Сфумато

Марина откинулась на спинку кресла и утонула в своих размышлениях:

«Всё как доктор прописал… А доктор у нас КТО – Филипп Филиппович! А не передал ли Михаил Булгаков жгучий привет в будущее через профессора Преображенского? Когда-то С. А. Воронов РАЗДРАЗНИЛ учёных научными исследованиями. И опыты прошлых лет, как торжество науки ТОГДА, подарили нашему поколению СЕЙЧАС детей из пробирки и гендерные формирования. Шеренги женщин-мужчин, мужчин-женщин».

Открытие мутировало и порождало пороки. Марина почувствовала, как содрогнулась. Булгаков САМ вскрывает созданную им же «суть помыслов». И САМ, в романе «Роковые яйца», подводит черту: «ВсеЭТИ достижения, опыты, эксперименты, действия на придатки – мозговые, половые, – всё это обернётся роковыми яйцами».

Марина глубоко и громко набрала воздух в лёгкие. Было ощущение, что она оттолкнулась от дна своих мыслей и стремительно вынырнула, спасая себя от погружения. Раздался голос Гриши:

– Марина, иди чай попей! Отлипни ты от своего компа. Ну поделись, что тебе Мутя подбросил? – заговорщически спросил Григорий.

Сима Кобылина насторожилась. Она всегда относилась к Марине с какой-то скрытой завистью. И когда Гриша спросил, Сима напряглась: «А вдруг что-то пиковое. Это Маринке принесёт успех, а за успехом популярность».

– Да ничего интересного. Надо ко дню памяти Булгакова написать статью, – спокойно сказала Марина.

Сима взбодрилась, будто ей вкололи гормон счастья. Она сразу поняла: «ну что интересного можно описать в уже давно всеми написанном и переписанном». Сима сразу вспомнила, что у неё «завалялось» кое-что вкусненькое. И со словами «Марина! Эта тема, твоя!» положила на стол плитку шоколада.

Марина промолчала. Она допила чай и засобиралась домой. Уходя, она непроизвольно бросила взгляд на чайный стол. Плитка шоколада, предложенная Симой, осталась нетронутой.

Домой Марина возвращалась, любуясь Пречистенкой. Здания были окутаны слабо- молочным туманом, и лёгкий дождь мягко орошал улицы. Это была любимая погода Марины. Бархатно-влажная. Она медленно шла и мысленно представляла идущего по прошлому веку Михаила Булгакова. «Кто вы? Михаил Афанасьевич! Мысли, поднятые на Ваших страницах, человечество восприняло фантастическими, а они оказались пророческими».

Волнение Марины переходило в тонкую вибрацию беспокойства. Ей было знакомо это ощущение: порой бабочки в душе, а порой необъяснимое волнение.

«К чему бы это?» – подумала Марина, подходя к дому. Она зашла в свою квартиру, прошла на кухню и сварила себе кофе.

– Н-да… Эти пророческие тени булгаковских мыслей проникают в моё подсознание и хозяйничают в подкорке с силой шаманского бубна.

Ну почему бы не написать, о чём хотят слышать, что хотят видеть. Как я это делала всегда. Мои рассказы о дружбе, о любви, о жизни нашли свою аудиторию, и не надо срывать покров с других помыслов. И ЗАЧЕМ?

Зачем она отыскала на каждое положительное «ДА» булгаковского героя противоположное документальное подтверждение – «НЕТ»?

И опять себя спросила – ЗАЧЕМ? Но она уже вскочила в поезд, который набирал скорость и стремительно нёсся, опережая время.

«И почему я не спрыгнула с этого поезда… спрыгнула бы, и пусть бы поезд катился в удаляющую точку… Мимо меня, мимо людей, мимо жизни…»

Напряжение её мыслей разорвал дверной звонок.

Это был Стас.

– О, привет! А что не позвонил? Вообще-то, Стас, я тебя сегодня не ждала.

– Ты не ждала… Сначала подкинула Булгакова, как неожиданно найденный самородок среди в тысячу раз переработанных ископаемых, а теперь она… не ждала… Да я сегодня целый день думал о Булгакове и его «Собачьим сердце».

– Ну вообще-то хорошо, что ты пришёл, а то сейчас мои мозги взорвутся.

Они прошли на кухню. Марина налила кофе и поставила на подставку с горящей свечой.

– И на чём ты остановилась? – спросил Стас, наливая себе кофе.

– На «похабной квартирке».

– Ты имеешь в виду квартиру профессора Преображенского? Ну какая же она похабная. Чистая, красивая, образцовая.

Марина смотрела на Стаса и подбирала аргументы. Чистую, красивую, образцовую квартиру Шарик называет похабной.

– Да! Стас! Даже Шарик, с гипофизом низшего уровня развития, понял, что квартирка похабная.

– Ну-у-у… если Шарик, тогда я тоже соглашусь… – съехидничал Стас.

Но Марина рогом упёрлась в свою позицию, как матадор на корриде.

– Михаил Афанасьевич создал образ Шарика, чтобы вскрыть пробоины истины. Шарик – бездомный пёс. Но именно он увидел, как важные посетители своими пороками «наследили» в чистой квартире профессора. Автор смывает лоск элиты и обнажает их истинность и безнравственность поступков.

Стас погрузился в состояние Марины:

– И приближенный член ЧЛЕНСТВА сформированного правительства 1917 года привел четырнадцатилетнюю девочку для осуществления преступных деяний.

После увенчавшейся успехом договорённости по операции четырнадцатилетней девочке важный ЧЛЕН поблагодарит профессора, выйдет, поправляя галстук да шляпу, вытянется, выпрямится и с призывом в глазах «Мы наш, мы новый мир построим!» направится к просторам своей наркомовской власти. НАРКОМ и НАРКОМания имеют один корень. Корень зависимости власти и величия, возбуждённости и восторженности, с горькой приправой постоянного страха и опасности. И этот однокоренной член залезет в свой революционный кокон и примется орошать «рабочих и рабов» наркотическими возгласами: «Грабь награбленное!» Ведь так нас учил Карл Маркс: «Экспроприация экспроприаторов!» В переводе: идите убивайте! Что найдёте, забирайте!

Марина не могла сдержать своё возбуждение и продолжала:

– Стас! А как тонко заложена гениальность сюжета в монологах Шарика. Ну что пёс! Что с него взять? Это же бездомная потеряшка. «Шляйка поджарая», как пишет автор.

А после того как псу врезали кипятком, он стал жгуче плакаться себе в жилетку, извергая всю гущу своего откровения. Шарик никого не пропустил. Ни повара: «…повар… Какая гадина, а еще пролетарий! … Жадная тварь. … поперек себя шире. Вор с медной мордой…» Ни дворника: «Дворники из всех пролетариев – наигнуснейшая мразь, низшая категория, человечьи очистки…» Эта порицательная хула извергалась от собаки, шлявшейся по помойкам и жаждавшей подачек.

Но свершилось чудо! Профессор Преображенский подобрал эту шляйку и при помощи своего помощника, доктора Борменталя, произвёл сенсационную операцию. Профессор внедрился в мозги собаки и заменил гипофиз бездомного пса на гипофиз человека.

И начался процесс очеловечивания: хвост отвалился, задние лапы вытянулись, шерсть отваливалась клочьями. От облика собаки ничего не осталось. Шарик стал извергать звуки, совсем не схожие с лаем, а потом заговорил. Бездомный пёс Шарик очеловечился и превратился в Шарикова.