Шрифт:
Вступительное слово автора
К прискорбию общему, уважаемый читатель, есть нужда сообщить вам о возможной недостоверности некоторых исторических деталей, так как против воли автору пришлось кое-где опираться на вымысел, а не на факты.
И особенную НЕблагодарность необходимо выразить в этом сотрудникам Оружейной палаты Московского Кремля, в частности, за безупречное хамство и снобизм. Видимо, народное достояние и информация о нем являются непререкаемой собственностью служащих сего хранилища национальной культуры – и прочь руки, рядовые россияне!
Но думается, дорогой читатель, совместно мы это переживем. А возможные погрешности пусть остаются на совести высокомерных, псевдоученых, скудноинтеллигентных работников указанного музея.
Глава 1
Имя бога
«Ad majorem Dei gloriam».
Ухала
Но и Арпоксаю было страшно. Нет, не ночной птицы, с возмущением встречавшей ненужное ей утро, а самой глухоманьей чащи, сквозь которую едва пробирался даже его увертливый, чуткий к опасностям конь Лик, ведомый за поводья. Больше всего Арпоксай опасался заблудиться и не исполнить возложенного на него приказа, спешного и отданного в тревоге, а значит, ему, царскому посланцу, и в самом деле выходила причина для страха. И в лесах, и в открытых для полета стрелы степях он, бывалый воин, всегда знал, куда ему идти, нестись верхом или вести караван из крытых, домашних повозок. Он и сейчас знал, несмотря на мглу, что направляется точно к востоку от разлога Каменного Брода. Но как найти волхва, если тот сам не захочет, чтобы его нашли? Как обнаружить скрытый шатер из лапчатых веток, вросших в этот лес, словно поваленный ненастьем бурелом? И Арпоксай не выдержал, закричал во мглу, будто соперничая с ухающей совой и наперекор ей:
– Э-э-э-г-а-й-й! И-э-э-х-э-т!
Сова немедленно заткнулась, словно подавилась свежепойманной мышью, но это и был весь толк. Арпоксай остановил легким шлепком коня и тоже замер на месте. На том самом месте, где полагалось и быть обиталищу жреца. Некогда полагалось. Но когда это было? И что стоит знание места перед могущественнейшим ведовством, и кто знает, не остыло ли оно, это место, давным-давно от благоухающего травами жара очага знаменитого колдуна? Арпоксай глубоко втянул воздух тонкими ноздрями, и ни малейшего намека на домашний, уютный дым ему не случилось уловить. Он с шумом выдохнул, конь Лик заржал в ответ. Видимо, беспокоили лесные духи. Арпоксай на всякий случай поспешил успокоить духов, зазвенел золотой чашей у пояса, словно давал понять: я свой, из рода царевича Скифа, рожденного во чреве Девы-Змеи. Духи отстали.
Арпоксай привязал коня, сел на землю, в задумчивости пожевал кусочек коры. Ехать так, наобум, сквозь давно не хоженную чащу, было глупо. Оставаться на месте – бессмысленно. А промедление сей день зрелось ему подобным смерти. Лучше уж пусть поберут его мрачные лесные духи темного космоса, чем возвратится он обесчещенным и увидит своими глазами, как окончилось страшное дело в долине невров. Ведь и Гелон уже сожжен, святилище Арея разрушено, и выдернут железный меч. А царь понадеялся на него, некогда любимого ученика и будущего преемника великого мага, чью ношу он, Арпоксай, многие луны назад оттолкнул от себя, пожелав взять на плечи плащ воина. Может, поэтому старый волхв и не хочет теперь показаться ему, да и жив ли он вообще? Арпоксай совсем озяб в неподвижности и от хлада земли запахнул потуже тот самый плащ, который он добыл в боях вместо сокровенных знаний, предложенных так щедро жрецом в обмен на тяжкий труд совсем иного рода. Но и плащ, роскошный его плащ, целиком из человеческой кожи без малейшего чужеродного клочка, гордость и достоинство его ранга, совсем не грел, да и не для того был сделан его же собственными, Арпоксая, руками.
Он не заметил, когда явилась тень. Ни шороха, ни движения, ни даже дыхания из воздуха – ничто не заставило его оглянуться. Только конь заржал опять, но не тревожно и жалобно, а с некоторой радостью удивления, как будто почуял кобылицу.
Тень, очень тонкая, прямая, такая неподвижная, без прозрачности и лица, стояла позади него у кривой, узловатой старой березы. Арпоксай тотчас догадался, что нашел, и немедленно бросился перед тенью ниц, раскинув руки крестообразно в стороны. Так и лежал, пока великий волхв не приблизился к нему и край его шубы из птичьих перьев не коснулся щеки воина. Не вставая, глухо в землю проговорил Арпоксай для тени подобающие ее званию слова:
– Приветствую тебя, Велесарг, Открывающий Врата и Управитель Душ. Если тебе нужна моя кровь – испей ее до капли, если нужна моя плоть – накорми своего зверя, – сказал он и не ошибся, тайком глянув в сторону. Исподволь, мимо тени. Так и есть, из дымки светились два желтых, веселых демонических глаза. Значит, Тох-ой, огромный ручной камышовый кот, как всегда следовал за своим хозяином.
