Шаги по стеклу

На календаре было 16 февраля 1984 года (доктор Шоукросс уже поставил дату на чистом листе бумаги). Наступили холода. Утром еле-еле удалось завести машину. Доктор Шоукросс, перевирая мотив, бубнил какую-то песенку; он наклонился, чтобы поднять с пола свой кейс. Не отрываясь от прежних записей, на ощупь извлек кисет, а следом трубку и принялся набивать ее табаком.

Увидев дату, когда произошла авария, — 28 июня минувшего года — он невольно отвлекся и вздохнул. До лета еще далеко, а ему уже давно не дает покоя доклад, с которым в июне предстоит выступать на конференции в Скарборо. Глазом моргнуть не успеешь, а лето уже тут как тут; как пить дать, придется кропать в последнюю минуту.

Стивен Граут (среднее имя отсутствует) пострадал в результате дорожно-транспортного происшествия 28 июня 1983 года. Получил удар по голове бочкой с пивом, упавшей с грузовика. Граут рухнул на мостовую и оказался под колесами автомобиля. Не считая скальпированной раны, у него были зафиксированы следующие повреждения: перелом черепа, переломы обеих ключиц и левой лопатки, а также множественные переломы ребер.

У доктора Шоукросса возникло странное ощущение «дежа вю», но тут он вспомнил, что не далее как вчера (ну, может быть, третьего дня) наткнулся в газете на какую-то заметку о судебном процессе, который состоялся вследствие этой аварии. Вроде бы дело коснулось какой-то известной личности? Или родственников известной личности? Кажется, упоминался кто-то из политиков и даже всплыла какая-то скандальная история. Совершенно вылетело из головы. Возможно, эта газета еще валяется где-нибудь дома, если, конечно, Лиз не отправила ее в мусорное ведро. Если память не подведет, надо будет после работы проверить.

Набивая трубку, доктор Шоукросс просмотрел кое-какие записи, потом сунул трубку в рот и похлопал себя по карманам в поисках спичек. Он пытался освежить в памяти анамнез, но его взгляд просто скользил по строчкам, выхватывая отдельные слова и фразы: ци-анозное... компрессионные повреждения грудной клетки... интубация... повышенное внутричерепное давление... дексаметазон и маннитол... пульс замедленный... повышение кровяного давления... реакция на болевые раздражители крайне слабая... взгляд не фиксирован... предположительно, ушиб лобной доли... произведена трахеостомия под кадык...

Поцокав языком, доктор Шоукросс выдвинул ящик стола, пошарил в нем одной рукой и довольно быстро обнаружил коробок спичек. Только теперь он смог зажечь трубку.

Последняя запись относилась к тому периоду, когда Граут более или менее оправился физически и находился в реабилитационном отделении районной больницы в Северном Лондоне. Больной полностью дезориентирован во времени и пространстве, говорилось в истории болезни. Реагирует на беседу, но не способен удерживать в памяти информацию; обслуживающий медперсонал не узнает.

Доктор Шоукросс попыхивал трубкой, один раз ему пришлось отогнать рукой облачко дыма, мешавшее читать (он собирался бросить курить с наступлением нового года. Во всяком случае дома больше не курил. Почти).

Состояние пациента улучшается крайне медленно; пациент в сознании, реагирует на внешние раздражители, но по-прежнему дезориентирован; утрата навыков чтения, потеря памяти; смутные воспоминания о далеком прошлом (вспоминает, что вырос в детском доме), дату называет только одну — 28 июня 1976 года.

По мере того как посттравматическая амнезия Граута затягивалась, а врачи добавляли записи о результатах наблюдений и повторных обследований, в истории болезни время от времени повторялась в разных вариантах одна и та же фраза: не способен оценить свое состояние... заболевание не осознается... по-прежнему не отдает себе отчета...

Обычно Граут пребывал в эйфории: он улыбался, кивал, поднимал кверху большой палец, не оказывал сопротивления при осмотрах, с большой охотой шел на тестирование памяти, радостно соглашался на самые разные виды проверки умственных способностей. Хотя он был полон решимости жить самостоятельно и даже устроиться на работу, его рассеянное внимание, усугубленное почти полным отсутствием воли и инициативности, исключало какие бы то ни было контакты с внешним миром. В этом смысле он стал инвалидом-хроником и был обречен провести всю оставшуюся жизнь в лечебном учреждении.

