Шаги по земле

И тут меня осенило почитать стихи. Я выбрала что-то из Есенина. Кто это? — спросили у меня одноклассники. Тогда этого великого поэта мало кто знал, его недавно разрешили к печати, и то издавали маленькими тиражами, так что достать его сборник было немыслимо. А я на летних каникулах случайно откопала в завалах маминого магазина брошюрку о его жизни и творчестве с обильным цитированием стихов и буквально проглотила ее. При своей уникальной памяти, еще не испорченной болезнью, конечно, запомнила от корки до корки.

Так вот и получилось, что теперь я могла долго рассказывать о Есенине, причем интересно и содержательно — с подробностями биографии, стихами и их анализом. Так я и сделала. Мои одноклассники до конца дня сидели притихшие — слушали, и я видела, что все-все воспринимали. Кажется, тогда многие открыли меня для себя впервые, а до этого как-то не замечали. Заодно и литературу открыли, как увлекательный предмет. Люди Букреева так и говорила впоследствии, что начала интересоваться книгами именно после этого моего рассказа-лекции.

Происходили на полевых работах и менее интересные события.

Расскажу о происшествии одной весны, более ранней по хронологии. Тогда я была в шестом классе. Нас отправили на работы более тяжелые, чем осенние, — на прополку кукурузы с обязательным ее прореживанием, это когда из двух-трех вылезших из земли росточков надо оставить один, самый сильный. Выбрать жизнеспособный побег всегда непросто — кукурузные всходы вообще такие красивые, живые, трепещущие, что рука не поднимается их удалять. Короче, по неопытности и чрезмерному усердию я никак не попадала в число передовиков, тем более что многие работали некачественно — кое-как выдергивали и бурьян, и лишние побеги, лишь бы бежать вперед. А кроме того, весной и солнце палило нещадно, и работать с тяпкой надо было в полусогнутом положении с частыми наклонами — от всего этого кружилась голова и ломило тело.

От суммы неблагоприятных факторов у меня возникли колики в животе. Я долго превозмогала их, потихоньку отставая от товарищей, а потом присела и заплакала.

Классный руководитель, который присматривал за нами, по моему виду понял, что дело плохо — я побледнела и весьма красноречиво обещала укатиться в обморок. Такого поворота событий никто не ждал, наступила полная растерянность — с нами не было ни аптечки, ни даже воды, да и кусты с тенью находились вне поля, на расстоянии, которое осилить я не могла. И тут на своей двуколке приехал бригадир — проверить, как идут работы. Классный руководитель упрекнул его в отсутствии на поле воды и попросил отвезти меня в больницу. Безмерна человеческая беспечность — меня, симпатичную девочку тринадцати лет, отправили одну с незнакомым мужиком, даже не дав кого-нибудь в сопровождение.

Ехать нам предстояло не больше пяти километров, причем по простому и понятному маршруту: по прямой выехать с поля на большак и по большаку поехать налево, что привело бы к цели. И все. Там, в центре села, эта дорога упиралась в больничные ворота.

Чем этот мужик думал, что собирался делать и почему не поехал правильным путем, можно лишь предполагать. Выехав на большак, он не повернул налево, а пересек его и направился в балку, по дну которой протекала Осокоревка. Склон был довольно крутой. Но не это вывело из себя лошадь, которая была умной и норовила ехать не прямо к реке, а по дуге, как обычно ездят по крутым горкам. Ее испугало состояние хозяина. Несмотря на то что она бежала на пределе возможностей, он постоянно понукал ее, распалено, с одержимым азартом. Это и я отмечала, оставаясь безучастной ко всему в силу коматозного состояния, а также запечатлела в памяти, как лошадь прядала ушами, поворачивала голову набок, стараясь увидеть возницу и лучше понять его намерения. Но дядька гнал ее и гнал, будто сумасшедший. Она очень старалась, бежала изо всех сил и по полю, и через большак, идущий в село, и на спуске в балку, и уже просто не могла убыстрить темп. Мужик вел себя все более странно, бил ее вожжами по крупу, орал. Наконец лошадь не выдержала — споткнулась и упала, а разогнанная двуколка кувыркнулась, полетела через ее голову дальше вниз. При первом же качке оторвавшейся от земли коляски я, обмякшая от боли, кулем вывались на землю и почти не пострадала, только испугалась. А бригадир как подброшенный перевернулся вверх тормашками, упал перед мордой лошади, и угодил под свалившуюся на него коляску.