Рядом упала ветка. Арпоксай сразу же понял данный ему знак, встал с земли. В лицо жрецу он не посмотрел, это вышло бы невежливо после долгих лет разлуки, и Арпоксай сделал вид, что считает волоски в редкой, длинной седой бороде волхва. А вот Тох, умный зверь, кинулся ему в ноги, урча и топорща пышные усищи. Конечно, это был совсем не тот Тох-ой, обитавший
приживалом у волхва в те стародавние времена, когда и сам юный Арпоксай состоял в учениках, но каждого нового своего дикого кота после приручения жрец называл Тохом. А в первый год собственного послушничества Арпоксай застал и древнего, слепого от старости, изначального Тоха, он же и похоронил зверя у орехового куста; он же, Арпоксай, поймал в приречных зарослях его преемника и помогал приручить. Дикие коты любили его, чувствовали издалека, а Тох-ой Второй всегда следовал за ним на охоте. И вот теперь еще один носитель славного кошачьего имени выказывает ему расположение. Арпоксай достал из поясного мешочка кусок вяленого конского мяса, кинул рядом с кошачьей мордой. Тох немедленно принял лакомство, мурлыканьем обещая вечную свою дружбу.Жрец тем временем направился в лес. Арпоксай заспешил следом, щелкнув языком и этим самым дав команду Лику, чтоб следовал за ним. Знал, что колдун ждать не будет и во второй раз не придет к замешкавшемуся.
Хижина отстояла всего-то на несколько десятков шагов, а значит, Велесарг и подавно расслышал, как горюет у его порога бывший ученик, но не вышел, хотел помучить и наказать. Что же, за дело. Арпоксай примотал поводья Лика к молодому буку, росшему подле полуземляного домика, крытого ветками накрест, сам же сел у проема сплетенной из тростника двери. Входить без приглашения не годилось, тем более официально не прощенному ослушнику. Но время, гроза людей и богов, заставляло его торопить церемониал. И Арпоксай нарочно звякнул золотой чашей у пояса. Он знал прозорливость старого своего учителя, надеялся на то, что мудрый жрец поймет: не грешное неуважение, а лишь жестокость обстоятельств заставляют царского воина быть поспешным до неприличия в его звании.
Велесарг вышел из хижины вон, дважды распахнул и закрыл дверь. Это и означало приглашение. Правда, весьма прохладное. Вот если бы жрец проделал то же самое три раза, то можно было надеяться на теплый прием. Арпоксай отстегнул с боевого пояса меч, снял с плеча «горит» со стрелами, то и другое прислонил к молодому буковому деревцу, подмигнул на всякий случай Тоху, мол, охраняй! При себе оставил только короткий кинжал – не для защиты вовсе, а вдруг старик смилостивится и накормит у своего очага. Уж кто-кто, а Велесарг – любитель вяленого медвежьего мяса. Сам не охотится, да и не по силам это жрецу, но в виде подношений принимает всегда, хотя и не от всякого. От медвежьего мяса Арпоксай точно не отказался бы, в степи оно почиталось за настоящее лакомство. Хотя уж какое там мясо, если дверь перед ним распахнули только дважды. Впрочем, седой старец-волхв совсем незлобив, пусть и обидчив без меры, но если отойдет душой, то и мяса даст вволю, и свой замечательный напиток из меда диких пчел тоже выставит на земляной пол хижины.
Войдя внутрь, Арпоксай, потупившись, скромно сел у двери на кучу плотно связанного хвороста. Уж первым заговорить с волхвом он не мог никак, тут ему пришлось ждать. Впрочем, совсем недолго.
– Что привело тебя в мой лес, ничтожный потомок великих отцов? – спросил жрец, всем тоном своего голоса демонстрируя воину нерасположение. Но и любопытство одинокого затворника, почти забытого в уединении, явно слышалось в вопросе.
Арпоксай тут же осмелел, да и негоже царскому скифу носить печать робости на устах и на челе. Он поднял глаза на старца. И его каленное в боях и крови сердце немедленно зашлось от полузабытого чувства. От жалости. Древний волхв, некогда могучий телом Велесарг, был теперь совершеннейшие кожа да кости. Прозрачная вислая кожа и хрупкие немощные кости. Словно старая птица на насесте, что вот-вот свалится от дряхлости вниз, чтобы уже никогда не взлететь. Сходство довершали и заостренный, чуть ли не в предсмертной маске, нос, и шуба из шкурок лисиц с нашитыми при помощи жил разноцветными перьями. А вот глаза остались все те же, прозрачные, завораживающие, бездонные, как вода в горном озере. Как искры в отблесках хрусталя с Рипейских гор. Как светлая мощь богов, глядящая на тебя с того света. Волхв держался все так же прямо и твердо, на одних этих глазах и держался, и больше неоткуда ему было взять сил, Арпоксай видел это слишком хорошо. Тем более медлить было нельзя. Бог смерти и северного ветра Вайю уже коснулся чела его бывшего учителя.
– Меня послал к тебе один из трех басилеев. – И тут уж Арпоксай, набрав воздуху во всю тугую, в цепях мускулов, грудь, сказал все начистоту: – Меня прислал хакан Иданфирс.
Сказал и замер в опасливом ожидании, не попросят ли его немедленно вон, и спасибо еще, если жрец не нашлет на него какую-либо напасть. Из всех трех братьев басилеев именно Иданфирс насмешками своими, учиненными прилюдно обидами заставил некогда могущественнейшего из волхвов удалиться на северо-восток в леса к Итилю. Царевич Иданфирс водился тогда с греками и даже ездил во Фракию, далеко за Борисфен, чуть не до самой Халкидики ездил, говорят. Но то все сплетни, нечего степняку делать среди меловых скал и масличных рощ. Однако греческих послов привечал, особенно ионийцев, и тех, кто бежал от мидийского войска, тоже пригревал у себя. Они-то и вбили в голову молодому басилею неуважение к древнему ведовству волхвов, искусству смиренному, но иногда необычайно грозному в умелых руках.