Шаги по земле

Наступил Новый год — праздник цветных бумаг, стекляруса, марли и крахмала. Первая школьная елка, маскарад, выступление на публике. Подготовка к этим торжествам была волнительной, особенной, так что клацанье ножниц, шуршание бумаги и запахи клея обретали другое значение — теперь наши изделия предназначались не только для себя, для домашнего маскарада, но и для чужих глаз. Странные наряды из отбеленной и накрахмаленной марли, сшитые вручную, а то и просто скрепленные булавками, которые в другой раз постеснялась бы надеть, в этот день казались просто верхом роскоши — блестящими и завораживающими. В них — менялась походка, другим становилось самоощущение и видение мира. Невольно вскидывалась голова, надменным огоньком загорался взгляд, стать наливалась горделивостью — и уже мы парили над буднями, над убогостью текущего дня, находя в себе древнюю память, что-то из давних жизней, в ином обличье, часе и космосе.

Празднество начиналось коротким словом директора, где он подводил итоги полугодия, перечислял по именам отличников учебы и вручал именные подарки, чаще художественные книги. А мы, дети, стояли вокруг елки в костюмах и заботились только об одном — чтобы нас не узнали. Те же, кого называл директор в выступлении и кто должен был выходить за именным подарком, переодевались в костюмы позже и после официальной части незаметно возвращались к елке уже неузнаваемыми.

Родители изготовили маскарадный костюм и мне, я изображала отрывной календарь: обтягивающие белые рейтузы, просторная блуза в наколотых на нее разноцветных цифрах-снежинках, а на голове — шапочка-маска в виде блока календаря. На нем красовалась дата — 31 декабря.

Свой костюм надо было представить, или защитить, как мы говорили. Мне дали слово, и я читала стихи С. Маршака:

Дети спать пораньше лягут В день последний декабря, А проснутся старше на год В первый день календаря. Год начнется тишиною, Незнакомой с прошлых зим: Шум за рамою двойною Еле-еле уловим. Но ребят зовет наружу Зимний день сквозь лед стекла — В освежающую стужу Из уютного тепла. Добрым словом мы помянем Года старого уход, Начиная утром ранним Новый день и новый год!

И тут я эффектно откалывала от маски последний день года, он медленно кружился и снижался на пол, открывая новую дату — 1 января 1955 года.

А в конце бал-маскарада объявляли победителей конкурса костюмов и выступлений, им опять дарили что-то — шкатулку, пенал, цветные карандаши. Затем всем детям раздавали бумажные кульки с конфетами, где обязательно было яблоко и пара орехов — особенное лакомство!

Как бы мы ни старались, какие бы маски ни надевали, все равно наш Новый год походил на ожившие страницы русских народных сказок. Мы не знали и не представляли и поэтому не могли изобразить отличной от них зимы, иных ее примет, других героев, персонификаций и образов. И это здорово! Я, никогда не видевшая леса, в воображении рисовала его по узорам, что оставлял на окнах мороз, а узоры читала по виденным в сказках иллюстрациям. Зачем мне нужны были другие края и страны при такой необъятной Родине, вмещающей в себя все: снега и вечную зелень, тепло и холод, свет и тень — четыре стороны света?!

Морозные рисунки на окнах, это было завораживающее зрелище! Проснувшись, я летела к окну, взбиралась на стул и рассматривала, что тут наросло за ночь. Водя по наледи взглядом, читала — вот тут шла сирота, оставленная в лесу злой мачехой, тут она присела согреться… Я дышала на это место, чтобы ей стало теплее, гладила пальчиком ее косы, но от этого на стекле протаивало пятно и сказка исчезала. Нельзя прикасаться к сказкам руками!

4. Весенние стежки. Радуйся!

Не меньшей радостью, чем остальные праздники, были первые весенние стежки. Как хотелось поскорее снять зимнюю обувь, надеть туфли и легкой припрыжкой побежать по просушенным и утоптанным кочкам, возвышающимся над раскисшим месивом! Мы с подругами соревновались, кто аккуратнее одолеет путь к школе, кто меньше загрязнит туфли.