Доктор Шоукросс согласно кивнул. Да, все верно. Он осматривал Стивена не далее как этим утром — у данного пациента, счастливого и всем довольного, действительно не было шансов в обозримом будущем выйти из стен интерната. Он все так же пребывал в полной эйфории, но под давлением аргументов вынужден был признать, что его и в самом деле подводит память. Доктор Шоукросс задал ему вопрос: припоминает ли он какую-нибудь поездку на экскурсию? Стивен впал в глубокую задумчивость и наконец высказал предположение, что вроде бы ездил в Борнмут. Однако доктор Шоукросс по записям восстановил, что Стивен хоть и участвовал в однодневной экскурсии, но ездил-то всего лишь в Кентербери.

Далее он рассказал Стивену коротенькую историю, которую попросил запомнить: один человек, ярко-рыжий, в зеленом пальто, пошел гулять с собакой породы терьер, и было это в Ноттингеме. После этого доктор Шоукросс немного побеседовал со Стивеном о том, хорошо ли тот устроился у них в интернате после своего поступления сюда в январе месяце. Через пять минут он попросил Стивена вспомнить ту коротенькую историю. Стивен нахмурился и погрузился в раздумье. Кто там был: кто-то лысый? — неуверенно предположил он. Доктор Шоукросс спросил, не припоминает ли он, какие цвета фигурировали в рассказанной истории. Стивен опять наморщил лоб. В коричневом плаще? — спросил он. Доктор Шоукросс его упрекнул, что он берет ответы с потолка, и Стивен с застенчивой улыбкой согласился.

Доктор Шоукросс тихонько посасывал трубку. Он откинулся на спинку кресла и уже в который раз посмотрел в окно. На небе собирались низкие свинцовые тучи.

Ему подумалось: скоро пойдет дождь. А может, снег.

Стивен расположился в своем любимом укрытии. Это был небольшой туннель под высокой железнодорожной насыпью, проходившей вдоль территории интерната. Строго говоря, уже за территорией, но совсем чуток. Туннель протянулся всего-то метров на пятнадцать, но в нем можно было найти уединение и приятный полумрак: вход и выход закрывали кустарники и бурьян. Стивен смотрел в ту сторону, где виднелись голые поля, за ними ряды деревьев, холмы — а дальше, наверно, море; причем этот конец туннеля загораживала однобокая деревянная калитка, оплетенная колючками и высокой травой.

Стивен восседал на железном сиденье; это было настоящее железное сиденье в форме седла, которое чудом уцелело на старой, ржавой газонокосилке с отломанной ручкой. Видавшая виды газонокосилка была не единственной достопримечательностью этого темного, сырого, пропахшего землей уголка. Там скопилось много всякого добра: розовое пластмассовое ведерко с треснувшим дном, четыре источенных жучком штакетины от забора, с тремя здоровенными гвоздями в каждой, автомобильный аккумулятор без верхней крышки, рваный фирменный пакет из «Вул-ворта», две смятые жестянки из-под светлого пива «Сколь», совершенно неповрежденная жестянка от «Пепси», многочисленные фантики от конфет, размокший спичечный коробок с тремя горелыми спичками внутри, пожелтевший клочок газеты «Дейли Экспресс» с датой — четверг, 18 марта 1980 года — и десятки окурков в разной стадии гниения.

И все-таки ничто не могло сравниться с газонокосилкой, потому что на ней можно было сидеть в комфорте и сухости, можно было выглядывать на свет сквозь заросли травы и колючек, смотреть на небо и на поля. Над деревьями, над голыми пашнями кружили вороны. Они без устали выкликали его фамилию.

Стивену было хорошо. День выдался холодный (он надел две футболки, два свитера и пуховик), и железное сиденье под ягодицами сделалось просто ледяным; изо рта шел пар, руки приходилось держать в карманах, потому что перчатки снова потерялись, но ему было хорошо. Приятно, что время от времени удавалось отлучиться из интерната, хотя там тоже было неплохо. Мистер Уильяме не давал ему соскучиться, он был мастером на всякие проделки и выдумки.