Шарлотта Исабель Хансен

— Совета, да. Давай так скажем, Роберт Гётеборг, что я прошу сменить мне научного руководителя, да-а, и знаешь еще что, между прочим, я твою бабу складывал в шар. А? Швеция? А? А ты знаешь ли, Роберт, что я бывал в ее комнатах для гостей, что я и высоту потолков измерил и что мне довелось отведать от всех изюмин и виноградин, которые были расставлены на сервировочных столиках? А? И вот я как раз и просек, — бормотал он, — что то, что я считал искренним любовным чувством, которое все росло во мне, так вот это вовсе отстой, это гниль и грязь.

Излив в таком зудении свой пьяный гнев, под регулярные возгласы Хассе: «Не подумайте, Ярле не такой на самом деле», «Ни в коем случае не принимайте этого всерьез», «Забудьте эту чепуху, не слушайте этого», он захрапел на заднем сиденье, пока Роберт и Хердис ехали к Мёленприс, почти не разговаривая друг с другом и не сказав ни слова Хассе. Они припарковались перед домом, и Роберт с Хассе вынесли Ярле из машины, подвесив его, как покойника, между собой, и он слегка пришел в себя, когда они втаскивали его вверх по лестнице к квартире Греты Страннебарм. Пока они — осторожненько — стучались в дверь, Хердис попробовала поправить на нем одежду.

— Ярле, — прошептала она.

Он отхаркнул и открыл глаза:

— Мм? Я дома?

— Ярле, — прошептала она снова, — постарайся-ка хоть немного взять себя в руки.

Дверь открылась.

— Папа?

В глазах у Ярле больше не двоилось. Он видел Лотту. Она была одета в белую пижамку с красной каемочкой вокруг шеи, а по самой пижамке скакали желтые и красные кролики с морковками во рту. Глаза у нее были красные, взгляд испуганный, и она плакала, держась за руку Греты Страннебарм.

— Папа! Мы так долго тебя искали! — прорыдала Шарлотта Исабель и отпустила руку Греты. Девочка сделала несколько шажков к отцу, обхватила Ярле ручонками за талию и приникла головой к его телу — Ты не хотел к нам возвращаться? Твое собрание теперь закончилось, папа? А ты теперь останешься с нами? Я так боюсь, папа, я боюсь.

Французское совещание

Утром в понедельник Ярле очнулся у Греты Страннебарм в каком-то не то чулане, не то гостевой комнате. В помещении, оклеенном небесно-голубыми обоями, не было занавесок, оно было узеньким и тесным, но маленькое окошко там все же было. Уже в течение нескольких часов оно впускало сюда настойчивую полоску света, угрожавшую разбудить погруженное в пьяную дремоту тело, но это ей никак не удавалось. Наконец часов в одиннадцать мозг начал потрескивать.

В нем стали возникать отдельные картины и воспоминания, и это было настолько неприятно, то, что вдруг всплывало из глубин и посещало его, что он проснулся. Заворочавшись на матрасе, он покрепче сжал веки и попробовал снова заснуть. Но ничего не вышло. Картины разрастались. Лавиной накатили мысли. И все это было уж слишком постыдным.

Неужели он действительно схватил Шарлотту Исабель за руки на лестничной площадке и споткнулся о порог, входя в квартиру Греты, так что они вместе повалились на пол и опрокинули вешалку?

Он заворочался под одеялом.

Неужели правда, что его рвало в туалете, а Шарлотта Исабель стояла позади и приговаривала: «Надо, чтобы все вышло, папа, чтобы все вышло, и тебе станет легче, мама так всегда говорит»?

Он зажмурил глаза и ужаснулся.

И неужели и то правда, что Шарлотта Исабель там же, на площадке, с плачем причитала: «Тетя Хердис, тетя Хердис, а папа говорил, что я тебя больше никогда не увижу»?

