Шарлатан

Еще два сына бабы Насти из деревни уехали, причем оба уехали в Богородск и там работали на кожевенном заводе. А остальные… у бабы Насти родилось одиннадцать детей, но выросло только пятеро — и она считала, что ей еще повезло. Не так, конечно, как тем же Голубевым: у тех из двенадцати десять выжило, но все же лучше, чем у ближайших соседей Смирновых, где из четырнадцати детей только двое до свадеб дожили. Впрочем, то, то дожила их дочь, и мне позволило на свет появиться — но об этом я уже совсем потом узнал.

Крестьян в деревне почти не было, не было в деревне и колхоза — однако сельских хозяйством занимались все. В основном — на своих огородах, хотя возле деревни было и два небольших поля, которые — после довольно бурных споров, едва не окончившихся перестрелкой — не «отписали» к колхозу из соседнего села Грудцино. И все луга до ближайшей речки Кишмы тоже были к деревне «приписаны», на них мужики (а в основном все же бабы) сено для скотины заготавливали. Впрочем и лугов было гектаров шесть, и полей хорошо если пяток гектаров насчитывалось, но деревне и этого хватало. Потому что на всю деревню коров насчитывалось меньше десятка, а лошадей — вообще три было, так что им на прокорм сена хватало. А больше живности никому и не требовалось, в домах в основном держали только кур, а парочка семей еще и уток разводила. Тем не менее молоко у нас в доме всегда почти было (хотя ближайшая корова проживала в трех домах от нас): селяне «продукт» односельчанам продавали с удовольствием. Для кур в основном поля и засевали: там постоянно выращивали просо и иногда ячмень. Так что у нас по крайней мере яйца в хозяйстве почти всегда были.

Я в апреле уже научился ходить, и меня удивило, насколько же это умение дается непросто! А еще — главным образом благодаря березовому соку — я научился есть ложкой. Сосок-то пока еще не водилось, по крайней мере в деревне о них никто и не слышал, так что «подкармливать» младенцев начинали с ложечки. И вот когда мать с бабой Настей начали обсуждать, кому меня поить, а чашка с ложкой стояли уже на столе передо мной, я ложку как-то сумел схватить и сам начал сок хлебать. Сок-то — он вкусный! Но ни на мать, ни на бабу Настю мой талант ни какого впечатления не произвел: после этого они просто ставили еду передо мной и давали в руку ложку. Тоже дело полезное: аккуратно я научился есть уже к концу мая.

А еще я к концу мая стал ходить относительно устойчиво, и даже по лестнице подниматься и спускаться (второе мне далось почему-то гораздо труднее), и мне обломились (от одного из дядьев, работающих в Богородске) собственные ботинки. Не совсем все же ботинки, а что-то вроде индейских мокасин, сшитых из единого куска кожи — но свои! И в этих мокасинах я уже сам выходил во двор, а там столько всякого нового и интересного!

Как раз в начале лета я ненадолго задумался о том, откуда я все это знаю, и вообще, как я так хорошо понимаю других, взрослых людей — но опять, мысль эта меня надолго не заняла. Потому что я нашел себе новое и очень интересное занятие. Очень новое и очень, очень интересное: я нашел себе игрушку. Даже не одну, а много игрушек…

В каждом жоме у народа был изрядный запас корзин, причем довольно больших, которые все называли «бельевыми». Причем не по назначению (хотя некоторые для переноски белья и использовались), а по размеру: бельевая корзина была объемом примерно с ведро. И основным их назначением была переноска грибов из лесу. Имелись, конечно, в хозяйстве и корзины поменьше, но именно бельевых было больше всего, они чаще всего использовались, а потому и портились гораздо быстрее. И порченные (у которых дно развалилось) ставили в качестве гнезд в курятники: из них яйца собирать удобнее — а поэтому их сразу не выкидывали, а откладывали в сторонку. И в этих «сторонках» корзин набиралось очень много, ими потом растапливали костры, на которых варенье варили. Но сахар был все же лакомством и сам по себе, поэтому варений варили мало, в основном малиновое «в лечебных целях» или земляничное — уже в кулинарных, но мало кто мог хотя бы пару литровых банок на зиму наварить. Поэтому корзин у всех валялось очень много, ведь ее в печку-то и не запихнуть, а огонь лучиной растапливать было куда как проще — так что я этих корзин набрал десятка два. И у себя во дворе, и у соседей. Брал (никто не отказывал, когда я просил дать мне испорченную), надевал ее на голову и гордо шел домой. И складывал свою «добычу» на огороде…

Вообще-то в деревне любой ребенок, самостоятельно передвигаться умеющий, передвигался именно самостоятельно: за ним в лучшем случае просили приглядывать старших девочек в доме. Или соседских, если своих не было — а вот бегать вокруг младенца и кудахтать никто вообще не собирался. Если ребенок куда-то идет, значит ему надо. А если не надо, то ему это объяснят, когда он домой вернется, ремнем по попе объяснят. А ремни, причем очень хорошие, кожаные, в деревне у любого мужчины были. Старше лет так трех, так точно у каждого: я об этом узнал, когда мне кто-то из соседей пытался объяснить, что таскать в корзинке конские яблоки все же не стоит…

Но это сосед так думал, а у меня мнение было иное, так что я — чтобы снова ремнем не отхватить — просто стал эти яблоки маскировать разной травой и листьями. Листьев-то в лесу было много, а конский ценный продукт я как раз в лесу, на дороге, ведущей к Ворсме, и собирал. Собирал и аккуратно складывал в добытые ранее корзины…

