Шанхай. Любовь подонка

Если бы я не пил…

Болезнь тянула в мертвую пустоту, рыла внутри меня ледяную яму, выбрасывая, как ненужный грунт, остатки души. Подкапывалась под меня разумно и целенаправленно.

Я дичал, грубел и тупел.

Еще немного — и уйдет даже память.

У меня ведь нет ни одной фотографии Ли Мэй.

И тогда я решил написать о ней.

И понял, что не могу.

Сидя на холодной веранде, слушал шум дождя и звонкое «тонь-тонь-тонь!» капель — в расставленных по дому ведрах и тазах: дом умирал, плакал прохудившейся крышей. В тот день напился неожиданно для себя самого. Собрав в кучу черновики, пытался поджечь дом, но бумага горела неохотно и слабо. Кашляя от дыма и протирая глаза, выбежал во двор с топором — срубить липу.

Лезвие кромсало кору, выбивало из дерева, под которым стояли когда-то мои качели и песочница из тракторной шины, мелкую щепу.

«Рукописи не горят!» Тюк! — удар по дереву.

«Зато человек — очень даже!»

Тюк! Тюк!

«Каждый человек…»

Тюк! Тюк!

«Должен срубить…»

Тюк!

«Дерево!»

Хрипел, хэкал, не рубил даже — кромсал, вгрызался.

Глухой звук увязал в пасмурном дне. Я поклялся, что не отступлю, пока не закончу.

Тюк! Тюк! Тюк!

«И сжечь дом!»

Тюк!

Не так-то просто сжечь оказалось.

Ничего из начатого до конца не довел.

Я такой же никчемный, как это мудацкое дерево.

Не вышло с домом — выйдет с другим.

Ток! Тюк! Ток!

«И. Убить. Человека…»

Тюк-тюк-тюк!

Мучила жажда. Пот на пару с дождем лез в глаза. Руки немели. Ломило спину. Топор отскакивал от ствола липы, слабый и беспомощный.

«Сука, бля!..»

Выбросил его в кусты и сел в мокрую траву. Было больно шевелить пальцами — лопнули, растеклись мозоли…

…Над запрудой легкий туман.

Рвется клочками поверху.

Тает, истончается, поднимается над тронутой зыбью водой.

Не вода — травленое серебро.

Подрагивая в белесых разводах, на том берегу вырастает силуэт мертвой церкви с разрушенною колокольней.

Я сижу на краю шатких мостков, прислушиваясь к шороху камышей. Слева от меня «зауэр». Справа — эмалевая кружка с крепким черным чаем.

Чай уже остыл.

Вода неподвижна, по-осеннему темна.

Солнце еще не встало, но по небу уже разбегается светлая синь, теснит влажную темноту за реку, за холмистый глиняный берег.

Хочется курить.

Сигареты я забыл в доме.

Минута ходьбы — подняться по заросшей тропе, миновать могучую липу с израненным стволом, толкнуть кривую калитку, и вот он — низкий, с горбатой крышей и нелепой верандой дом.

Но возвращаться я не хочу.

Мне некуда и незачем возвращаться.

— Дин-доннн… — вдруг проносится над водою мягкий звенящий звук.

Одинокий, он уже исчез, и я не уверен, что вообще был.

Чай почти допит.

Совсем рассвело.

Верхушка колокольни розовеет, и сквозь ребра бывшего купола видна воздушная вата облаков.

Никакого колокола там нет.

Звон мне просто причудился.

Меня немного потряхивает, нормальной здоровой дрожью, от волнения и утреннего холода. Из одежды — тонкий свитер и джинсы. Босые ноги у самой воды. Обуваться не стал — мертвецу обувь без надобности.

Теперь надо встать на самый краешек мостков, спиной к воде.

Тут неглубоко — найдут сразу. Уже чистого.

И никакого пепла над Шанхаем…

Вздрагиваю от непонятного звука — справа из камышей.

Секунду спустя понимаю: это хлопают крылья. Вытянувшись в нитку, по воде навстречу небу несется утка.

Машинально хватаю ружье, ногой упираюсь в шершавое дерево мостков.

— Тум! Дах! — разноголосо выстреливает «зауэр».

Не попал.

Надеюсь — не попал.

Близоруко щурясь, вглядываюсь в край озера, в воду, в небо.

