Шанс? Жизнь взаймы

– Я могу ему помочь. Меня, может, особо и не учили, но ты, Ждана, еще молодая и дурная, а ты, Мотря, уже старая, как Владимир, поэтому вы тоже ничего понять не можете. Душа у него зачерствела, никого в себя не допускает. Умом он уже понял, что без Богдана не выживет, а что делать – не знает.

– Ну и что ты сделаешь?

– Дырку в его кожуре. Если он захочет. После этого их души перемешаются, никто их разъединить не сможет. Раз они так между собой не собачатся, то и вместе ума не лишатся.

Поскольку дорога в дальние края холодной зимой меня совсем не прельщала, да и чем аргументировать атаману такую срочность отъезда из села, тоже на ум не приходило, – решился на рискованный эксперимент. Мало, что ли, дырок во мне – одной меньше, одной больше. Малая змея сразу заявила, что ничего из этого не получится: мол, мужикам голову морочить – это одно, в этом деле тетка вне конкуренции, а тут только беда вместо помощи выйдет. Велел ей помолчать: все, что она сказала, мы уже слышали.

– Ну попробуй, – задумчиво произнесла Мотря, выслушав суть предложения, – ничего с того не выйдет, но и беды не будет. Раз Владимир согласился, давай начинай, время позднее.

Любава зажгла еще одну лучину и сунула мне под нос:

– Если хочешь, чтобы вышло что-то, откройся мне. До конца откройся. Будет тебе казаться, что ножом бью, грудь подставь, тогда, может, получится что-то путное, понял?

– Понял, понял, уже весь открыт, как явор в поле. Делай со мной что хочешь, дальше-то что?

– В огонь смотри и молодость свою вспоминай, когда ты не был таким сморчком засушенным.

Я смотрел в огонь и пытался вызвать в душе то забытое ощущение, возникающее только в юности, когда кажется, что все вокруг дышит радостью и ты часть этого мира, молодого и беззаботного, созданного для любви. Когда кажется, что, подпрыгнув, ты взлетишь, и не нужны тебе крылья…

То ли ликеру мы выпили изрядно, то ли обстановка после всех этих разговоров располагала, но у меня получилось на миг забыть обо всем, что висело в голове, и поверить, что для меня горят на небе звезды, и для меня весь этот мир наш создан, и так далее, по тексту…

Любава забрала лучину, место лучины заняли ее глаза, заслонившие собою все вокруг. Она медленно раздвигала створки, закрывающие амбразуру, и впускала свет в сумрак моей души, а когда я убедился, что нет там ничего такого ценного, о чем стоило бы жалеть, она сорвала их с петель. Молодой радостный вихрь ворвался в мою каморку, разбрасывая все по дороге и внося хаос в мой упорядоченный мир. Стоило мне крикнуть, как он испуганно и обиженно убрался, оставив меня одного. Но проделанный Любавой проем остался, он не мог затянуться так сразу, и я учился, расширяя его, жить вместе с Богданом.

Постепенно мы научились сознательно объединять усилия, и появилась реальная возможность соорудить то, о чем давно мечтал. Убедившись, что наши «резервные копии» где-то существуют в необозримых просторах нашего общего мозга и, более того, постоянно контролируют процессы на поверхности сознания, мы соорудили усовершенствованную версию Богдана с моей логикой и словарным аппаратом. Пришлось несколько ужать его эмоциональность, обрезать все, что не помещалась, но некий непротиворечивый индивидуум с адекватной психикой у нас вышел. Это было сродни тому, что делает артист, которому нужно сыграть новою роль. Точно так же он навешивает на свою личность новые черты характера и новые способности, отождествляя себя со своим героем.

Таким вот образом, сделав нового Богдана, решили показать его требовательной публике, напряженно ожидавшей, что же из этого выйдет и почему я сижу так долго с деревянной физиономией. Ждана уже начала предлагать радикальные методы по выводу меня из ступора, но на нее только шикнули.

Мы (я? Богдан?) сразу показали всем, что эксперимент удался. Расцеловав на радостях Любаву и поблагодарив за лечение, этим не ограничился, а начал подбрасывать ее на руках к потолку. Потом, поставив перепуганную женщину на место, бросился к Мотре, но та была начеку и тут же огрела меня по голове черпаком для воды – видно, испугалась, что подброшу, а поймать забуду. Тогда я начал рассказывать, как их всех люблю, даже малую-змею, которая сомневалась в успехе. Народ с изумлением взирал на эту суперпозицию, не зная, то ли продолжать ее бить по голове, то ли одно из двух.

– Ну как, девки, что скажете? – спросил у зрителей после небольшой паузы.

– Чудо-юдо какое-то получилось – Богдан, но буйный больно. Думаю, это пройдет, – задумчиво изрекла Мотря.

– Все одно с того толку не будет – только дурень разницы не увидит, – вставила свои пять копеек Ждана.

– Давайте уже спать ложиться. Ждана, дурницы не мели и языка свово не высовывай – разбаловала тебя мать покойная, пусть земля ей будет пухом. А ты, Любава, молодчина, будет из тебя толк.

* * *

С того памятного дня прошло две недели. Я уже не боялся ходить на посиделки, прекрасно справляясь со своей задачей, был в меру общительным, в меру крикливым, в меру стеснительным, особенно не выделяясь из толпы сверстников. Оставшись наедине с Марией, не мог вызывать никаких подозрений – разве что своей болтливостью: раньше больше слушал и молчал, но это мелочи – либо само пройдет, либо жена отучит, тут даже вмешиваться не придется. Но это был Богдан, ни у кого не возникало сомнений, пусть слегка изменившийся, но не тот угрюмый молчун с холодными глазами, который еще недавно изредка появлялся в их обществе и старался поскорее смыться. Все свои прошлые странности, когда кто-то из девок любопытствовал, объяснял последствиями травмы, а мое чудесное преображение – Мотриной микстурой, которой она меня наконец-то вылечила.

С остальными делами было не так все весело. Они двигались, но очень медленно. Хуже всего было с металлургией. Вернее, до нее дело вообще не дошло. Все застопорилось на уровне керамики. Все эти модели доменной печи, тугоплавкие горшки и прочие изделия из глины должны были медленно сохнуть: придвинешь чуть ближе к огню – трескаются, ночью перемерзнут – трескаются. Домой не возьмешь: по дороге развалятся. Зима, как оказалось, для определенного вида работ очень неподходящее время. Это серьезно действовало на нервную систему, потому что до весны было запланировано изготовление оборотного плуга на колесах, а его без стали делать – только железо переводить. К стали для плуга требования не ниже, чем к стали для холодного оружия. Разве что по холодостойкости возможны поблажки – все-таки зимой, на морозе, не пашут.

Оборотный плуг был принципиальным пунктом в программе. Для того чтобы иметь армию и промышленность, нужно, чтобы человек, занятый в сельском хозяйстве, мог прокормить не только свою семью, но хотя бы еще одну, занятую другим делом. В настоящий момент, с имеющимися в наличии инструментами и технологиями, соотношение в урожайные годы было таково – пять человек в поле кормили одного мастерового или воина. Про неурожайные годы лучше не говорить, голод – это страшная беда, тогда уже не до пушек и не до кораблей.