Шапка Мономаха

Изумленного монаха в такой же схиме, что у Федора, но с полуоторванным клобуком, поставили перед Мстиславом. Изрядно набравшийся хмеля князь поманил его пальцем. Василий не двинулся, смотрел без гнева, но и без ласки.

– Все, что ты советовал мне сделать с этим злодеем, я сделал, и все напрасно, – мрачно пожаловался князь. – Теперь от тебя хочу, чтоб ты стал мне как отец.

– Что я советовал тебе сделать и с каким злодеем? – недоумевал затворник.

– О сокровище, про которое ты мне поведал, злодей Федор ничего не рассказал. Я пытал его. Он… – В голосе князя встала слезная обида. – Я его огнем, а он меня росой…

Выйдя нетвердым шагом из-за стола, Мстислав подошел к монаху и оперся о него.

– Будь мне вместо него отцом, – жалостно попросил. – Отдай сокровище. Тебе же оно ни к чему…

– Догадываюсь, княже, о каком сокровище толкуешь. – Чернец сделался грустным. – Только не пойму, кто тебе о нем сообщил, если не Федор.

– Да ты же сообщил, отче, прошлой ночью, – кисло дохнул ему в лицо Мстислав.

– Ты сам видел меня и слышал, княже? – озабоченно спросил монах.

– Как теперь вижу и слышу.

– Знакомые козни, – покивал схимник. – Не иначе тот же злой бес вновь ополчился на Федора, что и прежде являлся ему в моем облике. А теперь он прельстил тебя, княже, возвел ложь на меня и на Федора. Более года меня никто не видел выходящим из моего затвора. И не видел я тебя прошлой ночью, и не говорил с тобой.

Мстислав отшатнулся от него, дико закричал:

– Не обманешь меня, злодей!.. Бейте его!

Ударом кулака он свалил чернеца на пол, стал избивать окованными сапогами. Несколько пинков нехотя добавили двое княжих мужей, уступившие затем место гридям. Те колошматили чернеца с азартом, оттеснив и самого князя. Мстислав, грязно выбранившись, выбежал из горницы, а когда вернулся, в руке у него была добытая где-то стрела.

– Бес в тебя вселился, княже, ибо ты сам себя предал ему! – успел выкрикнуть схимник, прежде чем сапог гридина в кровь разбил ему губы.

– А-а, проклятый чернец!.. – провыл князь, наклонился и с размаху воткнул стрелу в грудь монаха.

Гриди отошли. Мстислав мутным взором смотрел на дело рук своих. Сочившаяся из раны кровь натекла на пол, когда зашевелившийся чернец поднял руку, ухватил древко и вырвал наконечник. Тело судорожно дернулось.

– Не на добро себе нашел ты эту стрелу, княже, – сказал напоследок схимник и закрыл глаза.

Рука разжалась, и стрела упала к ногам Мстислава. Гридин пощупал жилу на шее чернеца.

– Жив.

– Под замок его до утра, – пробормотал князь, плохо сознавая, что говорит. – И второго. Завтра буду терзать их, пока не отдадут мне сокровище.

Опрокинув в себя чашу с медом, он сам замертво свалился на пол.

Обоих чернецов нашли поутру бездыханными, и некто из челяди, имевший веру в Христа, говорил, что ночью за преподобными приходили ангелы Господни.

…Тускло горящий светец вырвал из темноты скорченную фигуру. Некто в мирском одеянии трясся от страха и горестных воздыханий, головой подпирая низкий потолок ниши, ископанной в стене пещеры.

– Что за неприкаянная душа? – самого себя спросил отшельник Марк, прозванный Пещерником и Гробокопателем. Он приблизил светец к лицу непрошеного гостя: – Эй!

В свете пламени блеснули глаза, исполненные ужаса. Незнакомец теснее вжался в земляную стенку.

– А я-то уж думал, не оставил ли я непогребенным какого собрата и его душа пришла мытарить меня, – сказал чернец. – Однако не упомню такого, чтоб живой человек захотел лечь в могилу.

Испустив вздох, похожий на скорбный вой, пришелец вытянул руку, словно хотел загородиться, всхлипнул:

– Уй-ди-и!

– Куда ж я пойду, если мне надо работать, а ты как раз сидишь в недокопанной могиле? Это ты уйди.

Чужак, услыхав про могилу, завыл еще громче и головой в проход вылетел из ниши. Откатился к другой стенке и заметался на четвереньках – не знал, куда бежать.

– А тут всюду мертвые в могилах лежат, – невозмутимо сказал Гробокопатель. – Если так боишься их, зачем сюда забрался?

Пришелец скрючился у стенки и затих без ответа.

– Мертвые не страшны, – продолжал Марк. Он установил светец на деревянной полице, вбитой в земляную стену, и двумя руками взялся за лопату. – Живые опаснее.

– Я от живого мертвеца убежал, – глухо проговорил чужак, опять тоскливо воздыхая. – А ты – Марк Пещерник?

– Я-то Марк. А ты что за человек неведомый?

– Ведомый я, монастырский. Колчеком кличут. По-здешнему брат Никола.

– Где же это тебя по-мирски кличут, если в обители живешь, брат Никола? – углубляя могилу, расспрашивал Гробокопатель.

На это Колчек не ответил – опять шумно заскорбел. Марк не стал ему мешать, занятый своим делом.

– А как это, отче, – после недолгого горевания снова заговорил послушник, – покойники слушают твои повеления?

– Сам-то я кто? Мертвец, как они, – объяснил могильщик, – и душа моя смердит тлением… Ну, сказывай, какой там живой покойник тебя напугал. А-то ведь и наверх не вылезешь от страху. А мне тебя кормить и поить нечем.

Собравшись с духом, что выразилось в шумном сопении, послушник излил свою горесть:

– Грешен я, отче. Из-за меня погублены два чернеца, Федор и Василий.

– Знаю обоих, – помедлив, отозвался Марк, но работы не прервал. – И скажу, что не по силам было б тебе погубить этих праведных и сильных духом мужей.

– Я виновен в их смерти! – побив себя в грудь, придушенно крикнул Колчек.

– Что же, ты прельстил их каким соблазном, чтоб они души свои погубили? Или совратил их во вражду меж собой? – недоверчиво спрашивал чернец. – Или обратил в ересь? Или в иную духовную пагубу вверг?

– Я донес на них тысяцкому. А он пошел к князю Мстиславу Святополчичу, – вымученно пробормотал послушник. – Князь схватил их, пытал и предал смерти за то, что не отдали ему варяжский клад.

– Это иное дело, – воткнув лопату в землю, сказал Марк, взял в руки тяжелый крест-веригу, висевший у него на шее, и поцеловал. – Не погублены они, а прославлены Христом. Не как разбойники пострадали, но как христиане. А ты себя погубил, – заключил он, снова берясь за работу. – В Писании сказано: надобно прийти соблазнам, но горе тем, через кого они придут. Сие означает, что соблазны служат славою для тех, кто их победит, и пагубой для тех, кто не устоит перед ними.

– Лют ты, отче, – в трепете проговорил Колчек. – Он мне такого не сказал.

– Кто не сказал?

– Убиенный Василий, – дрожа, стал рассказывать послушник. – Через запертую дверь ко мне пришел. Пробудил ото сна и показал свою рану в груди. Страшный, побитый, в крови весь. А смотрит… не страшно. Тепло так, будто на дитятю. Совсем не как у амбара, когда велел мне идти в Киев… А у амбара не он был. Одно обличье его. У настоящего Василия глаз не такой и говорит иначе… В руке стрелу держал. Стрела в крови. Капало наземь. «Если не побоишься, – говорит, – и если хочешь оправдаться, иди к князю Мстиславу. Скажи ему, что будет убит этой же стрелой, если не принесет покаяния».