Сговор остолопов
Шрифт:
— Хватит за сироток беспокоиться, лучше иди за мой пол беспокойся. У меня и так проблем по горло. Дарлина хочет танцевать. Ты хочешь прибавку. А у меня и без того хлопот выше крыши. — Лана подумала о шпиках в штатском, внезапно зачастивших к ней в клуб по ночам. — Бизнес уже завонялся.
— Ага. Эт точно. Так и с голоду помереть недолго в этом борделе.
— Слушай, Джоунз, а ты в участке последний раз давно был? — с опаской поинтересовалась Лана, стараясь выяснить, не представилось ли Джоунзу какого-нибудь ничтожного шанса навести фараонов на заведение. Этот Джоунз уже начинал ее доставать, несмотря на свое ничтожное жалованье.
— Не-а, ни к каким друзьям-падлицаям я в гости не хожу. Я еще жду хорошенькие улики собрать. —
Лана скрутила в трубочку коралловые губы и попробовала вообразить, кто мог дать наколку полиции.
Миссис Райлли никак не могла поверить, что это с нею действительно произошло. Ни телевизора. Ни нытья. И в ванной никого. Даже тараканы, казалось, смотали удочки. Она села за кухонный стол, помаленьку прихлебывая мускатель, и сдула одного тараканьего младенца, пытавшегося пересечь столешницу. Крохотное тельце слетело со стола и пропало, и миссис Райлли произнесла: «Прощай, дорогуша». Она нацедила себе вина еще на дюйм, впервые осознав, что и запахло в доме по-другому. То есть, вонь оставалась примерно такой же, как и раньше, но любопытный личный аромат ее сына, вечно напоминавший ей запах старых чайных пакетиков, казалось, рассеялся. Она поднесла стакан ко рту: наверное, «Штаны Леви» тоже уже начинают пованивать спитым пеко.
Неожиданно миссис Райлли припомнила тот кошмарный вечер, когда они с мистером Райлли отправились в «Пританию» посмотреть Кларка Гейбла и Джин Харлоу в «Красной пыли» [Сильная романтическая мелодрама Виктора Флеминга, 1932 г.]. В горячке и смятении того, что последовало за их возвращением домой, славный мистер Райлли испробовал один из своих непрямых подходов, в результате чего Игнациус и был зачат. Несчастный мистер Райлли. Ни разу за всю оставшуюся жизнь больше в кино не сходил.
Миссис Райлли вздохнула и осмотрела пол: уцелел ли тараканий младенец, не повреждены ли его жизненные функции. У нее было слишком благодушное настроение, чтобы причинять чему-либо вред. Когда она пристально изучала линолеум, в тесной прихожей зазвонил телефон. Миссис Райлли заткнула бутылку пробкой и поставила ее в остывшую духовку.
— Аллё, — произнесла она в трубку.
— Эй, Ирэна? — спросил хриплый женский голос. — Чего поделываешь, малыша? Это Санта Батталья.
— Как твое ничего, голуба?
— С ног сбилась. Только что четыре дюжины шустриц на заднем дворе раскокала, — поведала Санта шатким баритоном. — А это работа я тебя умоляю — колотить шустричным ножом да по кирпичам по этим, точно тебе говорю.
— Я б ни за что и пробовать-то не стала, — как на духу ответила миссис Райлли.
— Да мне-то что. Я, когда в девочках ходила, мамочке, помню, всегда шустриц открывала. Она ларек морепродуктов держала возле Рынка Лаутеншлагер. Бедненькая мамочка. Прямо с парахота. Еле-еле слово по-аглиски не говорила. А я, совсем мялявка еще, все, помню, шустриц ей колю. И ни в какую школу не ходила. Это не для меня, малыша. Сижу прямо там на тротуваре, знай по шустрицам колочу. А мамочка то и дело по мне за что-нибудь колотит. У нас в ларьке вокруг всегда катавасия, такие мы.
— Мамочка у тебя очень возбудимая, значть, была, а?
— Бедняжечка. Стояла там под дождем, на холоде, и половины не понимала того, что ей говорят. Ох и трудно в те дни было. Ирэна. Так круто все, детка.
— И не говори, — вздохнула миссис Райлли. — Нам тоже ведь хлебнуть пришлось на улице Дофина. Папочка был очень бедный. Работа у него была на вагонном заводе, а потом как автомашины пошли, у него руку в ремень от вертилятора и затянуло. Уж сколько месяцев на голимой фасоли с рисом сидели.
