Шаман

— Здра-авствуй! — бессознательно потянула Нинка, видимо, ещё не оторвавшись от своих листков, но тут же её взгляд прояснился. — Подожди, не нервничай, сейчас разберёмся. Ты давай по порядку. Какие пластинки? Хочешь, я с ним поговорю? Ну, хорошо, хорошо. А если в конце недельки? У меня тут… в общем, я сейчас не очень могу. Ну, целую! — Нина положила трубку и уже готова была снова нырнуть в свои бумаги, Кеша схватил её за руку.

— Эт-то ещё кто? Какие пластинки? — зверея, спросил он.

Она отодвинулась со стулом от стола, ткнулась головой ему в живот, засмеялась.

— Ты чего это, уж не ревновать ли вздумал? — Она не спешила объяснить ему, что к чему. А ему уже и надо было не очень, его обдало, как штормовой волной, её теплом. Он положил обе руки на её узкую цветную спину. — Да это сослуживица моя. У неё мальчишка пятнадцати лет, понимаешь? Учиться не хочет, с утра до ночи крутит пластинки да ещё связался с какими-то взрослыми ребятами, она боится, не спекулянты ли…

— Ну а ты при чём? — спросил Кеша, уже умиротворённый и благодушный.

— Как это «при чём»? Я знаю его с двух лет, в английскую школу его устроила, учила писать сочинения. Мальчишка — пушистый.

— Что-что? — удивился Кеша. Но она засмеялась, ничего не объясняя. Потёрлась об него головой.

Кеша поднял её на руки, понёс. Нинка, обхватив его голову, продолжала весело что-то рассказывать, он пытался вслушаться, но его волновал её голос, а смысл того, что она говорила, не доходил. Нинка была совсем невесомая, ему казалось, она сейчас оторвётся от него и улетит в раскрытую балконную дверь.

Снова зазвонил телефон. Нинка попыталась вырваться, а он не пускал.

— Почему до двух часов никто не звонил, а как наступило моё время, загоношились?

Телефон звонил пронзительно.

— Потому что все знают, до двух я работаю. Пусти!

Кеша ещё крепче сжал её. Телефон звонил настойчиво, долго, а потом перестал. Минуту помолчал и снова резко зазвонил. Нина жалобно сморщилась.

— Пусти, а? — Он отпустил её. — Алло! — И уже не ему, весёлым голосом: — Здравствуй! Давай поправки. Читай помедленнее. — Нинка слушает, склонив голову на плечо, пишет что-то на отдельном листке. — Фразы как фразы, вполне приемлемые. Обе нужны. Подумаешь, корректоры говорят. Читай дальше. Погоди, вот эту режь, так и быть. Как себя чувствую? Превосходно. Скоро приду. А тебе что, надоело вкалывать за меня? Потерпи. Да не волнуйся ты, обойдётся. Отложи на месяц, ты же можешь сейчас сдать Сысоева, вот и сдавай, а мою оставь. Соскучился? — Нинка звонко засмеялась. — Я тоже соскучилась.

— Эт-то по кому ты соскучилась? — спросил сердито Кеша, и Нинка поспешила положить трубку. В нём вспыхнула злоба, от которой красным застлало глаза. — Мне ты не говоришь таких слов. По мне ты не соскучилась, да? — Он схватил её за плечо. Он не понимал, как это так получается, но чувствовал: Нинка ему не даётся. С незнакомыми ему людьми, с целым миром она словно перевязана телефонными проводами. А он тут зачем? Резко повернул её к себе. Едва сдержался, чтобы не швырнуть её со всей силы на пол. — Эт-то по кому ты соскучилась?

— Что с тобой, Кеша? — спросила удивлённо, участливо, ничуть не испугавшись его свирепости. — Это мой сослуживец Алёша. Он сейчас за меня делает мою работу, взял мои рукописи, потому что я болею. Он мне как брат. У него трое детей, жена не работает, мать больная.

