Шаги по земле

Но вот возле нас останавливается грузовой автомобиль, по тому времени внушительных размеров — полуторка. Водитель высовывается в открытое окно, кричит, отмахиваясь от пыли:

— Садись, браток, подвезу!

Папа, откликаясь на зов, подхватывает меня подмышки, ставит на ступеньку кабины: «Залезай скорее!»

Браток — это обычное обращение фронтовиков друг к другу, я привыкла к нему и полагаю, что так и должны общаться взрослые мужчины. И мне от такого их обращения тепло, словно погружаюсь я в то надежное слово, как в нагретое море, ласковое, качающее и поднимающее меня над собой стремительно бегущей волной. Следом за рукопожатием начинается разговор, традиционное выяснение, кто где воевал, в каких частях, на каких фронтах, какие города освобождал, под чьим командованием. Ищется основа для братства — что-то общее: знакомые, города и страны, фронтовые пути-дороги. В крайнем случае, когда оказывается совсем мало совпадений, то сходятся на том, что они сражались за одну Родину. Как мне нравились эти разговоры! В них было так много неподдельного добра, дружественности, готовности подставить плечо ближнему, а за этим чувствовалась молодая мощь умных мужчин, отчего в моей беспомощной душе ликовала безопасность.

6. Первая елка

Наступал Новый год. Жизнь улучшалась заметными темпами, снижались цены на продукты питания, доступными становились невинные домашние радости. Например, уже можно было купить елку. Однажды папа принес ее, большую и ароматную, установил на полу в крестовине, упрятанной в вату и бумажные звезды. Елка, вернее сосна, была такой высокой, что упиралась верхушкой с пятиконечной звездой в потолок. Игрушки, развешанные на ветках, были простые — разноцветные граммофоны из мягкого металла, самодельные снежинки, гирлянды, вырезанные из тетрадных обложек, яблоки и конфеты. Самые дорогие были из стекла. Их совсем немного повесили на видные места. Все это великолепие родители соорудили сразу же вечером, как только папа вернулся с работы с елкой и крестовиной. Это было вчера.

А сегодня такой радостный день, в доме чисто и свежо, пахнет хвоей, радостными ожиданиями, праздником, и мама на кухне готовит вкусную еду. Комната с елкой закрыта. А мне хочется на нее посмотреть. В удобный момент я приоткрываю дверь залы, проникаю туда и хожу вокруг елки. Затем рука сама тянется к конфете, я дергаю за нее и… елка со звоном всех своих нехитрых украшений заваливается, накрывая меня собой.

Плакать было нельзя, мама этого не любила и всегда добавляла тумаков сверху, поэтому я кряхчу и пыхчу, выбираясь на волю. Ничего не помогло — неотвратимый шлепок маминой руки не заставил себя ждать, и я оказалась в углу, где находилась до папиного возвращения. Папа всегда миловал.

Кто сказал, что мы не праздновали Новый год, что этот праздник был нам неведом? Какая неправда!

Весь вечер я рассказывала родителям стихи, стоя под елкой в новом платьице, а они сидели на кушетке под теплой грубкой и хлопали в ладоши, чистосердечно радуясь моим успехам. У меня была отличная память, хорошая дикция, красивого тембра альтовый голосок.

Где-то сзади меня, за елкой горела установленная на столе керосиновая лампа, но не она разгоняла мрак, а полная луна, что заглядывала в окна, проходя по южной части неба. Слабо видимые в ее свете звезды все же прорывались на небо, с многоголосьем эха позванивая в сильно промороженном воздухе.

7. Загадки ночного неба

По вечерам родители ходили в гости к родственникам, друзьям и кумовьям. Кумовья Трясаки жили на левом берегу Осокоревки, на хуторах, относящихся не к Днепропетровской, а к Запорожской области. Возникло это разделение перед самой войной, когда из Днепропетровской области выделилась и образовалась новая область — Запорожская. А пока ее не было, барские вотчины, какими по сути когда-то являлись хутора Букреевка, Рожнова, Аграфеновка, считались заречными окраинами волостного Славгорода (теперь говорилось не «волость», а «кустовой центр»). Между ними не было ни четкой границы, ни даже территориальной дистанции, физически они полностью сливались в одну слободку, жители которой продолжали считать себя славгородцами. В нашем селе они находили работу, сюда водили в школу детей, ходили на почту и в больницу, не порывали никакие прежние связи. Их тут принимали за своих.

