Шаг с крыши

– Вас, сударь, надобно повесить, – сказал он де Гику.

– А кто же будет жить?

– Повесить всех! – закричал гвардеец и рухнул.

К нему подошел Моруак.

– Вот ваше облачение, воинственный монах. Одевайтесь!

– Что делать? – спросил гвардеец, покосившись на Моруаково оружие.

– Обвенчать этого юного кавалера с этой юной особой. Прелестная пара. Заглядение.

Девчонка взяла Витьку за руку:

– Улыбнись святому отцу.

Де Гик уже распоряжался. Он хотел, чтобы все было красиво.

– Свидетели, вставайте полукругом. Милорд, прошу вас сюда, Моруак – сюда. Я здесь. Прелестно!.. А кто же с твоей стороны, дитя? – спросил он у девочки.

– Мадлена, служанка. Она моя дальняя родственница. Мадлена, иди скорее. Я замуж выхожу.

– Эй, ведьма! – закричал де Гик. – Иди! Ты встанешь здесь, со стороны невесты.

Служанка бросилась оправлять на девочке платье. Поправила ей волосы. Сама прибралась.

– Моя красоточка. Смотрите, господа, ну не красавица ли? – Она вытащила у девчонки из-под фартука пистолет и осторожно положила его на стол.

– И наш не плох, – Моруак оглядел Витькину шкуру, шпагу, шляпу. – Герой. И образован.

Витька заорал благим матом:

– Я не хочу!

– Не хочешь, так потом ее отравишь, – добродушно сказал англичанин. – Насыплешь ей толченого стекла в варенье.

– Я не хочу! Не имеете права! – орал Витька.

Девчонка взяла пистолет со стола и снова засунула его за фартук.

Моруак кольнул Витьку шпагой.

– Малыш, придется тебе напомнить, где мое право… – Он приставил шпагу к Витькиному боку. Де Гик и англичанин сделали то же самое.

– Де Гик! Вы мне давали слово! – Витька всхлипнул.

– Увы, и девочке я тоже слово давал. Кстати, ей первой.

Гвардеец-поп раскрыл библию, пробормотал молитву, потом спросил девчонку:

– Дитя мое, не против ли желания своего идешь ты замуж?

– Нет, – ответила девчонка. – Охотно.

– А ты, сын мой? – спросил гвардеец у Витьки. – Будешь ли ты ее опорой в жизни?

– Я против! Я пожалуюсь!

– Кому?

Три шпаги кольнули Витьку в спину.

– Я не хочу! – Витька ухватился позади себя за острия шпаг. – Я не хочу! Не стану! Не буду! Не желаю!

Шпаги вонзились ему в тело.

– Каугли маугли турка ла му…

Тьма начала сгущаться. Хлынули и завинтились спиралями огненные ленты.

– А где жених?

– Витя! Витя-я…

Тьма сгустилась. Хлынула тяжелым ливнем. Голоса отступили.

НЮШКА

Черный ворон, черный ворон,Что ты вьешься надо мной?Ты добычи не дождешься,Черный ворон, я не твой.

Песня заполняет подвал своей негромкой грустью и уходит в зарешеченное окно, на высушенные солнцем улицы. И все обитатели подвала смотрят вслед песне, а может быть, вслед своим думам. Думы их там, на воле, за тяжелой дверью, окованной железом. Дверь оковали когда-то давно, чтобы в подвал невозможно было проникнуть с воли, так как хранились здесь яблоки, бочки с пивом, овощи и прочий съедобный припас. Нынче наоборот стало. До того все шиворот-навыворот, что хозяйка особняка сидит не в залах-гостиных, а тут. Сидит она в старинном тяжелом кресле прямая и гордая.

Светлоголовый парень смотрит в зарешеченное окно, синее небо, из всех тюремных окон только небо и видно, крохотный синий лоскут.

Полумрак в подвале. Слабые синие блики дрожат на устаревшей негодной мебели, сваленной в углах. На паутине, густой и пыльной, прозрачные синие блики, как уснувшие бабочки. И на рояле пересохшего потрескавшегося красного дерева синие летучие лужицы.

Парень поет тихим голосом. Девчонка бойкоглазая подпевает ему тоненько.

Прямо под лестницей у стола поручик сидит с холеными заносчивыми усами. Наливает себе поручик коньяк в рюмку и выпивает, оттопыривая мизинец.

– Тэк-с, тэк-с… – говорит поручик, словно видит все насквозь до самых тайных глубин. – Герои продолжают хранить молчание… Черный ворон, черный ворон… – Поручик негромко подхватил песню и вдруг грохнул кулаком по столу, да еще и повернул, словно хотел дыру в столе провинтить. – Прекратить петь! – закричал он. – Выходи на середину!

Светлоголовый парень смолк.

– Ты сено сюда доставлял? – спросил поручик.

– Я.

– Ты мышьяк подсыпал в сено?

– Что вы, как можно лошадям мышьяк? Они же ведь животные безвинные. Я не злодей.

– Пятьдесят лошадей сдохло.

– Да ну? Вот беда. Полсотни господ казаков обезлошадили? А вы их, ваше благородие, в пехоту. Может, бойчее воевать начнут. А то все отступают, видишь. Известно – на конях-то и отступать легче.

– Ваньку валяешь! А в морду!.. Ну, ничего. Там, – поручик показал пальцем в потолок, – у полковника, разговоришься. Разговоришься, рыло. Полковник умеет с вами беседовать. У него немые разговаривают на разные тонкие голоса.

Посередине подвала расхаживала девчонка в рваной юбке, в большой, не по росту, кофте вязаной. Девчонка остановилась перед столом, сказала-проныла:

– Ваша благородия, господин офицер, мне на двор надо.

– Сиди, – поручик еще рюмку выпил, оттопырив мизинец, и рукой помахал, дирижируя своими возвышенными мыслями.

Девчонка завинтила ноги восьмеркой.

– Не могу я сидеть. Я уже и ходить не могу. Ваша благородия, господин офицер, мне на двор же… Ну, ваша благородия, даже казаки-паразиты меня на двор пускали. А вы образованный и не пускаете.

Женщина в кресле села еще прямее. Голову откинула слегка назад.

– Пустите девочку, – сказала она негромко.

– Вы мне приказываете-с?

– Пустите девочку, – повторила женщина. – Какое хамство…

Поручик принял великосветскую позу, теперь он оба мизинца оттопырил.

– Желание дамы – закон для офицера. Но не в тюрьме, мадам. Вы говорите – хамство? Храбро. Я бы сказал – доблестно. Может быть, сообщите нам, кто лошадей отравил? Они ведь стояли в вашей конюшне. Это ваш дом?

– Вы говорите глупости, поручик. Это действительно мой дом, вы знаете. И конюшня моя. Но я дворянка – я имею бога в сердце.