Шапка Мономаха

Тряся бородой, Святополк пилил гневным взглядом Мономаха, севшего в дальнем конце палаты со своими мужами.

– Молви слово, брат! – громогласно попросил он.

– Делать нечего, брат, – медленно ответствовал Владимир Всеволодич. – Насмешки над Русью и ее людьми нельзя простить. Зачем назвал он градских смердами? Почему не хочет ногой ступить в стольный град отцов и дедов и сесть на совете с нами? Для чего не желает оставить дружбы с погаными и держит у себя в почете Итларевича, врага Руси? Мы с тобой не писали ему ни о каком суде над ним и хотели принять его с братской любовью. Но, видно, плохи у Олега советники, раз дают столь злобные советы. И сам он злоумышляет против нас и впредь хочет иметь половцев в союзе против Руси. Так пусть Бог рассудит нас с ним, брат!

Святополк Изяславич возбужденно взметнулся с кресла.

– Когда выступаем?

– Когда хлябь сойдет и пути отвердеют.

– Добро, княже, – приговорили бояре.

– Хазары, оно конечно… – оглаживая бороду, рассуждал сам с собой епископ.

В тот же день к Чернигову вновь понесся гонец с письмом. Киевский князь хотел, чтобы грамота состояла из трех слов, излюбленных воинственным прапрадедом Святославом Игоревичем: «Иду на вы!». Но Мономах воспротивился, и гордое объявление войны заменилось перечислением всех вин и зол Олега, за которые тому надлежало ответить в честной брани.

Думали двинуть дружины через месяц. Однако весенние хляби затянулись на весь Великий пост. Зима с весной спорили, дрались дождями и снегами, землю то ковало холодом, то месило грязями. Святополк изнывал в томлении, а курский князь Изяслав, сын Мономаха, которого не приглашали на войну, сам затесался в нее, начав первым. Со своими курянами пришел к Мурому, давнему владению черниговских князей, выгнал Олегова посадника и утвердился в городе. Куряне, известно, народ боевой, заратиться на скорую руку им что меду глотнуть – матери рожают их под звуки ратных труб и едва отняв от груди, сажают на коней. Князь им под стать достался – лишь учуяв запах войны, неистово рвался в бой.

Только к концу апреля, отгуляв на Пасхе, к Выдубичам подошла рать из Переяславля.

Прослышав о появлении на Красном дворе Мономаха, из соседней Печерской обители выбрался монах и решительно направил к князю стопы в лаптях.

– А, Нестор, – без радости приветствовал его Владимир Всеволодич.

Зная обычай благочестивых монахов, утруждающих плоть, он велел подать на стол лишь квас, печеную рыбу и хлеб. Книжник отпил квасу, а к остальному в смятении духа не притронулся.

– Как там подвижничает мой Душило? – спросил Мономах, желая оттянуть неприятный разговор, угаданный им в глазах черноризца.

– Накануне поста принял постриг и монашеское имя Илия. Трудами иноческими и смирением снискал уважение братии. Князь…

– Погоди, Нестор. Знаю, о чем хочешь говорить. Только на сей раз не вынудишь меня уступить. Нынче правда на моей стороне, и решения своего воевать с Олегом не переменю.

– Испытай свою душу, князь, – твердо смотрел ему в глаза книжник, – не найдешь ли в ней среди мыслей о правде темного пятна? Так ли чисты твои намеренья, как хочется тебе думать?

– В чем винишь меня? – помрачнел князь. – В желании мести? Если и мщу Олегу, то за Русь, за землю, которую он не чтит святыней, доставшейся от отцов и дедов, и попирает ее ногами поганых.

– Господь отмститель любого зла, – напомнил Нестор, – а княжьими раздорами только навлечете на Русь еще горшие беды. Помирись с братом, князь, молю тебя!..