Ярле вытянулся на матрасе в тесной каморке и в отчаянии потряс головой: «Господи, что же я наделал?» Действительно ли Роберт Гётеборг посмотрел ему прямо в лицо, когда они с Хердис собрались уходить, и сказал: «Сегодня на вас стыдно смотреть, Ярле»?

В комнате было муторно и душно, как в парилке. Ярле встал в одних трусах и потянулся к защелкам, но окно не желало открываться. Он повалился обратно на матрас.

Действительно ли Шарлотта Исабель спросила, не заболел ли он, раз он так шатается? Неужели правда Даниэль проснулся среди ночи, перепуганный насмерть, потому что Ярле ввалился в гостиную и упал?

Да, Ярле. Да. Да. Да.

И Грета Страннебарм отказывалась сказать ему хоть слово всю ночь напролет?

Да. Отказывалась.

Он вспомнил, как он стоял на коленях, прижав к себе Лотту, в гостиной Греты, как он среди ночи прижимал к себе ее крохотное тельце и просил прощения: «Папа никогда больше не будет так поступать с тобой, девочка моя!» Он вспомнил, как она погладила его по голове и сказала, что, конечно, прощает и что она тоже больше никогда не будет так делать.

Как делать?!

Что же такого она наделала, кроме того, что ее угораздило родиться от такого папаши!

Господи!

Единственное, чего Ярле был не в состоянии вспомнить из событий прошлой ночи, так это как он оказался раздетым в этой не то кладовке, не то гостевой комнате. А пожалуй, если уж быть до конца честным, это было и к лучшему.

Он надеялся, что не приставал накануне к Грете. «Господи, спаси и помилуй! — сказал он себе. — Сделай так, чтобы я, по крайней мере, не растрезвонил перед ней все те глупости, что я о ней думал!» Он надеялся, что просто вырубился.

Пристыженный, он поднялся с матраса и потянулся за своими джинсами, неопрятной кучкой валявшимися в какой-то коробке вместе со старым пластмассовым кассовым аппаратом «Фишер Прайс». Что же ему теперь делать? Казалось очевидным, что невозможно сочинить никакой достоверной истории, при помощи которой удалось бы приукрасить то, что он натворил. Он натянул джинсы. От попыток придумать оправдания толку не будет, это ясно. У него был только один выход. Полное признание вины по всем пунктам. Полное отступление. Максимум раскаяния.

Ярле затянул ремень и провел руками по макушке. Он никогда больше не будет пить, уж это во всяком случае точно. На этот раз он завязывает окончательно. И что это была за идиотская идея? Отправиться пьянствовать в состоянии такого сильного стресса. Мало ему было собственного отца, который выпил за свою жизнь столько, что с лихвой хватило бы на всех них, и более того? Вот-вот. И не кончилось ли это очень плохо? Именно. Неужели это не смогло его ничему научить? Ярле глянул на дверь. Вот теперь они небось сидят молча в гостиной и ждут, когда же встанет этот монстр-папаша. Вот сидят они теперь аккуратненько рядочком, распаленные и заплаканные, готовые предать его суду. И вообще, почему же это он, собственно говоря, спал здесь, а не у себя дома?

Он закрыл лицо руками.

Шарлотта Исабель: «Бедный папа! Ему так больно! Его нужно уложить спать с нами!»

Грета Страннебарм: «Пожалуй, сегодня ночью твоему отцу лучше побыть одному, Лотта».

Шарлотта Исабель: «Но бедный папа! Он же не может спать в этой кладовке совсем-совсем один!»

Ярле встал.

— Ну что я за такой чертов придурок?! — прошептал он и нащупал в кармане брюк часы. Уже двенадцатый час. Черт.

Он нашел возле двери свою грязную футболку и огляделся. Старые игрушки. Ведро для мытья пола. Неработающая плита. Коробка с обувью. От его одежды воняло. Черт. Пропади все пропадом! Ну ладно. Нечего делать, нужно выйти к ним.