавших из музея охранников и пригнулся на сиденье.

20

Ночью я лежал в постели, борясь с усталостью и страхом, что мне снова явится во сне Изабелла. Тело сводило от напряжение. Не в силах расслабиться, я не закрывал глаз и следил за движением теней на потолке. Оказавшись дома, я запер дверь на замок и задвинул шкафом, но попытка таким образом остановить вторжение в квартиру самому показалась смехотворной. Хью Уоллингтон, если захочет, легко узнает мой адрес. Внезапно с улицы раздался нечеловеческий вопль. Я испуганно подпрыгнул в кровати, ожидая сверхъестественных гостей. Но за воплем последовало урчание и мяуканье, и я с облегчением понял, что за окном подрались кошки. Посмеялся над своим страхом и, взглянув на будильник, с удивлением понял, что уже пять утра. Встал с кровати и, прикидывая, как себя отвлечь, решил просмотреть лондонские бумаги Изабеллы — не найдется ли в них какого-нибудь ключика или зацепки. Памятуя, как серьезно жена относилась к своей работе, я надеялся, что найду что-нибудь об астрариуме и соображу, что с ним делать дальше. Я не мог повсюду таскать с собой артефакт. Следовало как можно скорее от него избавиться. Я потянулся на верхнюю полку за коробкой с папками, задел нижнюю и столкнул на ковер книгу. Она оказалась сборником английской поэзии. Поднимая томик, я обратил внимание на надпись на внутренней стороне обложки: «Изабелле с любовью от Энрико Сильвио. Оксфорд, 1970».

Между страницами лежала старая черно-белая фотография. Несколько человек, застыв, выстроились на месте археологических раскопок. Композиция показалась мне до странности натянутой, словно снималась туристическая группа или члены какого-нибудь клуба. В первом ряду присела, улыбаясь в объектив, совсем юная Изабелла. Ее рука лежала на колене сидящей рядом женщины — Амелии Лингерст. Оказывается, Амелия была когда-то привлекательной. Следующим сидел Джованни Брамбилла, дедушка Изабеллы, — я узнал его по семейным фотографиям.

На нем был костюм-сафари и расшитая феска. Даже в восемьдесят лет он выглядел властным и хмуро смотрел глубоко посаженными глазами из-под насупленных бровей. За ним стоял в профиль женоподобный мужчина с длинными волосами — Гермес Хемидес, на несколько лет моложе, чем теперь. По другую сторону возвышалась до странности знакомая фигура — мужчина лет под сорок с непокорной копной волос и проницательным взглядом. На нем была английская военная форма. Несмотря на другую прическу, я сразу вспомнил черты лица — это был Хью Уоллингтон. Следовательно, он знал Изабеллу, но познакомился с ней не на конференции. Я отвернулся с неприятным чувством, словно, рассматривая фотографию, подглядываю за прошлым Изабеллы. Подняв голову, заметил, что комната наполняется голубоватым светом зари, и снова с беспокойством почувствовал, будто меня кто-то направляет. Что я всего лишь часть головоломки, общий вид которой остается мне неизвестен. Поежился, словно от предвестия беды. Я избежал — или думал, что избежал, — опасности в Египте, но после случая в музее, глядя на изображение Хью Уоллингтона на снимке, понял, что сеть затягивается.

На обратной стороне фотографии были слова:

Бехбейт-эль-Хагар, 1965.

…Невинности утоплен ритуал; Добро лишилось веры, зло же силы Исполнилось и страсти убежденья.

Поэтические строки отозвались в голове. Я взглянул на книгу, в которой была спрятана фотография. Не существует ли между ними какой-нибудь связи? Перелистав страницы, я обнаружил, что слова были взяты из стихотворения Йейтса «Второе пришествие».

