Шабоно
Шрифт:
В глазах Хайямы, остановившихся на моем лице, появился неестественный блеск. Медленно, тщательно обдумывая каждое слово, она растолковала мне, что хотя и не в обычаях их племени учинять набеги на опустевшие шабоно или убивать стариков и детей, Мокототери наверняка устроят какую-нибудь пакость, если узнают, — а старуха заверила меня, что узнают непременно, — что я осталась в незащищенной деревне.
Меня пробрала дрожь при воспоминании о том, как несколько недель назад в шабоно явилась ватага мужчин Мокототери, вооруженных дубинками, и потребовала возвращения своих женщин. После бурного обмена угрозами и оскорблениями Арасуве заявил воинам Мокототери, что по дороге домой они сами освободили одну из похищенных женщин. Он подчеркнул, что их
Этева пояснил мне, что хотя Мокототери не собирались затевать перестрелку, поскольку оставили луки и стрелы спрятанными в лесу, вождь поступил мудро, быстро отдав им девочку. Итикотери уступали им в численности, так как несколько мужчин уже ушли на заброшенные огороды.
— А когда Арасуве пойдет на старые огороды? — спросила я Хайяму.
— Очень скоро, — сказала она. — Арасуве отправил несколько человек на поиски Милагроса. Правда, до сих пор им не удалось его отыскать.
Я в душе улыбнулась и самодовольно заметила: — Похоже, что несмотря на обещание Арасуве, я все-таки пойду с Ритими и Этевой.
— Не пойдешь, — уверенно заявила Хайяма с коварной усмешкой. — Мы должны защитить тебя не только от Мокототери. По пути на огороды тебя может похитить шапори и держать в отдаленной хижине как свою жену.
— Сомневаюсь, — хихикнув, заметила я. — Ты мне сама говорила, что меня, такую тощую, не захочет ни один мужчина. — И я рассказала старухе о том, что приключилось в горах между мной и Этевой.
Прижав к обвисшим грудям скрещенные руки, Хайяма хохотала до тех пор, пока по ее морщинистым щекам не покатились слезы. — Да, Этева готов взять первую попавшуюся женщину, — сказала она. — Но тебя он боится. — И наполовину высунувшись из гамака, Хайяма прошептала: — Шапори — это не обычный мужчина. Он не захочет иметь тебя для собственного удовольствия. Шапори. необходимо иметь в своем теле женское начало. — Тут она снова откинулась в гамак. — А ты знаешь, где находится женское начало? — Нет.
Старуха посмотрела на меня, как на полоумную. — Во влагалище, — наконец выговорила она, задыхаясь от смеха.
— По-твоему, Пуривариве мог бы меня похитить? — насмешливо спросила я. — А по-моему, он слишком стар, чтобы интересоваться женщинами.
Глаза ее раскрылись в искреннем изумлении. — Ты что, ничего не видела? Тебе никто не рассказывал, что старый шапори будет покрепче любого мужчины в шабоно? — спросила она. — Бывает, по ночам этот старик ходит из хижины в хижину и трахает всех женщин подряд, не зная устали. А на заре, возвращаясь в лес, он свеж и полон сил как ни в чем не бывало. — Хайяма, правда, заверила, что Пуривариве не стал бы меня похищать, ибо ему уже ничего не нужно. Она, однако, предупредила меня, что есть и другие шаманы, не столь могущественные, как этот старик, которые вполне на это способны.
Закрыв глаза, она громко вздохнула. Я было подумала, что она уснула, но словно почувствовав, что я собираюсь подняться, старуха резко обернулась, положила обе руки мне на плечи и спросила дрогнувшим от волнения голосом: — Знаешь, почему тебе так нравится у нас? Я недоуменно взглянула на нее и не успела открыть рот, чтобы ответить, как Хайяма продолжила: — Ты счастлива у нас, потому что у тебя нет никаких обязанностей. Ты живешь как мы. Ты хорошо выучилась говорить по-нашему и знаешь многие наши обычаи. Для нас ты не ребенок и не взрослый, не мужчина и не женщина. Мы ничего от тебя не требуем. Иначе ты бы стала обижаться на нас. — Глаза Хайямы, удерживавшие мой взгляд, так потемнели, что мне стало не по себе. На ее морщинистом лице они казались громадными и яркими, словно горели каким-то неистощимым внутренним светом. После долгой паузы она добавила с вызовом: — Если бы тебе довелось стать женщиной шапори, ты была бы очень несчастлива.
