Шаг с крыши
Шрифт:
– Вас, сударь, надобно повесить, – сказал он де Гику.
– А кто же будет жить?
– Повесить всех! – закричал гвардеец и рухнул.
К нему подошел Моруак.
– Вот ваше облачение, воинственный монах. Одевайтесь!
– Что делать? – спросил гвардеец, покосившись на Моруаково оружие.
– Обвенчать этого юного кавалера с этой юной особой. Прелестная пара. Заглядение.
Девчонка взяла Витьку за руку:
– Улыбнись святому отцу.
Де Гик уже распоряжался. Он хотел, чтобы все было красиво.
– Свидетели, вставайте полукругом. Милорд, прошу вас сюда,
– Мадлена, служанка. Она моя дальняя родственница. Мадлена, иди скорее. Я замуж выхожу.
– Эй, ведьма! – закричал де Гик. – Иди! Ты встанешь здесь, со стороны невесты.
Служанка бросилась оправлять на девочке платье. Поправила ей волосы. Сама прибралась.
– Моя красоточка. Смотрите, господа, ну не красавица ли? – Она вытащила у девчонки из-под фартука пистолет и осторожно положила его на стол.
– И наш не плох, – Моруак оглядел Витькину шкуру, шпагу, шляпу. – Герой. И образован.
Витька заорал благим матом:
– Я не хочу!
– Не хочешь, так потом ее отравишь, – добродушно сказал англичанин. – Насыплешь ей толченого стекла в варенье.
– Я не хочу! Не имеете права! – орал Витька.
Девчонка взяла пистолет со стола и снова засунула его за фартук.
Моруак кольнул Витьку шпагой.
– Малыш, придется тебе напомнить, где мое право… – Он приставил шпагу к Витькиному боку. Де Гик и англичанин сделали то же самое.
– Де Гик! Вы мне давали слово! – Витька всхлипнул.
– Увы, и девочке я тоже слово давал. Кстати, ей первой.
Гвардеец-поп раскрыл библию, пробормотал молитву, потом спросил девчонку:
– Дитя мое, не против ли желания своего идешь ты замуж?
– Нет, – ответила девчонка. – Охотно.
– А ты, сын мой? – спросил гвардеец у Витьки. – Будешь ли ты ее опорой в жизни?
– Я против! Я пожалуюсь!
– Кому?
Три шпаги кольнули Витьку в спину.
– Я не хочу! – Витька ухватился позади себя за острия шпаг. – Я не хочу! Не стану! Не буду! Не желаю!
Шпаги вонзились ему в тело.
– Каугли маугли турка ла му…
Тьма начала сгущаться. Хлынули и завинтились спиралями огненные ленты.
– А где жених?
– Витя! Витя-я…
Тьма сгустилась. Хлынула тяжелым ливнем. Голоса отступили.
НЮШКА
Песня заполняет подвал своей негромкой грустью и уходит в зарешеченное окно, на высушенные солнцем улицы. И все обитатели подвала смотрят вслед песне, а может быть, вслед своим думам. Думы их там, на воле, за тяжелой дверью, окованной железом. Дверь оковали когда-то давно, чтобы в подвал невозможно было проникнуть с воли, так как хранились
здесь яблоки, бочки с пивом, овощи и прочий съедобный припас. Нынче наоборот стало. До того все шиворот-навыворот, что хозяйка особняка сидит не в залах-гостиных, а тут. Сидит она в старинном тяжелом кресле прямая и гордая.Светлоголовый парень смотрит в зарешеченное окно, синее небо, из всех тюремных окон только небо и видно, крохотный синий лоскут.
Полумрак в подвале. Слабые синие блики дрожат на устаревшей негодной мебели, сваленной в углах. На паутине, густой и пыльной, прозрачные синие блики, как уснувшие бабочки. И на рояле пересохшего потрескавшегося красного дерева синие летучие лужицы.
Парень поет тихим голосом. Девчонка бойкоглазая подпевает ему тоненько.
Прямо под лестницей у стола поручик сидит с холеными заносчивыми усами. Наливает себе поручик коньяк в рюмку и выпивает, оттопыривая мизинец.
– Тэк-с, тэк-с… – говорит поручик, словно видит все насквозь до самых тайных глубин. – Герои продолжают хранить молчание… Черный ворон, черный ворон… – Поручик негромко подхватил песню и вдруг грохнул кулаком по столу, да еще и повернул, словно хотел дыру в столе провинтить. – Прекратить петь! – закричал он. – Выходи на середину!
Светлоголовый парень смолк.
– Ты сено сюда доставлял? – спросил поручик.
– Я.
– Ты мышьяк подсыпал в сено?
– Что вы, как можно лошадям мышьяк? Они же ведь животные безвинные. Я не злодей.
– Пятьдесят лошадей сдохло.
– Да ну? Вот беда. Полсотни господ казаков обезлошадили? А вы их, ваше благородие, в пехоту. Может, бойчее воевать начнут. А то все отступают, видишь. Известно – на конях-то и отступать легче.
– Ваньку валяешь! А в морду!.. Ну, ничего. Там, – поручик показал пальцем в потолок, – у полковника, разговоришься. Разговоришься, рыло. Полковник умеет с вами беседовать. У него немые разговаривают на разные тонкие голоса.
Посередине подвала расхаживала девчонка в рваной юбке, в большой, не по росту, кофте вязаной. Девчонка остановилась перед столом, сказала-проныла:
– Ваша благородия, господин офицер, мне на двор надо.
– Сиди, – поручик еще рюмку выпил, оттопырив мизинец, и рукой помахал, дирижируя своими возвышенными мыслями.
Девчонка завинтила ноги восьмеркой.
– Не могу я сидеть. Я уже и ходить не могу. Ваша благородия, господин офицер, мне на двор же… Ну, ваша благородия, даже казаки-паразиты меня на двор пускали. А вы образованный и не пускаете.
Женщина в кресле села еще прямее. Голову откинула слегка назад.
– Пустите девочку, – сказала она негромко.
– Вы мне приказываете-с?
– Пустите девочку, – повторила женщина. – Какое хамство…
Поручик принял великосветскую позу, теперь он оба мизинца оттопырил.
– Желание дамы – закон для офицера. Но не в тюрьме, мадам. Вы говорите – хамство? Храбро. Я бы сказал – доблестно. Может быть, сообщите нам, кто лошадей отравил? Они ведь стояли в вашей конюшне. Это ваш дом?
– Вы говорите глупости, поручик. Это действительно мой дом, вы знаете. И конюшня моя. Но я дворянка – я имею бога в сердце.