Шайтан Иван 5

— Ты чего, командир, вспомнил чего нехорошее? –спросил Савва.

— Да так, вспомнил, как по голове получил. — Соврал я.

— Радуйся, что так всё обошлось. Только стукнули, а не развалили голову то. — усмехнулся Савва. Что-то зашебуршилось в душе и я запел.

Расцветали яблони и груши, поплыли туманы над рекой….

Бойцы дружно подхватили и расцветили песню разными голосами и свистом.' Нам песня жить и пёхом ходить помогает.' — как говорят мои бойцы, а они понимают толк в многокилометровых маршах. Мы прошли вёрст сорок или около того.

— Миша, нас не жди. Будь осторожен, всё, как положено на боевом выходе.

— Понял командир. Может подождать тебя?

— Нет смысла, не знаю точных сроков. Действуй по плану. Трогай.

Я, с разведкой Кости, кроме Азамата, который остался формировать полусотню и моими гавриками двинулись к перевалу. Исхак вел нашу группу уверенно. Двигались конно. Природа бушевала зелёными красками, кричала и радовалась теплу и солнцу, щебет птиц, стрекот цикад и масса других звуков. Но глаза и слух не реагировали на эти проявления природной красоты. Мои глаза выискивали несоответствие предметов и вещей в данной местности, а слух отсекал всё лишнее, стараясь отслеживать посторонние звуки не вписывающиеся природную симфонию. Вот так грубеет и черствеет душа человека находящегося на войне. Два бойца шли в передовом дозоре.

— Командир, что делать будем? — Спросил Савва

— Встречаем караван с нужными людьми. Приблизительно семь, восемь человек, две женщины, может больше. Семья Хайбулы.

Эркен, Савва и Костя ехавшие рядом кивнули.

— Нужно доставить к нам на базу и временно спрятать.

— Может лучше у Ромы разместить, — скептически заметил Эркен. — На базе куча народа, им не выйти из дома, а у Ромы двор отгорожен, лишний взгляд не зацепится. Выставим дополнительную охрану и им полегче будет.

— Согласен, так и сделаем.

Мы остановились у начала подъёма на перевал. Дороги, как таковой, не было. Широкая тропа, метров пять, шесть. Движение только пешком или на лошади. Перевозка на телеге или арбе была бы весьма затруднительна. Небольшая поляна со следами кострищ и маленьким ручьём. Идеальное место для стоянки. Одна сторона упиралась в гору с крутым подъёмом, можно было не опасаться нападение с этой стороны. Дал команду на остановку и ночлег.

— Господин, лошадей лучше оставить здесь, пешком передвигаться удобней. — Посоветовал Исхак.

— Сколько идти до вершины?

— Если идти пешком и выйти рано утром, к вечеру можно дойти, но подниматься будет очень трудно. Спускаться много легче, даже с грузом.

— По дороге есть места где можно остановиться? — Уточнился я у проводника.

— Да, есть, две площадки достаточно широкие.

— Сегодня восьмое число, — подумал про себя. — Времени немного есть, можно не торопиться. Завтра утром, выходим. С лошадьми остаются Аслан и ещё двое, Костя определи кто. Сухпай на три дня, лишнего барахла не брать. Всем отдыхать.

В это же время у костра сидел Михаил Юрьевич Лермонтов, новоиспечённый сотник теперь уже отдельного пластунского батальона. Радость от нового назначения, которая распирала от гордости, немного прошла, уступив место спокойному удовлетворению. Он ощутил то редкое состояние, когда ум перестал метаться между прошлым и будущим, позволяя существовать здесь и сейчас. В единственной, подлинной реальности. Та встреча с командиром, в казармах лейб-гвардии Собственного конвоя императора, разделила его жизнь на до и после. Как выразился есаул, столичное, тухлое прозябание. О, как он был прав. Петербург с его салонными интригами, вымученными стихами и дуэлями похожими на фарс. Михаил почти перестал вспоминать о прежней жизни в столице, те дни казались теперь чужим, надуманным сном. Служба в сотне захватила его с первого дня, как горный поток подхватывает щепку. Здесь, среди этих суровых гор и простых людей, он наконец обрёл то, чего бессознательно искал всю жизнь, место, где его душа была в согласии с бытием.

Каждое утро он просыпался с ясным осознанием, что сегодня он вновь будет полезен, нужен, важен, не как светский хлыщ, не как модный стихотворец, а как настоящий человек, делающий настоящее дело. Отечество больше не было для него абстракцией, оно воплощалось в этих бойцах, в этой земле, в этой службе.

Да, служба была опасна. Каждый выход мог стать последним. Но эта опасность была честной, в отличие от придворных интриг. Да, она была трудна, но какой сладостной была усталость после честно выполненного долга!

Особенно дороги были эти люди, ставшие за короткое время ближе братьев. Они доверяли ему свои жизни, и это доверие грело лучше любой награды. А их простое, без церемоний, обращение — «командир» — звучало для его уха прекраснее всех столичных титулов. В этом слове была вся суть его нынешнего бытия: ответственность, доверие, братство.

Когда вечером у костра он слышал это: «Командир, прикажешь чаю?» или «Командир, завтра в дозор кого ставим?» — в груди разливалось странное, почти забытое чувство. Поначалу он не мог понять, что это. Потом осознал, это было счастье. Простое, как всё настоящее.

— Ты чего такой грустный, Михайло Юрич? — к костру подсели Фрол и Филимон, командиры будущих сотен. Они вышли в составе сотни в рейд обучаться тактическим приёмам ведения боя.

— Скажи, Михайло, а правду казаки бают, что ты знатные стихи написал, про Бородино? На всю Рассею известные. — спросил Фрол.

— Ну, так и на всю? — отшутился Миша.

— Да ты не журись, Михайло, ежели полковник сказал, значит так оно и есть: Таких, как Лермонтов беречь надо, а он балбес сюда приперся, нет чтобы в поместье сидеть и стихи знатные писать. Так и сказал.

— Сам то вон какие песни сочиняет и ничего, воюет так, что оторопь берёт. — добавил Филимон. — По всей линии известны его дела.

— Ладно, братцы, обсуждать начальство, за глаза, дело не благодарное. Давайте спать укладываться.

Михаилу было приятно чувствовать то с каким уважением относятся к нему командиры будущих сотен, простым, без придыхания. Вспомнилась бабушка, Елизавета Алексеевна, очень властная и в то же время любившая меня беззаветно. Мой ангел хранитель. Получил письмо перед выходом. Жалобы на то, что «любезный Мишенька» не навещал старушку уже долгое время. По началу она очень перепугалась, когда узнала, что её Мишенька отправлен служить на Кавказ и собралась ехать в Петербург спасать внука, но получив моё письмо с разъяснениями, долго не могла успокоиться. А узнав об участии в деле при обороне Армянской области и награждении орденом, немного успокоилась. Потом всё равно отругала, что я подвергаю себя смертельной опасности.

— А, командир, тоже хорош, сам такое творит, подвергает себя опасности, а меня «балбесом» обозвал. Вот у кого талант, самородок. Это его беречь надо.

Ноги гудели, тело немного ломило, но как только голова коснулась изголовья, провалился в сон.

* * *

Ранним утром я уже проснулся и сидел разминая тело. После водных процедур у ручья позавтракал кашей, которую приготовил Аслан. Попросил Аслана говорить со мной на черкесском, стараясь улучшить свои знания. Я уже понимал на достаточно хорошем уровне, говорил правда коряво. Аслан деликатно поправлял мои погрешности. Все бойцы идущие со мной собрались.