Шаги навстречу

— Что решает и выбирает?

— Людей. Ну… кому жить, а кому умереть.

— Да… наверное, Бог. А почему ты спрашиваешь?

— Потому что ты всегда повторяешь, что жизнь несправедлива, а смерть человека — самая несправедливая вещь на свете. Но еще ты говоришь: что бы ни случилось, мы должны верить в Господа, потому что у него свои планы, о которых мы часто ничего не знаем. Поэтому… может быть, это не жизнь несправедлива? Может быть, это Бог несправедлив?

Его слова ударили меня, словно обухом по голове. Я прижимаю его крепче: как бы мне хотелось, чтобы ему не приходилось сталкиваться с несправедливостью в таком юном возрасте. Я так многое хочу ему сказать, но при взгляде на своих дочерей, неподвижно лежащих на кроватях, которые могут стать для них смертным одром, — слова застревают у меня в горле.

Словно вспышка молнии, в памяти оживает история, которую я рассказала детям об инженере, которому пришлось выбирать между собственным сыном и спасением целого поезда незнакомых людей. Проявив невероятное милосердие, он решил спасти поезд с чужими людьми, пожертвовав при этом собственным сыном. Когда воображение рисует эту картину, на меня снисходит удивительное умиротворение. Когда я первый раз рассказывала детям эту историю, была уверена, что никогда бы так не поступила — никогда бы не переключила стрелку, не направила бы поезд на своего ребенка, когда самой оставалось бы только беспомощно стоять и наблюдать. Но сейчас, когда я вижу, как обе мои дочери лежат рядом на кроватях, что изменилось? А что, если бы одна из них не лежала на кровати, а ехала бы в поезде, а вторая стояла на рельсах, и я знала: либо Энн, либо Бри должна умереть, чтобы жила вторая? Могла бы я сделать этот выбор? Как, скажите на милость, я могу выбирать, кому жить?

Или если бы в том поезде ехали не незнакомые мне люди? А если бы там была моя семья? А если бы в поезде ехали Делл, Кейд и Энн, а на рельсах стояла одна Бри?

Было бы невероятно тяжело… но выбор очевиден.

Сквозь слезы, которые опять наворачиваются на глаза, я говорю сыну:

— Я ошибалась, Кейд. Я все время ошибалась. Жизнь — справедлива, только иногда таковой не кажется. И Господь тоже справедлив, хотя должна признать, что ему приходится каждый день делать очень сложный выбор. — Я крепче прижимаю его к себе, пока он в конце концов ни начинает сопротивляться.

— Возможно, ты права, — произносит он. — Потому что он наконец нашел донора для Энн. — Он замолкает и вздыхает: — Но вряд ли семья этого парня считает, что жизнь справедлива.

Он садится прямо, разворачивается ко мне лицом.

— О чем ты говоришь?

— Я ходил вниз посмотреть, кого на «скорой» привезут в реанимацию. Я видел, как привезли мертвое тело и сказали, что он донор.

— А ты уверен, что они сказали «донор», а не «умерший»?

— Угу.

Мое волнение зашкаливает!

— Кейд, но это не значит, что любой донор органов окажется генетически подходящим для Энн.

— Но было бы круто, да?

Я смотрю на Энн, потом на Бри.

— Да. Круче не бывает. Но не теряй надежды, малыш.

— Знаю, мама. Но я почему-то уверен. После того как мертвого парня увезли, я поднялся наверх, проходил мимо медсестер, собравшихся у поста, и подслушал их разговоры. Кто-то упомянул имя Энн, сказали, что они получили подходящее сердце.

Я не могу дышать.

Если мой маленький пират разыгрывает меня, я никогда ему этого не прощу.

— Кейд, ты уверен?

Он кивает.

— Готов спорить, они придут с минуты на минуту.

Мое сердце подпрыгивает, когда через тридцать секунд открывается дверь. Только это не медсестра и не врач. Приходит Делл.

— Слава Богу, ты вернулся, — говорит он одновременно и взволнованно, и облегченно. Глаза горят. — Вы, ребята, никогда мне не поверите…

Мое лицо тут же становится мокрым от слез невероятного счастья.

— Нашли сердце, — говорю я.

— Откуда ты знаешь?

Я крепко-крепко прижимаю к себе Кейда.

— У меня свои источники информации.

Я перевожу взгляд с Делла на Энн, наконец на Бри — милую, драгоценную, переломанную Бри.

Теперь нам нужно еще одно чудо…

Глава 42

Энн

Я помню, как врач сидел на стуле у моей кровати, еще весной, когда впервые мне сообщили, что нужна пересадка. Он сказал, что страх — естественное чувство, что мне может быть даже неуютно от того, что в моей груди будет биться чужое сердце. Но он мне пообещал, не называя конкретных дат, что, как только у меня появится новое сердце, я не почувствую разницы.

Врач ошибался.

Когда три дня назад я пришла в себя после операции, первое, что ощутила, — это тяжесть. Не то чтобы тяжесть сердца. Весило оно столько же. Скорее тяжесть на душе: каждое биение сердце напоминало мне о том, что закончилась чья-то жизнь, а в моей жизни произошло что-то вроде перезагрузки.

Да, я чувствую себя иначе. Чувствую смирение и счастье, временами грусть и вину.

Только сегодня я узнала, что парню, который «отдал» мне свое сердце, было чуть больше двадцати. Ни жены, ни детей… Хотя бы это хорошо. Наверное. Он ехал на мотоцикле по какой-то проселочной дороге, когда машину, за рулем которой была девочка-подросток, занесло на дороге, и она сбила едущий впереди мотоцикл. По всей видимости, Кейд видел, как в больницу доставили обоих. Девушка еще в тяжелом состоянии, но ходят слухи, что она поправится.

А вот состояние Бри остается под вопросом. Мы до сих пор лежим с ней в одной палате, поэтому я могу быть рядом с ней, но она до сих пор не очнулась. Врачи уверяют, что гематома в ее голове значительно уменьшилась. Если Бри все еще «с нами», вскоре мы должны увидеть прогресс.

Мама с папой кажутся измученными, но я не могу их винить. Они чрезвычайно счастливы, что я иду на поправку, но до смерти тревожатся за сестру. Смех и слезы — вот как можно в двух словах охарактеризовать каждое мгновение, проведенное в этой палате.

После ужина мама отвозит Кейда домой, чтобы хорошенько выспаться. Папа хочет ненадолго задержаться.

— Ты как? Держишься? — спрашивает он, когда они уходят.

— Ты же сам видишь… я в порядке.

— Я хочу, чтобы ты мне доверяла, Энн. О чем ты думаешь? Сегодня у тебя часто меняется настроение.

— И не только у меня, — замечаю я.

Он улыбается и кивает, потом смотрит на Бри и на все ее приборы и мониторы.

— Ты права. Наверное, у всех нас.

Я минуту наблюдаю, как вздымается и опускается грудная клетка Бри. Опять вздымается. И опускается.

— Если честно… кое о чем думаю.

Он присаживается поближе.

— Я весь внимание.

— Я тут размышляла об игре «Шаги навстречу». Вы с мамой продолжаете играть?

С улыбкой он достает из заднего кармана маленький блокнотик.

— На этой неделе у нас были другие заботы, поэтому мы перестали вести подсчет — по крайней мере, я перестал. Но после того как мы уладим все вопросы с вами, девчонки, мне бы очень хотелось начать заново.

— А если Бри не поправится?

— Поправится.