– Хватит, Нестор! – резко оборвал его Мономах. – Довольно и того, что мои братья своими глупостями мешают мне, да еще втайне смеются надо мной, презирая за слабость. Дай мне делать мое дело и не вмешивайся! Не смогу оборонить Русь, когда за спиной у меня братние свары и тупая вражда. Или изгоню Олега с Руси, или силой согну его гордую шею. Или же Руси уползать от степняков все дальше на полночь, в леса и в снега… Ты любишь примеры из прошлого. Так знай, что я завидую прадеду, князю Владимиру, который один владел землей Русской и потому сумел загородить ее от печенегов. Братья, истлевшие в могилах, не мешали ему!

– Князь… – ужаснулся книжник. – Твои мысли опасны. И Святополк Окаянный думал сходно: «Перебью братьев и один завладею Русью»…

– Ступай прочь, Нестор, – потемнев лицом, с угрозой сказал князь. – Я не нуждаюсь в поучениях от тебя, а добро от худа сумею отличить. Твое дело – молитва да воздыханье, а не советованье князьям. На то есть бояре.

Книжник, смиренно поклонясь, побрел обратной дорогой.

На другой день две дружины, киевская и переяславская, врозь выступили к Чернигову. У брода через Десну соединились и к городу придвинулись вместе. Не встретив никакого препятствия, вошли в ворота Чернигова и вышли с другой стороны. Олег, услыхав, что на него идет сборная рать, не захотел, как Мономах, драться на стенах. Черниговцы, не любившие князя, рассказали, что он побежал со своей дружиной к Стародубу. Надеясь догнать его, Мономах и Святополк взбодрили войско, подстегнули коней.

Доскакали до речки Сновь, прошли ее вдоль до истоков и углубились в леса, мало чем отличные от недалеких дебрянских глухоманей. Вышли к другой речке, уткнулись в запертую крепость, опоясанную водяным рвом, ощеренную заборолами и готовую плеваться калеными стрелами. Олег засел в Стародубе, чьи укрепления были растянуты меньше черниговских и позволяли с небольшими силами выдержать осадное сидение.

С другого берега реки за войском, примеривавшимся к крепости, наблюдали из леса трое конных.

– Хорошо, – сказал отрок с длинными соломенными волосами, свисавшими из-под половецкой островерхой шапки. – Много воинов привели князья, в своих землях мало оставили. Степным людям открыт путь. Русы большой кровью и богатой добычей заплатят за гибель моего отца бека Итларя.

– Ну и кровожадные вы твари, степняки, – сплюнув, процедил черниговский дружинник Вахрамей Колыванович.

– Только дай дорваться до живого мяса, – поддакнул Мстиша.

– Сам князь Олег попросил быть кровожадными, – широко улыбнулся Итларевич, – чтобы наказать своих братьев. А вы почему напросились мне в провожатые? Знаю: князь сказал, у Колывановичей свои счеты с Киевом, пускай с тобой едут, зовут степь на Русь.

– Ладно, поехали, чего язык по ветру зря полоскать, – хмуро сказал Вахрамей.

Углубившись в лес, но не теряя из виду берег, они поскакали к Десне.

5

Половину ночи оттаскивали из-под стены града мертвых и раненых. До темноты стрелки Олега не позволяли приблизиться ко рву. Ошалев от жестокого дневного приступа, не видели белых тряпиц, наверченных на древки копий, не разбирали, кто лезет к стенам – дружинники или обозные холопы.

Стародуб был прочной крепостью, хотя и стоял в лесу, – половецкая волна накатывала и на здешние края, вынуждала укрепляться.

Поутру, объезжая с непокрытой головой тела убитых, сложенные в ряды, Мономах насчитал более полутора сотен. Холопы в стороне у леса копали длинную могилу – третью за месяц. Обозные попы ходили между мертвыми с кадилами, надрывно тянули заупокойную. Отдельной грудой навалили прихваченных по ошибке за рвом Олеговых дружинников, падавших со стен. Отроки, разозленные вчерашней бойней, уже приноровлялись к строительству метательного орудия, чтобы отправить трупы в город. Остановясь перед горой чужих мертвецов, Мономах велел позвать к ним попа и рыть яму.