Шаги по...

Как говоришь, – Николай Владимирович? Он ставит вопрос о том, что в «системе твердых тел, есть какая-то красота, вами еще не увиденная. Как вы еще не увидели красоту даже в том языке, на котором говорите двадцать лет.

А тут – семестр изучаете, а уже делаете выбор – «нравится – не нравится». Окунитесь. А там видно будет. Вот он и хочет посмотреть – способны ли вы вообще видеть красоту. Понимать её. Способны – значит он вас научит. А десять дней он вам дал, – в расчете на то, что кто-то нырнет в «русский язык» на это время.

А ты, – «причем здесь «термех»»...?

Льюис Кэрролл двадцать шесть лет читал лекции по математике, что ему не помешало написать «Алису в стране чудес» и «Бармаглот».

А если бы вам дали в виде эпиграфа его –

« Варкалось. Хливкие шорьки

Пырялись по наве,

И хрюкотали зелюки,

Как мюмзики в мове».

Или его же – «Как хорошо, что я не люблю сливовый пудинг. Ведь если бы я его любил – мне бы пришлось его есть, а я его терпеть не могу!»

Легче бы было? Ну, так ты написал сочинение-то?

– Написал. Вот и принёс показать. А ты Шауберта-то знаешь, что ли?

– Что за жаргон?!

Нет. Мы не знакомы, но думаю, что на одних книжках росли.

Николай подвинул к себе ноутбук и стал читать.

Отодвинув его в сторону, он посмотрел на Алексея: – А давай ка ещё чайку! Заведем абалаковский будильник на шесть часов – это две кружки по двести пятьдесят грамм. А утром ты перечитаешь и поправишь. Много ошибок. Много.

Опять же не видно того, – что ты пытаешься передать читателю. Не даешь намеков, ассоциаций с творчеством других мастеров слова.

Слабо – одним словом. Слабо. И сюжет примитивен. И образы не оконтурены.

– Например? – Алешка стоял с чайником у стола.

– Ты чайник-то с над головы-то убери.

Вот с самого начала.

«Онтрилось». Ну, как в начале могло «онтрилостись». Как? «Онтрило». Понимаешь?

И надо дальше начинать с нового абзаца, чтоб читатель проникся.

«Онтрило!» – чудо-то какое.

Дальше – «Тюпки и тримасы хоркато блюмкались в трямпе».

Ну и что? Где образ? Ты же не даешь читателю насладиться образом. Он же находится под впечатлением «онтрило». Ведь очевидно, что « тямкие трюпки и хомчатые тримасы кардо хоркатились, зютко блюмкаясь, в дюблом трямне».

Даже не просто «кардо», а я бы сказал «кардо и тормо».

«Тормо!» Конечно же «тормо»! Что получилось?

«Онтрило.

Тямкие трюпки и хомчатые тримасы кардо и тормо хоркатились, зютко блюмкаясь, в дюблом трямне.

– Дед! Подожди. Тема-то – «Айсень». Как «трямп» может быть «дюблым»?

– Это верно. «Трямп» в это время ещё «дюбловато – комовый».

– И не «дюбловато–комовый», а «дюбловасто – тремовый», и еще не дошел, а только «патвается».

– Пожалуй ты прав. Именно «патвается». И именно «тремовый».

Что там получится? « …. зютко блюмкаясь, в патвающемся дюбковато– тремовом трямпе».

Хорошо!

Дальше, что? «Комт и трикчик…» Мне здесь тоже не очень нравится. Дальше у тебя ясно, что «комт» более харизматичен, чем «тричик».

Кстати будет время, разберись, почему если «харизма», то «хоризмотичен» и «харизмотичен» равноиспользуемы?

Поэтому правильнее было бы «Комт с тричиком…». Иначе у читателя создастся неправильное представление о равенстве персонажей. У тебя же центральная фигура «комт»? Объем работы ограничен. Так и ставь его доминантой повествования сразу. А «тричика» – вспомогательным персонажем, на фоне которого и будут оттеняться особенности характера «комта» «айсенью».

– Дядя, Коля! Всё, всё! Дальше я сам! Сам, – Алеша развернул к себе ноутбук, – Ты мне раньше обещал рассказать про «тарабарский язык», на котором вы с дедом Мишей разговариваете по телефону.

– Не всё сразу. Будет время. До завтра.

Будильник у нас на «шесть», – улыбнулся Николай, вставая, – «Тыкыты акаталёкотошкаката наката жикитизньото влокотобото смокототрикики. Глакатазаката окототото некетеёкото токото встокоторокотонукуту некете окототвокотодикики.»

А у тебя – есть ли с кем говорить-то?

…Николай замерз на Полярном Урале в конце февраля следующего года. Ушел один и не вернулся. Нашли его по пеленгу на телефон всего в пятнадцати километрах от жилья.

Так и не успел Алешка узнать, что Николай тогда ему сказал: «Ты, Алешка, на жизнь в лоб смотри. Глаза от неё-то в сторону не отводи!»

А Николай Владимирович Шауберт, до сих пор ездит летом в Германию и ведет там летние занятия по русскому языку и литературе то ли в клубе, каком, то ли в кружке, а зимой ведет курс «Теоретическая механика» в когда-то «политехническом» институте из которого много «кого» вышло.

В том числе и неплохие музыканты.

«За Прагу»

– Сядь! Посиди! – дядя Витя хлопнул ладонью по лавочке рядом с собой. – Были? – мотнул головой в сторону дороги, ведущей на кладбище.

Я кивнул.

– Батька был – я видел. Хотел подойти, да вот… – он ударил палкой по ноге.

…Победа!..

Долго ли праздником продержится день? Или забудут?

Вы-то нет. А вам и осталось-то… Вы еще нас молодыми помните. А?.. Чё говоришь?..

Мы помолчали.

– …Под Прагой Победу я встретил. …9 мая. …Утром…

Летит на лошадях повар наш. С котлом вместе. Из трубы дым.

Иван Николаевич Ведров. Из-под Смоленска. Летит. Остановил лошадей и из автомата весь диск в небо. Мы ничего понять не можем. В Праге-то ещё фашисты были. За оружие, к нему. А он сказать не может ничего. Плачет. Кадык ходит. Пилотку снял. Мы по сторонам – нет никого. А он рукой показывает, мол – «дайте ещё диск». Протянули. Он и его… весь в воздух. Тогда и выдохнул: «Победа! Сегодня утром – всё! Конец!»

Тишина. Тихо стало. Ротный бежит с пистолетом. Орёт что-то. Сказали ему. …Да!..