Сгусток Отроков

Быстрый суд, с вопросом — что же с нами делать. С Мэй и Дагом. Остальные наши — справились. Из других команд — не совсем…

Но только я, в отличии от других выбрал ношу пройти последнее испытание и получить шанс, вместе со всеми войти «в поселение избранных». И впустить Дага и Майю туда автоматом… Даже если в итоге умру.

Кристина плакала, кричала, билась в истерике и избивала меня, за такое решение. Но вариант быть загнанными в пустошь вовсе или оставаться в прислуге и на побегушках, среди третьесортных Варн — нет. Ни для себя, ни для Крис, ни для Мэй и ни для Дага — я на такое пойти бы не смог, сколько раз мне бы заново не предложили.

Крис… Ее решительный отказ без меня вступать в «высший город» — никто не воспринял.

Только я — против.

Либо все вместе до конца в лучшей жизни, а не сменив шило на мыло и кучи обязательств — или все в лучшей жизни, но без меня.

Возможно, только возможно.

И потом, минотавр внутри и тату мне подсказывали — «Мы сильны. Мы пройдем.»

И этим голосам я уже доверяю, хоть и прошло несколько дней, как они преследуют меня по пятам.

Пятнадцать дней. Всего пятнадцать.

Пятнадцать дней без еды на распятии. Вода — только в ограниченных количествах, что приносят ребята, строго по поллитра в день. Не больше.

Обезвоживание, что может вызвать различные проблемы со здоровьем, такие как усталость, головные боли, снижение концентрации и даже более серьезные состояния — меня тогда не волновали, когда соглашался.

Склоны Крымских гор окружают, как клетка тюрьмы. Острые вершины исчезают в знойном летнем небе. Постапокалиптическая горная долина, место изнурительного испытания, кажется бесконечной, затянутой в водоворот времени и страданий.

Перед глазами простирается пейзаж: низкорослые деревья, редкие кустарники и далёкие неоновые вывески, автономные и самоподдерживающиеся, мерцают как призраки в жарком воздухе. Эти вывески расположены неподалёку от массивных врат, ведущих в поселение «избранных».

И несколько вывесок из неона с рекламой пиво прямо под ухом, не дающие тьмы по ночам и тишины. Электрический звук от напряжения и сопротивления тока — режит уши, а розовый яркий неон — глаз, сквозь закрытые веки.

Каждый день здесь — не только борьба за физическое выживание, но и за сохранение рассудка.

Пятнадцать дней без пищи и ограниченное потребление воды.

Экстремальные условия.

Лишь крайне редкие и короткие дожди приносят дополнительную холодную влагу, оставляя на лице прохладные следы.

И этот сладкий дождевой нектар меня и вывел из транса сознания.

Какой приятный ночной дождь. Постукивает о металлическую черепицу здания, сзади меня, успокаивает…

Нельзя отключатся. Не хочу обратно в кошмар. На сегодня — хватит сна. Пока что.

Время растягивается до бесконечности, отсчёт дней превращается в монотонный цикл, где каждый новый день приносит волну боли и отчаяния. Голова становится ареной бесконечных сражений, где воспоминания и текущие страдания переплетаются, создавая неразрывный узел из страха и надежды.

Один из таких был этой ночью, где весы превратились в адскую машину смерти без конца и края в цикле ужаса и пыток.

Сейчас ночь.

Лишь едкий и мягкий розовый неон освещает пространство.

Связан по рукам и ногам на распятии.

А земля на несколько метров подо мной.

Никого на земле.

Дни, что пролетели… Сколько я уже здесь?

Надо сосредоточится. Вспомнить. Каждый день пытки…

День первый

Свежий дождь смывает пыль горной тропы, и каждая капля воды, касающаяся лица, приносит облегчение.

Повис на грубо сваренном распятии, тугие ремни сдавливают запястья и щиколотки. Ночной воздух пропитан влагой, за спиной тихо покапывает дождь. Слабый розовый неон разливается по обшарпанным стенам, очерчивая контуры старого металла.