За кругом круг — вращение все шире, Хозяина уже не слышит сокол; Распалось все; держать не может центр; Анархия распространилась в мире, Прибой окрашен кровью, и повсюду Невинности утоплен ритуал; Добро лишилось веры, зло же силы Исполнилось и страсти убежденья. Все ближе, ближе светопреставление; Уже грядет Пришествие Второе. Пришествие Второе! Что слова, Когда мой взор тревожит образ Духа Великого: где-то в песках пустыни Лев страшный с головою человека, Взгляд его пуст, безжалостен, как солнце, Едва он движется, а вкруг него Мелькают тени возмущенных птиц. Тьма опускается: но знаю, знаю я, Двадцать веков сон этот беспробудный Пугал кошмар младенца в колыбели, И что ж теперь, в час грозный зверя, Горбатые родятся в Вифлееме?

Что искала эта группа? Я вспомнил слова Гермеса: он говорил, что Бехбейт-эль-Хагар — важное место в отношении последних дней фараонов. Но связано ли оно как-то с астрариумом? И почему мне солгал Хью Уоллингтон?

Я потрогал надпись на внутренней стороне обложки, и от прикосновения к едва ощутимой шероховатости в воображении возник целый сценарий. Любовное приключение в прошлом моей жены, о котором она никогда не рассказывала. Туманная личность мужчины, о котором она никогда не упоминала. Каждое очередное открытие из прошлого Изабеллы разводило нас все дальше и дальше. Знал ли я ее? Не придумал ли я женщину, которую любил? Не принимал ли я свою фантазию за живого человека? Мысль показалась мне слишком болезненной. Мне требовалось верить в нас двоих, в подлинность нашего брака, потому что, кроме этого, в жизни почти ничего не осталось.

Я посмотрел на имя и стал копаться в памяти. Энрико Сильвио. Никогда прежде о нем не слышал. Я помнил, что стихотворение Йейтса рассказывало о конце христианства. В детстве мать заставила выучить его наизусть. Но теперь его образы вызывали иные ощущения. Кружащий, потерявший хозяина сокол; сфинкс, просыпающийся при мысли о конце мироздания; крики возмущенных птиц пустыни, летающих вокруг незрячих глаз колоссов, — все это превращалось в аллегорию моего собственного рушившегося мира.

Я оглядел комнату и задумался. У Изабеллы была куча старых телефонных книг, которые она никогда не выбрасывала. Где-то же они должны храниться. Поиски ничего не дали. Но вдруг мой взгляд упал на висевшие на задней стороне двери старые сумки. Я обшарил каждую, и наконец мне повезло. Это была украшенная стеклярусом сумка на длинном ремешке, которую Изабелла носила, когда я за ней ухаживал. Я знал, что она сохранилась еще со студенческих времен. Внутри пахло затхлостью. Оторванная шелковая подкладка была запятнана духами, губной помадой и сохранила крошки, как я заподозрил, гашиша. Я вывернул сумку, и из-за подкладки вывалилась телефонная книжка. Я открыл ее и увидел почерк понятнее и витиеватее того, что знал. Екнуло сердце. Я сел и осторожно перелистал страницы до буквы «С». Действовал просто по наитию, руководствуясь интуицией, сам не зная, что хотел найти, но обнаружил буквы «ЭС», а за ними — оксфордский телефонный номер.

Понимая, что шансов мало — номеру было больше пяти лет, — я все же решил, что игра стоит свеч. Посмотрел на часы: девять утра, — гостиную заливал яркий свет. Потянулся к телефону, набрал номер и целую вечность слушал гудки. Я уже хотел положить трубку, но в этот момент ответила женщина — немолодая иностранка. Отрывисто-грубоватым голосом она сообщила, что Энрико сейчас в больнице, но к вечеру должен вернуться домой.

Назвавшись, я дал ей номер телефона и сообщил, что являлся мужем умершей Изабеллы Брамбиллы. Слово сорвалось, будто я говорил о трагедии, приключившейся с кем-то другим. При упоминании имени Изабеллы голос женщины стал натянутым, хотя не исключено, что я это только вообразил.

Поделиться с друзьями: