Шарль Перро
Шрифт:
Но как найти слова, чтобы поведать о прелестях Вашего царствования? Если подниматься от века к веку, мы не найдем другого такого зрелища, на которое было бы обращено внимание всего Мира: вся Европейская армия и вся Европа слишком слабы против Вас.
Именно на таких устоях вырастает надежда бессмертия; и на какое жалованье мы можем рассчитывать, кроме Вашей славы, которая ярко очерчена ею самою, чтобы жить вечно в памяти людей. Ваше Августейшее имя поможет жить и нашим трудам, ибо если их запретят со временем, то одновременно запретят и язык, который служил для Вашего прославления, и мы не сомневаемся в том, что уважение к языку, на котором Вы диктуете резолюции Вашему Совету, отдаете приказы Вашей армии — это триумф Вашего века. Превосходство Вашей силы зависит и от яркости передачи языка, который господствует в самой прекрасной части мира.
Между
Если когда-нибудь придется рассчитывать на то, что живой язык можно будет зафиксировать и он не будет зависеть от причуды и тирании обычая, то нам придется считать, что наш язык достиг в наши дни этой славной вершины неизменности, поскольку книги и другие памятники, рассказывающие о Вашем Величестве, всегда будут рассматриваться как повествующие о событиях в прекрасном веке Франции и доставят наслаждение всем народам и станут школой для всех королей.
Государь,
Вашего Величества
весьма смиренные, весьма покорные и весьма преданные подданные и слуги
Академики Академии Франции».
В этом виде «Письмо к королю» и было приложено к «Всеобщему словарю французского языка» и попало к монарху. Людовик остался очень доволен и милостиво разрешил печатание «Словаря». В 1694 году этот труд наконец увидел свет.
А по рукам стали ходить издевательские «ремарки» (замечания) Жана Расина к «Письму к королю». Полные остроумия, но вместе с тем до чрезвычайности злобные, они имели целью принизить успех Шарля Перро, очернить всю проделанную под его руководством работу. Эти «ремарки» Жана Расина отражали те конфликты, которые возникали в литературном мире Франции в последнем десятилетии XVII века.
В том же 1694 году Антуан Арно прислал из Брюсселя свое мнение относительно спора между Буало и Перро, который так волновал парижан, а особенно парижанок. Речь шла о «Десятой сатире» Буало — «Против женщин» и «Апологии женщин» Шарля Перро. Однако ответ Арно оказался не совсем таким, какого ожидал Шарль.
Дело в том, что Шарль, семью которого связывали с Антуаном Арно долгие годы дружбы, не знал, что в последнее время Расин сделал многое для Арно и, главное, выпросил у короля разрешение на возвращение патриарха янсенистов из Бельгии. Считавший себя обязанным Расину, Арно согласился на его просьбу открыто не поддерживать Перро. Более того, он отправил свое письмо не прямо Шарлю, а своему корреспонденту в Париже, а тот, вместо того чтобы отдать письмо Перро, передал его не кому иному, как Буало!
Буало поступил в высшей степени непорядочно. Хотя письмо было написано вовсе не ему, он приказал переписать его во множестве экземпляров и распространить в списках. Но — главное — он несколько подправил текст письма. В результате подлога мнение Арно — в принципе, вполне благоприятное по отношению к Перро — видоизменилось, и, естественно, не в его пользу.
24 июня 1694 года Буало пишет в Брюссель Антуану Арно: «Я не знаю, как выразить вам свою признательность за то, что вы любезно разрешили мне познакомиться с письмом, которое вы написали г-ну Перро по поводу моей последней сатиры. Я никогда не читал ничего, что доставляло бы мне такое удовольствие».
И он добивается своего: Перро соглашается примириться с ним и обращается к посредничеству Жана Расина и аббата Тальмана.
Профессор Марк Сориано так объясняет его решение:
«Перро вынужден идти на уступки, ибо в его руках копия письма Арно, подправленная Буало. Приговор Арно тяжел для Перро не только из-за его содержания, не только из-за того, что он сделан другом, но и из-за того, что он сделан сторонником янсенистского вероисповедания.
Если бы Арно вернулся в Париж, Перро бы лично переговорил с ним и узнал, что его мнение благоприятно для него. Но Арно болен и, хотя получил уже разрешение вернуться в Париж, остается в Брюсселе».
В те же дни Буало пишет Арно:
«Я сомневаюсь, что мне когда-нибудь придется взять в руки перо, чтобы писать против Перро-академика, потому
что в этом больше нет никакой надобности. И в самом деле, по поводу его писаний против „древних“ я, по мнению многих моих друзей, и так извел слишком много бумаги в своих „Размышлениях о Лонгине“, стремясь опровергнуть произведения столь невежественные и опровержения недостойные. Что же касается его критики моей нравственности и моих сочинений, то, уверяют они, один слух о том, что вы встали на мою защиту, достаточен, чтобы сделать меня неуязвимым, несмотря на его поношения. Я признаю, что они правы. И все же истина состоит в том, что для полноты моей славы необходимо, чтобы ваше письмо было опубликовано. Чего бы я не сделал, чтобы получить ваше согласие! Нужно ли мне отказаться от всего, что я писал против Перро? Нужно ли мне стать на колени? Нужно ли мне прочитать целиком „Святого Павла“? Только скажите, и ничто не будет трудным для меня».4 августа примирение состоялось. Буало и Перро встретились и протянули друг другу руки.
6 августа Арно составил мнение, благоприятное для Перро.
А 8 августа в Брюсселе Антуан Арно умер.
История показала правоту Перро в этом его споре с Буало. В «Апологии женщин» он утверждал, что в некоторых случаях французские женщины становятся выше мужчин.
И действительно, в век Шарля Перро женщины стали активно влиять на внешнюю и внутреннюю политику государства. Достаточно вспомнить поведение герцогини Орлеанской в годы Фронды, достаточно вспомнить Марию Манчини, госпожу де Монтеспан, госпожу де Ментенон, приближенных ко двору и фактически руководивших его политикой. Достаточно вспомнить Марионну де Лорм, Нинон де Ланкло, госпожу де Шуази, девицу де Скюдери, маркизу де Рамбулье… «Они некоторым образом создали влияние женщин на новейшее общество», — писал Александр Дюма в романе-хронике «Людовик XIV и его век».
К изданию первого сборника сказок Шарль относился очень серьезно. Не просто ради того чтобы потешить публику, решился он на это. В предисловии к сборнику Перро должен был нанести новый удар по «древним», показать, что народные сказки живее античных мифов, современнее и нужнее людям.
«Прием, который публика оказывала сочинениям, составившим это собрание, по мере того как она получала их по отдельности, — писал он, — служит некоторым ручательством, что они не произведут на нее невыгодного впечатления, когда появятся все вместе. Правда, некоторые лица, притязающие на глубокомыслие и достаточно проницательные, чтобы увидеть в них только сказки, написанные ради забавы и посвященные предметам не слишком значительным, отнеслись к ним с презрением; но к нашему удовлетворению оказалось, что люди, наделенные хорошим вкусом, судят о них иначе.
Они-то с удовольствием отметили, что эти безделки вовсе не безделки, а заключают в себе полезную мораль и что игривый склад повествования был выбран только затем, чтобы они действовали на ум читателя с большей приятностью, вместе и поучая и развлекая. Этого должно было бы быть довольно для меня, чтобы не опасаться упрека, будто я искал легкомысленной забавы. Но коль скоро я имею дело с людьми, которые примут не всякий довод и которых сможет убедить только пример и авторитет древних, то я успокою их и на этот счет. Милетские предания, столь знаменитые у греков и восхищавшие собой Афины и Рим, были такого же свойства, что и рассказы, вошедшие в этот сборник. История о Эфесской Матроне такова же в своем существе, как и история о Гризельде; и та и другая — это новеллы, то есть рассказы о событиях, которые могли бы случиться, и они не содержат в себе решительно ничего, противоречащего правдоподобию. История про Психею, написанная Лукианом и Апулеем, — чистейший вымысел, нянюшкина сказка — вроде истории про Ослиную Шкуру. Недаром, как мы видим, и у Апулея старуха рассказывает ее похищенной разбойниками молодой девушке, подобно тому как „Ослиную Шкуру“ каждый день рассказывают детям их воспитательницы и бабушки. История земледельца, получившего от Юпитера в дар способность вызывать по своему усмотрению дождь и солнечную погоду и воспользовавшегося ею так, что ему привелось собрать лишь солому и ни единого зерна, ибо он ни разу не пожелал ни ветра, ни холода, ни снега и ничего на них похожего, что, однако, необходимо для произрастания злаков, — эта история, говорю я, того же рода, что сказка про смешные желания, хотя первая серьезна, а вторая забавна; смысл же обеих в том, что люди не знают, чего им надо, и для них большее счастье — идти по пути, указанному Провидением, нежели получать всякие блага по своему желанию.