Летом на заречные хутора (или из хуторов в Славгород) добирались в обход либо по Киричному мостку через речку, что было далеко, либо по плотине у колхозного пруда — тоже не близко. А зимой путь сокращали по вставшему пруду.

Но летом в свободное время люди работали на приусадебных огородах, ремонтировали жилища, занимались хозяйством и в гости не ходили. Зато зима издавна слыла временем крестьянского отдыха, веселья, женских спевок, мужских забав, молодежных вечерниц. Чаще всего ходили на посиделки к кумовьям.

Отправляясь в зимний вечер на Рожнову к Трясакам, папа брал длинную жердь и шел по льдистому пруду первым. Каждый шаг делал без спешки, с притопами для оценки крепости льда, а мы с мамой продвигались следом. Не знаю, почему так случилось, что впервые я увидела картину ночного неба именно в момент такого перехода — небо было черным с беспорядочно рассыпанными по нему звездами, увенчанное диском луны, отлетевшей к дальнему горизонту. Чернота, однако, не казалась плоской и равномерной — за нею угадывались неясные молочные свечения и новая глубина, столь же звездная и бездонная.

И луну я увидела впервые. Или впервые осознала, что увидела?

— Что это? — спросила я.

И папа, выйдя на левый берег пруда, поднял голову вверх и начал рассказывать о луне, ее фазах и таинственной странности — вращаться так, чтобы быть обращенной к земле одной стороной. А я рассматривала темные пятна на светящемся диске и думала, что луна не умылась, выходя на прогулку.

— Нет, — говорит папа, — пятна на луне есть всегда, это Каин и Авель меряются силами.

Библейская легенда о двух враждующих братьях, тут же рассказанная папой, мне не понравилась, что-то в ней было не то, что-то не соответствовало жизненной правде. Сказать этого я не могла, только недовольно сопела и фыркала, как котенок. Спустя время я громко сообщила, казалось бы, не относящееся ни к чему, что дядька Карась, колхозный убойщик, выдал немцам местных подпольщиков и тех расстреляли, а он уцелел и теперь ходит и хвастается. Родители опешили, забыв, о чем говорили, и не поняв, почему я сделала такой поворот в разговоре. Я же хотела сделать акцент на низких качествах души тех, кто живет убоем скота, по отношению к людям других видов деятельности.

— Откуда ты об этом узнала? — спросил папа, охрипнув от испуга.

— От верблюда, — невинно озвучила я славгородскую присказку, употребляемую в таких случаях, и получила шлепок под зад. Я начала реветь и выговаривать за обиду: — Сами не знаете и еще деретесь… А все знают, только не говорят.

Знала я про предательство Карася от бабушки Саши, папиной матери, но мне приходилось молчать. Бабушка предупредила, что власти дознаваться правды не стали и не осудили ирода. Значит, так им выгодно и это большой секрет от народа. Честно говоря, он, тот резчик, был-таки закоренелым злодеем, напрасно люди «не сдали его властям». Со времени этого разговора прошло всего несколько лет, и по селу разнеслась новость — Карась изнасиловал соседскую девочку. Был суд, он получил за свое преступление десять лет и совершенно справедливо был убит в тюрьме сокамерниками.

Папа избегает «скользких» тем, вот и тут перевел разговор на звездное небо. Из его рассказов выяснилось, что звезды рассыпаны не беспорядочно, что порядок там наводят ученые, разбивая небо на созвездия и присваивая им имена.

— Вот, — говорит папа, показывая на ковш с ручкой, — Большая Медведица. А это, — он разворачивается в другую сторону, — Орион. А чуть выше от него — самая яркая звезда нашего неба Альдебаран.

— Ригель, — повторяю я, — Бетельгейзе, Альдебаран.

— Нет, — папа снова показывает на небо. — Альдебаран — это не Орион, он находится в созвездии Тельца. Поняла?

Я кивнула, хотя и Орион толком не рассмотрела, запомнила только три звезды его пояса.

В тот период начала появляться новая литература — первая советская фантастика, построенная не на пустых выдумках, как теперь, а на строго выверенных научных гипотезах. Поэтому она и называлась научной и по сути была популяризацией науки, завораживающе правдоподобной, наполненной романтикой поиска, разгадками тайн, предположениями о формах жизни, возможных контактах с инопланетянами, о загадках мироздания. Папа, которому не удалось получить образование и работать там, где он бы хотел, много читал научно-популярной литературы и, естественно, открыл для себя жанр научной фантастики. На этой волне начал изучать звездное небо, купил простенькие путеводители по созвездиям, и я была первой слушательницей, которой он показывал и рассказывал то, что узнавал сам.