Утки не видно.

Спасибо тебе, Боже.

Как всегда после выстрела, тянет тухлинкой селитры. Жадно вдыхаю воздух.

Почти так же пахло тогда на Каширке.

Такое же осеннее утро — только дождь моросил.

Тонким лаем заходится чья-то собака. Ей вторит вторая, судя по гулкому уханью — соседский черный и лохматый Валдай.

Наверное, матерятся сейчас и соседи — деревенские меня недолюбливают, обещают спалить дом.

Может, у них и получится.

Плевать.

К вечеру уже буду в городе.

Дома.

Живой.

И, может, хотя бы сегодня мне приснится Ли Мэй.

Изо всех сил прочь

Вадим Чекунов

Вадим, расскажите о себе то, что вы считаете нужным.

Да если бы я считал что-нибудь нужным. Я парень как парень. Родился, вырос и живу (пока). Москвич, но Москву не очень люблю. Как и полагается москвичу, вздыхаю с умилением при слове «Питер», но едва приезжаю в Питер, шляюсь по каким-то задворкам и ругаю почем зря все эти подворотни, да каналы. Мой друг Антон Чижов, писатель, петербуржец до мозга костей, говорит, что если взглянуть на воду питерских каналов, то немедленно хочется там утопиться. И я с ним согласен. В этом ведь тоже очарование Петербурга, в его шизофрении.

За то, что я не люблю Москву, она выпихивала меня постоянно в разные города и веси. Я одно время жил на Кубе, потом учился в Штатах, работал в Турции, в ее ужасной глухомани на востоке, близ грузинской границы. Но этого мне показалось мало, и вот я шестой год живу и работаю в Китае. Куда ехать, честно говоря, поначалу опасался и совсем не ожидал, что он вдруг станет таким близким мне. Правда, я Китаю близким не стал и не стану, но таковы местные реалии; я пишу об этом в «Шанхае».

Писатель Вадим Чекунов был известен главным образом как автор замечательной книги про армию «Кирза» и активный деятель контркультурного интернет-ресурса «Удаффком». Переход от «Кирзы» к «Шанхаю» — это эволюция или революция? И как тонкая лирика «Шанхая» сочетается с брутальной эстетикой «Удаффкома»?

Вы знаете, не сказал бы, что есть некий «переход». Просто каждому овощу — свое место. «Кирза» писалась о людях, вынужденных жить помимо своей воли в таких вот условиях, что-то предпринимать, чтобы выжить. Там мне было интересно описать давление среды, трансформацию личности. «Шанхай» — в какой-то степени тоже давление среды, тоже попытка выжить, хотя и в совершенно иных условиях. Но если в «Кирзе» мы видим, как формируется человек, то в «Шанхае» — как он пытается сохраниться, и что из этого получается.

Эстетика ресурса «Удаффком»… Тут необходимо пояснить. Сайт в сознании многих ассоциируется с так называемыми «падонками», их движением, идеологией, даже атрибутикой… На самом деле никаких «падонков» нет. Я имею в виду — в реале. Это всего лишь игра, очень занятная, но — игра. Причем костяк команды — зрелые, состоявшиеся люди, весьма образованные, эрудированные, прекрасные семьянины и вообще люди с удивительно тонким чутьем жизни. При этом они за словом в карман не лезут и, споткнувшись о кошку, называют ее так, как нужно, а не «кошкой». То есть им можно верить, они не лицемерят. Этим «Удаффком» крайне выгодно отличается от многих других «текстовых» сайтов. Лучшей критики автору, публикующему свои тексты в рунете, не найти. Сами тексты, которые появляются на «падонковском ресурсе» (я говорю только о художественных текстах) можно поделить на две части — креативы и рассказы. Креатив — как правило, злободневное повествование, — там не важна форма, — больше ценится драйв, задор, кураж. И непременная часть креатива — так называемые «каменты», — они органично становятся его частью. Креатив подобен газетной заметке, фельетону — он недолговечен, назавтра о нем уже никто и не вспомнит. Рассказы — к ним отношение другое. За плохую прозу автора на «Удаффкоме» будут больно сечь, как того чеховского младенца, приговаривая: «Не пиши!» Этим ресурс и привлекателен — нет того страшного болота из взаимных «поглаживаний» авторов, как на многих литературных сайтах.