Эти апрельские тропинки! Как пахли они разбуженной землей, нарождающимися под ней травами, как дышали влагой, как жирно блестели влажным черноземом, как легко ложились под шаг и пружинили под ногой! Иногда их заливали дожди, и они размокали и пропадали, а под первым же ветерком возникали в новом месте.

Весна — это настоящее начало нового круга, тепло, цветение и подготовка к плодоношению. Солнце, еще с конца декабря проснувшееся, набирающее высоту, наволакивало на землю светлый день, теснило зиму, сотканную из мороза и мрака. Мрак поддавался легче, ведь он жил в воздухе, а морозы, вцепившиеся в землю, трудно одолевались солнцем.

Подготовка длилась долго и протекала упоенно. Сколько надо всего узнать! И я перечитывала прошлогодние дневниковые записи, смотрела, что было в моей жизни той весной. Прикидывала, когда и что цвело и что затем из него вырастало. Представляла, как запахнут впервые зацветшие кусты, по каким ложбинам в этом году растелится и расцветет фиалка.

И было недоумение, даже желание как-то исправить то, что светлость дня начинала нарастать слишком рано, в морозы… что новый солнцеворот устанавливался еще в марте, когда его хотелось в мае, чтобы день на длинной ножке выпадал не на конец июня, а на конец августа… Тепло в моем представлении никак не должно было сочетаться с ранними сумерками, от которых так тягуче больно бывало в августовские вечера, на Спаса, когда все пахло яблоками и медом.

Эти несоответствия, от нас не зависящие, ни от родителей, ни от еще более старших людей, — обижали и делали меня маленькой и беспомощной.

Весна начиналась Сретением, первой капелью и первой лужей у порожка! На крыше дома против солнца таяло, с застрех капало, а сосульки нарастали — опять что-то было вопреки и наоборот. Что же делать? В Сретение зима борется с летом — выясняют они, кому идти вперед, а кому назад, и каждый из людей по-своему толковал этот поединок. Папа в канун Сретения изучал вечернее небо — просто выходил во двор и смотрел, звездно ли оно. Если небо бывало звездным, то он вздыхал, а воротясь в дом, говорил: «Зима еще не скоро заплачет». Мама примечала дневную погоду: если птичка напьется воды у порожка, то весна будет ранней и дружной, и тогда пекла «жаворонков» — выпускала в мир вестников весны. Не специально, конечно, просто она всегда что-то готовила из теста, вот заодно и птичек лепила, запекала в духовке, а потом выставляла на стол для украшения.

А бабушка Саша говорила совсем иное: в этот день Ветхий Завет, а с ним все злобное и грешное, с миром отходит в вечность, уступая место Христианству. Она брала меня в церковь, где пели: «Радуйся, благодатная Богородица Дева, ибо из Тебя воссияло Солнце правды, Христос Бог наш, просвещающий находящихся во тьме. Веселись и ты, старец праведный, принявший во объятия Освободителя душ наших, дарующего нам воскресение». Потом я пошла в школу и уже не ходила с бабушкой в церковь, а еще позже церкви не стало, но песня эта стала для меня гимном весны и даже всей жизни: «Радуйся!»

И Пасха! Еще продолжался пост, а по дворам уже забивались кабанчики, солились и коптились окорока, изготавливались колбасы, из сдора (нутряного жира) выжаривали смалец, после чего получались вкусные шкварки — готовили скоромные яства для разговения. Ближе к празднику — красили яйца и пекли куличи. Для выпечки куличей папа изготавливал из жести формы разных размеров, и к нам приходили соседки — брать их для своих нужд.

Потом наставала Троица, и мы с сестрой набирали на взгорках настоянных на солнце чабрецов и устилали ими пол в доме. От того чудного лугового аромата, мягкого и прохладного, ночной сон наш становился тихим и спокойным, и мы все чувствовали себя здоровее.