Мне мама сплела корзинку маленькую, литра на полтора объемом, так что на заполнение одной бельевой корзины у меня уходил целый день, а то и два. Но я «копил» не только продукт животноводства, еще в корзины сыпал набранную в лесу подстилку, а иногда и набранный на реке песок. Иногда потому, что до реки мне было все же ходить трудновато и туда я добирался лишь когда кто-то из присматривающих за мной соседских девчонок туда шел. Вообще-то от нашего дома до околицы по «нагорной» улице было чуть меньше полукилометра, а от околицы до речки — всего метров двести. Но улица потому и называлась Нагорной, что шла она на горе, а к реке приходилось спускаться по довольно крутому склону метров на двадцать, а то и больше. А свою корзинку с песком я и по ровной дороге не дотащил бы — но девочки (уже почти взрослые, лет по пять, а то и по шесть) никогда не отказывались мне помочь корзинку песка донести. Жалко даже, что на речку они ходили редко, да и вообще туда дорогу проторили в конце июля, когда уже в зарослях на берегу ежевика поспела.

А к этому времени я уже точно знал и дату своего рождения, и многое другое. Например, почему зимой в доме так часто вкусно пахло: мне-то по малости лет не давали, а взрослые себе чуть ли не ежедневно грибной суп варили. Из сушеных, понятное дело, грибов, причем исключительно из белых. Начиная с конца июня вообще грибы становились основным источником белковой пищи в деревне: в лесу их было просто завались, причем разных — и мужики, с работы возвращаясь, всегда котомку с грибами приносили. Но в основном грибами занимались дети, иногда бабы, а по воскресеньям мужики специально в лес ходили и притаскивали по бельевой корзине исключительно белых для сушки. Еще, конечно, не брезговали подосиновиками и подберезовиками, которые сразу же и готовили, а иногда и грузди собирали — но за ними отдельно ходили. Лично меня больше всего удивляло, что взрослые ходили именно за конкретными грибами: если шли за белыми, то прочие только «на ужин» брали, если за груздями — то кроме них вообще грибов не приносили. За исключением очень редко попадающихся грибов, именуемых в деревне «дубовиками»: по мне — так чисто сатанинский гриб, но взрослые их как-то различали (а может сатанинские тут вообще не водились) и брали их всегда, когда находили: они считались «самыми лучшими». Подтвердить или опровергнуть я это не мог: мне грибов пока вообще не давали. То есть давали, да и то понемногу очень, тушеные в молоке сыроежки, причем мама тушила их специально для меня. Те тушила, которые я сам и собирал, в крошечном чугунке размером едва в поллитра — но и его наполнить у меня грибов найти пока не получалось…

Думаю, что без этих грибов деревня просто бы не выжила, и уж тем более не выжила бы наша семья. Да, у нас был самый большой дом в деревне, а приусадебный участок был такой же, как и возле других домов — и на одну семью выходило очень мало. А жизнь в деревне даже для рабочего класса кое-каких знаний в сельском хозяйстве дает, так что под картошку на огороде в году отводили не больше пятой части. Еще сажали репу, морковь (немного) и капусту, а на краю огорода две яблони росли, так что на зиму квашеной капусты в каждой семье запасали по паре бочек. Но урожая хватило бы на жизнь впроголодь, так что грибы были подспорьем более чем существенным. А в лесу их было видимо-невидимо!

Из всех мужиков в семье только Алексей (старший брат матери) за грибами не ходил. То есть не ходил по воскресеньям два-три раза, но жена его все же доставала (каждое воскресенье доставала!) и он с проклятьями, захватив с собой ведро жестяное, убегал в лес, причем всегда убегал в лес дальний, который уже за Грудцино рос. И именно убегал, а часа через два возвращался оттуда с одним-единственным грибом. С белым грибом, который ножкой упирался в дно ведра, а шляпка ведро на манер крышки закрывала. Говорили, что мужики (что из Кишкино, что из Грудцино) за ним пытались следить, чтобы понять, откуда он такие грибы таскает, но безуспешно, а Алексей никого с собой никогда не брал. И когда он возвращался с грибом, он сразу же выпивал полстакана водки и заваливался спать — впрочем, пьяницей он вроде не был, просто на работе уставал слишком сильно. Вообще-то как раз он считал, что семью он и без грибов прокормить может: работая мастером, зарплату он приносил даже больше, чем получали его брат и зять вместе, и даже больше, чем вообще вся остальная семья зарабатывала. А зарабатывали другие тоже немало…

Чем хорошо в деревне жить рабочему человеку: у крестьян начинается уборочная, а рабочий может и в отпуск идти. И почти все мужики Кишкино в десятых числах августа именно в отпуск и уходили. Причем уходили очень далеко, аж во Владимировку на Волге. Там они у местных кочевников закупали шерсть овечью, причем закупали ее очень много, для чего шли они в этот отпуск на собственной здоровенной лодке, в остальное время хранящейся в Павлово. И привозили оттуда шерсти несколько тонн, а заодно уж и соли привозили по паре мешков на человека. Соли-то в деревне требовалось много: и капусту квасить, и грибы солить, да и для прочих нужд… Для соли у нас в сарае стоял специальный ларь, здоровенный, я, думаю, по нему просто гулять бы мог не пригибаясь — ну, если бы он пустой был. Но он пустой никогда и не был, почти всегда доверху солью стоял засыпанным. А чтобы из него эту соль доставать, рядом с ларем на веревке висел и топорик специальный