— А меня с фасоли пучит.
— Меня тоже. Послушай, Санта, а чего это ты звонишь, солнышко?
— Ох да, чуть не забыла. Помнишь, мы в кегли играть как-то вечером ходили?
— Во
вторник?— Нет, это, кажись, в среду было. Как бы там ни было, это тогда Анджело заарестовали, и он с нами пойти не смог.
— Вот ужыс-то какой. Полиция своих же загребает.
— Ага. Бедненький Анджело. Такой славный. Он в этом учаске точно не в своей тарелке. — Санта хрипло кашлянула в телефон. — Как бы там ни было, это в тот вечер вы за мной на этой своей машине заехали, и мы в кегелян одни отправились. А сегодня утром я на рыбный рынок пошла за шустрицами этими, и ко мне старичок этот подходит и спрашивает: «Это не вы как-то вечером в кегеляне были?» А я грю: «Ну, да, мистер. Я там частенько бываю.» А он грит: «Ну и я там был со своей дочью и мужем ейным, и видел вас с такой дамочкой, у нее еще как бы волосы такие рыжие.» Я грю: «Вы имеете в виду, что у дамочки волосы хной крашенные? Это моя подруга, мисс Райлли. Я ее в кегли научаю.» Вот и все, Ирэна. Он только честь отдал и ушел с рынка.
— Интересно, кто это может быть? — с большим интересом спросила миссис Райлли. — Вот смех-то. Как он выглядит, лапуся?
— Славный человек, в годах. Я его тут по-соседству примечала, детишек каких-то к обедне вел. Наверно, внуки его.
— Вот странность же ж, да? И кому это надо про меня спрашивать?
— И не знаю, детка, но уж лучше ты осторожней. Кто-то на тебя глаз положил.
— Ой, Санта! Я слишком старая, деушка.
— Нет, вы слыхали? Ты до сих пор еще хорошенькая, Ирэна. Я сколько мущин видела в кегеляне, как тебе глазки строили.
— Ай, ладно тебе.
— Правда-правда, детка. Вот те не вру. А то ты с этим своим сыночком слишком носиссься.
— Игнациус говорит, что он хорошо в «Штанах Леви» добивается, — оправдывалась миссис Райлли. — Не хочу я с ни с какими старичками путаться.
— И никакой он не старичок еще, — ответила Санта немного обиженно. — Послушай, Ирэна, мы с Анджело за тобой сегодня часиков около семи заглянем.
— Я даже не знаю, дорогуша. Игнациус мне велит больше дома сидеть надо.
— Зачем тебе больше дома сидеть, девушка? Анджело говорит, он у тебя большой мущина.
— А Игнациус говорит, что боится, когда я его одного тут оставляю по ночам. Ломщиков, грит, опасаюсь.
— Так ты и его с собой бери, и Анджело его тоже в кегли научит.
— Фуу! Игнациус не такой, как говорится, спортивный тип, — перебила ее миссис Райлли.
— Ну ты все равно же ж идешь, а?
— Ладно, — наконец, согласилась миссис Райлли. — Упражения, кажется, моему локтю помогают. Скажу Игнациусу, чтобы в комнате сам заперся.
— Конечно, — сказала Санта. — Никто его тута не обидит.
— А у нас и все равно красть нечего. Прям не знаю, откуда Игнациус эти свои идеи берет.
— Мы с Анджело будем в семь.
— Хорошо, и послушай, душечка, попробуй разузнать на рыбном рынке, кто это за старичок был.
Дом Леви стоял среди сосен на холмике, смотревшем на серые воды бухты Сент-Луис. Экстерьер его служил примером элегантной быдловатости; интерьер представлял собой успешную попытку не впускать деревенщину внутрь совершенно: утроба с неизменными семьюдесятью пятью градусами [По Фаренгейту. Примерно 35оС.], соединенная с круглогодичным блоком кондиционеров пуповиной вентиляционных трактов и трубок, молча наполнявших комнаты профильтрованными и восстановленными бризами Мексиканского залива и выдыхавших двуокись углерода, сигаретный дым и скуку семейства Леви. Центральная машинерия огромного животворного аппарата вибрировала где-то в акустически изолированных плитками кишках дома, напоминая инструктора Красного Креста, задающего ритм на занятии по искусственному дыханию: « Вдох — хороший воздух, выдох — плохой, вдох — хороший воздух.»