Шаги
Шрифт:
И еще она подумала: "Надеюсь, разогревать для тебя ужин им в голову не втемяшится".
Он улыбался, хотя вид у него был несколько напряженный. Не слишком-то он владел своей физиономией... Но впечатления от телефонного разговора скрыть старался прямо-таки героически.
– Так что, пойдемте?
Она неторопливо встала - каждое движение продуманно грациозно, - и лицо его расплылось в уже совсем блаженной улыбке. Ох и на крючке...
Они двинулись в путь. Она уже успела прогуляться по округе. Внимание девиз герлскаутов.
Она уводила его к рю Сент-Бенуа, где, по ее
В конце рю Сент-Бенуа располагалось два ресторана, и он предложил ей оба на выбор. Она сделала очаровательную гримаску и сказала:
– А почему бы не пройтись еще? Я хочу найти местечко.., поромантичней.
Он не спорил. Дальше, вниз по рю Сент-Бенуа. Налево - рю Жакоб... Слишком людно. Направо - рю де Сен-Пер... Людно! Но вон там, впереди.., река. Темная Сена в вечерней мгле.
– Может, спустимся к реке?
Он выглядел озадаченным.
– Но вы же хотели поужинать...
– Ну да, конечно. Только давайте сначала прогуляемся вдоль реки. Ночью все так красиво, так чудесно! Я же в Париже в первый раз, а это так РОМАНТИЧНО!..
И он не спорил.
Справа темнела громада какого-то здания. Она посмотрела на него - и выше, на небеса, где светила полная луна, таинственная, выжидающая...
Ужин при свете полной луны - это великолепно.
– Вот это здание - Школа изящных искусств Очень известная.
У него это прозвучало "извесьная". Она рассмеялась Тьма. Вечный свет. Прекрасная полная луна полонила небо. Горячее блюдо подано. А вот и мост через темную реку. Ступеньки ведут к воде. Ах!..
– Пон-Рояль.
– Маршал Фош указал на мост.
– Очень извесьный.
Они пересекли набережную, и она повела его вниз по ступенькам. На берегу, в каких-нибудь двух метрах от неподвижной глади Сены, она повернулась и огляделась по сторонам. А потом привстала на цыпочки и, прильнув к нему, поцеловала. Втянуть-то брюшко он втянул, но не так чтоб с особым успехом. Она взяла его за руку и повлекла к Пон-Рояль.
– Под мост, - произнесла она.
Его дыхание.
Перестук ее высоких каблучков по древним камням Шум города над ними.
Шепот полной луны, налитой золотом, царящей в небе.
И там, под мостом, окутанная тьмой, она снова прижалась к нему, обхватив узкими бледными ладонями щекастую его голову, впилась губами в его губы, одурманивая, опьяняя... Поцелуй был долог; она прикусила зубами его губу, и он пискнул, точно зверек, получивший пинка. Но он уже был в ее власти. Страсть ее разгорелась.
И Клэр исчезла - кто-то совсем иной занял ее место.
Дитя ночи.
Дитя одиночества.
Прежде чем все человеческое в ней угасло, она успела уловить тот миг, когда он понял все. Понял, что очутился в объятиях порождения тьмы.
Миг ее метаморфозы.
Миг, слишком короткий, чтобы он успел освободиться. Вот спина ее изогнулась, вот во рту прорезались клыки, и отросли когти, и тело под небесно-голубым шелком подернулось шерстью - и вот она опрокидывает
его наземь, наваливаясь сверху, когти сдирают серую ткань, лапа быстрым взмахом распарывает горло, обрывая крик, - и вот приходит время ужина. "Все - быстро и осторожно.
У него наступила эрекция, член стоял торчком, так и застывший в приливе похоти. Он навзничь лежал перед ней, обнаженный, и она взобралась на него. Он вошел в нее, когда она выгладывала из него жизнь. Она рывками раскачивалась на нем, обливаясь потом, а рот его беззвучно раскрывался, и закатывались глаза, пока не остались видны лишь белки.
Ее оргазм сопровождался воем, пролетевшим над Сеной и унесшимся в небо Парижа, где золотая луна поглотила его, на миг разгоревшись чуть ярче от страсти.
А в темноте, внизу, насыщая эту страсть, она смаковала свой ужин.
В Берлине еда оказалась слишком постная, в Бухаресте кровь текла лениво и не давала должного привкуса, ужин в Стокгольме был рыхлый, в Лондоне - жесткий, а в Цюрихе - такой жирный, что ей потом стало плохо. Ничто не могло сравниться с разносолами Лос-Анджелеса.
Ничто не могло сравниться с домашней кухней... До Парижа.
Французская кухня недаром знаменита на весь мир.
И она пировала каждую ночь.
Эта неделя, ее первая неделя в Париже, была чудесна. Элегантный пожилой господин с колючими усами, до самого конца зудевший на военные темы. Девушка-продавщица в блестящем малиновом джемпере и ярко-красных ковбойских сапожках. Американский студент из Вестфилда, штат Нью-Йорк, учившийся в Сорбонне и говоривший, что влюбился, до тех пор, пока не перестал говорить вообще. И другие. Еще столько других! Она уже не на шутку беспокоилась за свою фигуру.
И вот опять настала суббота.
Ей хотелось танцевать. А танцовщицей она слыла отличной. Верный ритм в верное время. Одно из ее блюд рассказывало, что лучшим ночным клубом считается бар-ресторан с дискотекой. Называлось это заведение "Ле Бен-Душ" - потому что прежде, еще в девятнадцатом веке, в этом здании располагались ванны.
Она пришла на рю дю Бур л'Аббе и остановилась перед массивной застекленной дверью. За стеклом стояли мужчина и женщина, решавшие, кого пропускать можно, а кого нет. В Париже в клубы зачастую рвутся именно те, кого там меньше всего жаждут видеть.
Мужчина и женщина посмотрели на нее и одновременно потянулись к замку. Клэр знала, какое впечатление следует произвести. Надо уметь располагать к себе как мужчин, так и женщин. Проблем со входом не возникло. Вперед.
И вот весь цвет, вся молодая плоть Парижа движется вокруг нее в томном танце, словно подводные растения, покачиваемые течением.
Она немного потанцевала, немного выпила; она ждала.
Недолго.
На нем была облегающая футболка с надписью "1977 NCAA Soccer Champions". Но он не был ни американцем, ни англичанином. Он был французом, и джинсы, как и футболка, облегали его весьма плотно. Еще на нем были мотоциклетные ботинки с цепочками у носков. Волнистые длинные волосы откинуты назад, но во взгляде нет присущей панкам ершистости. Глаза голубые, острые, слишком умные для такого лица... Он воззрился на нее сверху вниз.