В ее словах я почувствовала угрозу. Тем не менее, городя в ответ всякую чепуху в свою защиту, я внезапно поняла,
что она права, и мне неудержимо захотелось рассмеяться.Старуха ласково прижала пальцы к моим губам. — В дальних уголках леса, где обитают хекуры зверей и растений, живут могущественные шапори, — сказала Хайяма.
— Во мраке ночи эти мужчины сходятся с прекрасными женскими духами.
— Я очень рада, что я не прекрасный дух, — сказала я.
— Нет. Ты не красавица.
– Я не в состоянии была обидеться на нелестное замечание Хайямы, сказанное под вкрадчивый смех и с чуть насмешливым взглядом. — Однако для многих из нас ты особа необычная.
С неожиданной нежностью в голосе она принялась объяснять мне, почему Мокототери так хотели забрать меня к себе в шабоно. Их интерес ко мне был вызван не теми традиционными причинами, по которым индейцы ищут дружбы с белыми, — получением мачете, посуды и одежды, — но тем, что по мнению Мокототери, я обладаю некоей силой. До них дошли слухи и о том, как я вылечила маленькую Тешому, и о случае с эпеной, и о том, как Ирамамове увидел отражение хекур в моих глазах. Они даже видели, как я стреляла из лука.
Все мои попытки внушить старухе, что никакой особой силой я не обладаю, и один лишь здравый рассудок помог мне вылечить простуженного ребенка, оказались тщетными. Я стала доказывать, что и ее можно считать обладательницей дара исцеления, — она ведь вправляет кости и готовит какие-то тайные отвары из внутренностей животных, кореньев и листьев для лечения укусов, царапин и порезов. Но все мои доводы пропали впустую. Для нее существовала громадная разница между вправлением кости и заманиванием заблудшей души ребенка обратно в тело.
На это, подчеркивала она, способен только шапори.
— Но это же Ирамамове вернул ее душу, — упорствовала я. — Я только вылечила ее от простуды.
— Нет, не он, — настаивала Хайяма. — Он слышал твои заклинания.
— Это была молитва, — слабо возразила я, осознавая, что молитва в сущности ничем не отличается от заклинаний Ирамамове к хекурам.
— Я знаю, что белые не такие, как мы, — перебила меня Хайяма, решительно настроенная не допускать моих дальнейших возражений. — Я говорю о совершенно иных вещах. Даже если бы ты по рождению была Итикотери, ты все равно была бы непохожа на Ритими, Тутеми или на меня. — Хайяма коснулась моего лица, проведя длинными костлявыми пальцами по лбу и щекам. — Моя сестра Анхелика никогда не стала бы просить тебя пойти с нею в лес. Милагрос никогда не привел бы тебя к нам, будь ты похожа на тех белых, которых он знает. — Она задумчиво посмотрела на меня и, словно запоздалая мысль только что пришла ей в голову, добавила: — Интересно, был бы любой другой белый так же счастлив с нами, как ты? — Наверняка да, — тихо сказала я. — Не так уж много на свете белых, у которых есть шанс сюда попасть.
Хайяма пожала плечами. — Ты помнишь историю об Имаваами, женщине-шапори? — спросила она.
— Это же миф! — и опасаясь, что старуха попытается провести какую-то параллель между Имаваами и мной, я поспешно добавила: — Это ведь как история о птичке, которая похитила огонь из пасти аллигатора.
— Может быть, — мечтательно заметила Хайяма. — Я в последнее время много думала над тем, что рассказывали мне отец, дед и прадед о белых людях, которых они видели путешествующими по большим рекам. Должно быть, белые путешествовали по лесам задолго до времен моего прадеда.
Возможно, Имаваами была одной из них. — Хайяма склонила ко мне серьезное лицо и продолжала шепотом: — Должно быть, какой-нибудь шапори похитил ее, полагая, что белая женщина — это прекрасный дух. Но она оказалась могущественнее самого шапори. Она похитила его хекуры и сама стала колдуньей. — И Хайяма посмотрела на меня с вызовом, словно ожидая возражений.
Рассуждения старухи меня не удивили. Для Итикотери было обычным делом подстраивать свою мифологию к современности либо вводить в нее факты реальной жизни. — А индейские женщины становятся когда-нибудь шапори? — спросила я.