Её взгляд проник в него, и безвольно опустились руки. Но он ещё раз попытался огрызнуться:

— Работа, работа. Ты всегда была такая? Больная — значит, болей. К тебе приехал личный врач, лечить. А я не могу даже приблизиться к тебе. Сеанс должен быть утром, а ты — работать! — Но под её взглядом Кеша прикусил язык. Всё было в её доме не так, как он привык видеть и понимать. И она совсем не такая, какая явилась ему в Улан-Удэ.

Будь он прежним, подхватил бы сейчас свои вещички и — айда домой!

— Хочешь, пойдём в кино? — спрашивает Нинка тоненько.

Он отрицательно качает головой.

— Ну а просто погуляем?

Он усмехается:

— Что здесь — тайга?

Она начинает ходить по комнате.

— А почитать ты не хочешь? — спрашивает ласково. — У меня есть очень хорошие книги. Весь Толстой, весь Лесков, весь Хемингуэй. Когда мне бывает плохо, я стараюсь начать жить чужой жизнью, и сразу свои страдания отступают перед чужой болью. Не хочешь читать, может, посмотришь телевизор? Днём часто показывают вчерашние фильмы. Ты скажи, чего хочешь ты? То и будет тебе.

Звонит телефон.

— Не-ет. — Кеша загораживает Нине путь к нему. — Я уже понял, ты до ночи будешь связана с чужими людьми. Хватит.

Телефон звонит.

— А если это Оля? Или отец? А если это Варя с Ильёй?

Кеша отступает, но телефон уже замолчал.

— Ладно, чёрт с тобой, живи как хочешь.

Он ложится, но сон не идёт к нему. И вообще он ничего не хочет, ничего не помнит, ничего не знает о себе. Он не хочет никуда идти, ничего делать, не хочет говорить с Нинкой. Казалось бы, плохо тебе — освободись от мирского, расслабься, растворись в воздухе. А он не может — лежит бревном на тахте, ощущая вялую плоть.

Нина читает плотно исписанные листки, сидит вполоборота к нему — снова не обращает на него никакого внимания.

Звонят в дверь. Наверное, Оля пришла.

Нина нехотя откладывает листки, идёт в переднюю.

— Семён Петрович? — В голосе её крайнее удивление, крайняя растерянность. — Дина?

В одну секунду Кеша оказывается в передней.

— Э-э, простите, Нина Степановна, что бе-эз пре-эдупреждения.

Неказистый оплывший мужичонка топчется перед Ниной. Он прижимает к крахмальному животу гвоздики. Во рту он перекатывает жвачку. Видно, жвачка мешает ему, он выплёвывает её в платок. Мужик страдает несварением желудка. Обмен ни к чёрту. Любит мясное и тесто. Девчонка — тощая, красная. Жидкие волосы стянуты по бокам, как у школярки. Нос — горбатый, губы — узкие. Девчонка много сидит. Любит солёное и острое.

— Семён Петрович! — Вид у Нины крайне обалделый. — Заходите, будем пить чай. Дина, положи зонтик сюда. Да, познакомьтесь. Это Иннокентий Михайлович — мой лечащий врач. Это Семён Петрович — мой непосредственный начальник. Это Дина, мы вместе работаем. — Нина тоже топчется на месте, не зная, что делать: взять цветы у мужика или просто идти на кухню?

— Я давно, э-э, хотел навестить вас, но вы знаете обстановку. Дисциплина соблюдается только тогда, когда, э-э, заведующий на месте.

Наконец все на кухне. Кеша не знает, садиться ему со всеми за стол или идти опять лежать.

— Садись, Кеша, — говорит Нина, но Кеша, ни слова не говоря, идёт в комнату. Он зол, что снова кто-то влез между ним и Нинкой, но жадное любопытство к её жизни заставляет ловить каждое слово — двери настежь, он слышит даже дыхание Нинки, чуть торопливое.

— С планом в нашей редакции на сегодняшнее число нормально. Балластом является только «Охотское море».

— Я не справилась, — всхлипнула Дина. — Я Дондоку Гоможаповичу говорю: «Этот кусок надо снять». А он мне в ответ: «Нина Степановна заставила бы меня весь роман переписать так, как написан этот кусок». Я говорю, массовая сцена перегружена людьми, а он утверждает, что в ней не хватает материала.