Все еще это — в новинку и не кажется чем-то серьезным. Но голова уже будто налита свинцом: слишком много боли, слишком мало сил даже после дня голодания.

Ворота рядом — высокие, тяжёлые, выкрашенные тусклой краской, которую давно разъела ржавчина. На срезах металла цепляются заострённые осколки сгнивших заклёпок. Линии сварки кривые, от них веет усталостью и равнодушием. В местах, где краска слезла окончательно, тускло проступают потёртые знаки, утратившие былой смысл. Если прислушаться, можно различить глухой треск — ветер цепляется за щели, пытается вырвать засовы, но лишь тихо завывает, не в силах сдвинуть тяжёлые створки со следами ржавчины и глубоких вмятин напоминают подраненные шрамы, полученные в бесчисленных стычках. По их поверхности разбросаны выпуклые клёпки, тревожные узоры которых складываются в хаотичную картину застарелой боли.

В верхней части ворот, подпирая небо, застряли искорёженные остатки некогда ровных балок — они извиваются, напоминая сломанные рёбра. На самих панелях можно заметить едва читаемые символы и эмблемы, смытые дождями и временем, словно намёк на былые амбиции и утраченные надежды. При слабом свете розового неона из-за спины эти знаки просвечивают сквозь слои коррозии, как призрачные силуэты из прошлого.

Пустые смотровые проёмы не открывают никаких перспектив: внутри густой мрак, стоящий стеной.

Скрипят тяжёлые ворота, и Кристина выходит ко мне.

Я слышу её шаги — осторожные, но гулкие от собственного отчаяния. Она взбирается по витевой лестнице на металлическую крышу и подходит ко мне. Останавливается рядом, прикасается к моей щеке прохладной ладонью. Её пальцы дрожат, а взгляд хрупок и напряжён, словно тонкое стекло, готовое треснуть от резкого звука. Я поднимаю глаза и встречаюсь с её взглядом.

Начинаю я нашу беседу тихо, подбирая слова, чтобы не превратить их в бессмысленный стон.

— Ты знаешь, я не хочу, чтобы эта боль обесценила наше прошлое. Я выбираю этот путь не ради страдания, а ради вас четверых. Не могу иначе.

Кристина влепила пощечину.

— Пусть каждый удар режет сознание, я всё равно готов идти до конца, чтобы дать вам шанс жить не как слуги заточенные в рамках, а как люди.

— Ты уверен, что мы этого хотим?

— Я хочу. И знаю, что вы тоже. Уверен.

— Уверен, что хотим быть среди… таких?

Кристина наклоняется ближе, её волосы касаются моего лица. Она не плачет сейчас — слёзы уже выплаканы, осталась лишь горечь, застрявшая в горле.

— Я не знаю, как тебе ответить. Твоё упрямство выдавливает из меня крик, но крик уже не помогает. Ненавижу видеть тебя таким: связанный, измученный, голодный. Ненавижу и то, что сама не могу разорвать эти цепи, ленты, веревки… Если бы у меня была сила или власть… Но нет. Ты сам втянул себя в этот капкан. И меня. И их. Ты…

Еще раз пощечина.

Я с трудом сглатываю. Вкус крови из губы, которую Крис прорезала острыми ногтями и дождевой воды смешивается во рту.

— Если бы я согласился на ту жизнь, которая нам «предназначалась», мы бы просыпались каждый день с чувством пустоты. Ты еще помнишь, каково это смотреть на окна чужих домов, где «жизнь лучше»? До того, как я тебя вызволил… Твой взгляд был… Ужасным. Я не желаю для тебя повторения этого унижения. Для Мэй с ее прошлым и Дага, что я вытянул с улицы… Я жертвую собой, чтобы вы не стояли в тени, не прятались под гнётом чужой воли.