Я сидела на мягкой траве и смотрела, как он лежит недвижимо, треснутый коляской со всего маху. Но вот он зашевелился, выполз из-под нее, освободил от узды коня, помог ему подняться, поставил коляску на колеса и заново собрал ее. Мужик был плох, очень помят, лицо в ссадинах, к тому же напуган — случилось то, чего не должно было случиться. Когда все было готово и мы сели на прежние места, он направил двуколку вдоль речки, чтобы проверить, цела ли лошадь, а потом вырулил на большак, что надо было сделать с самого начала, и поехал в село, больше не фокусничая. Подвозя меня к больнице, видимо, сообразил, что случай с аварией не останется тайной и тогда ему придется ответить, зачем он стремился увезти меня в балку. Думаю, это грозило ему более чем неприятностями, это была попытка злодеяния. И он начал просить меня никому не рассказывать о происшествии. Я обещала, но все равно родителям рассказала.

Больше этого мужика я в селе не видела. А лошадь его, свою спасительницу, помню и удивляюсь ее поступку, явно сознательному.

При медицинском обследовании мне диагностировали кардионевроз и освободили от весенних полевых работ. Действительно, в зрелом возрасте я начала ощущать сильное утомление даже при небольших физических нагрузках, сдавленность в горле и удушье, невозможность сделать свободный и глубокий вдох, у меня появилась склонность к обморокам. Понятно, что мне вредно было жить в атмосфере постоянного беспокойства, царящего в нашей семье. Но что могли поделать папа или сестра, если они его излучали на окружающих исключительно по своей несчастной природе?

Студенческая юность

1. Поступление в университет

К поступлению в вуз я готовилась тщательно, не отвлекаясь на другие мероприятия, связанные с окончанием школы, такие как экскурсия в Ленинград, например, предпринятая остальными одноклассниками. Я не рассчитывала на льготы, предоставляемые Золотым медалистам, полагая, что в вопросах математики могу оказаться не во всеоружии по сравнению с городскими детьми, и готовилась сдавать все экзамены. Так и получилось. Правда, помешало мне не отсутствие знаний и не преимущества городского образования, якобы дающего более высокие знания. Помешала моя невнимательность и самонадеянность — истратив большую часть времени письменного экзамена по математике на решение задач для одноклассника Василия Садового, я свои задания порешала наспех. И допустила ошибку, коварную, которая не сказалась на правильности ответа, что сбило меня с толку, но все же ошибка была и принесла мне заслуженную четверку. И хоть устную математику я сдала не просто на отлично, а блестяще, все же по правилам приема мне пришлось сдавать остальные экзамены — писать сочинение и сдавать физику. Эти экзамены принесли еще две пятерки.

Но я не жалела, что помогла другу, благодаря моей помощи он тоже поступил, и я этим гордилась, как личным достижением. Главное, что я поступила, не встретив ни препятствий, ни ущемления, и этот период вспоминаю с душевной улыбкой, пожалуй, потому что он был самым славным — успешным! — из последующих пяти лет — до того бесцветных и однообразных, что о них почти нечего писать. Если бы не возраст, когда создаются семьи, то впечатлений вообще не было бы. Многие могут сказать, что это плохо, скучно и все такое. Но я не соглашусь. Это называется одним приличным словом, по которому мы все тоскуем — стабильность. Наша жизнь текла размеренно и плавно, мы постигали науки так, как и должно их постигать — в тиши аудиторий, в беседах с преподавателями, друг с другом, в спорах на коллоквиумах. Но о чем тут можно сказать, если все шло по учебным планам, не приводить же их здесь, правда?

2. Проблемы адаптации

Проблемы начались позже, я их назову — исключительно для пользы читателей. Первая из них свелась к тому, что государство, в лице деканата, полностью отказало мне в материальной поддержке на том основании, что я была одна у работающих родителей — мне не дали ни стипендии, ни места в общежитии. Тяжелый для родителей удар бил по нервам и мне, не просто чувствующей себя обузой для них, но и переживающей вопиющую несправедливость по отношению к себе. Ведь в группе нас было всего двое, кто нуждался в жилье: я и одна девушка из Синельниково. Но она получила и стипендию, и жилье, хотя, как и я, находилась на иждивении двух работающих родителей. Да стипендию вообще многие получали! В институтах она составляла 35 рублей — половину минимального заработка, определенного тогда в СССР. А на мехмате и физтехе университетов, то есть у нас, — 45 рублей. На эти деньги вполне можно было содержать себя, если учитывать только питание и карманные расходы (состоящие из затрат на посещение кинотеатров и проездки домой в выходные дни).

Общежитие я получила на втором курсе стараниями нашего старосты Юрия Овсянникова, моего будущего мужа. Он добыл для меня место из резерва коменданта, для чего по окончании первого курса, в августе, сам лично вместе со мной работал в общежитии на обслуживании абитуриентов — убирал коридоры и комнаты гигиены. Мне повезло с таким парнем!

Тогда же, на втором курсе, изменилось и положение со стипендией, и тоже не без помощи старосты группы. А когда я стала отличницей, то взяточникам из деканата просто некуда было деваться — повышенное содержание они обязаны были выдавать всем, независимо от доходов семьи.