Шедевр

Во втором ряду стояли журналисты, старавшиеся увидеть происходящее на экранах. Видеосъемка была хорошей идеей, — в фильме я смотрелась гораздо эффектней. Когда я проходила в боковую комнату, то услышала, как судачат обо мне журналисты; их высказывания напоминали мычание голодного рогатого скота.

— …она современная Мона Лиза.

Смех.

— Нет… высококлассная куртизанка…

Подавленный смешок.

— …скорее девушка по вызову, как у Тулуз-Лотрека^[14].

Мне была знакома эта игра: распространение сплетен, кража чужих идей; поскорее успеть первым поместить чью-то сомнительную остроту в воскресном выпуске.

Я быстро прошла в зал, где должен состояться аукцион. Там царила более сдержанная атмосфера, в публике ощущалось чувство собственного достоинства. Было абсолютно невозможно выпросить, украсть или перекупить билет на аукцион, если только вы не умеете проходить сквозь стены. Жаклин совещалась с кем-то через ряд. Казалось, она занималась размещением столов на собственной свадьбе. Жаклин старалась установить «идеальное равновесие — поощрение и провоцирование без риска устроить драку». И ей это вполне удалось. Европейские и американские агенты стояли рядом с самыми влиятельными хранителями музеев, и впервые на аукцион прилетели три азиата. Все знали, что сегодня значительный день: британцы будут торговаться за право считаться главными представителями современного искусства.

Наконец я вошла и поднялась на сцену. Я стала в центре, справа от своего живописного сундука. Мне казалось, что это якорь, помогающий мне сохранять равновесие. Внутри находились истории шести моих героинь, которые вот-вот появятся из тумана прошлого и разделят со мной успех или поражение. Я почти физически ощущала напряжение в зале. Я оглядела аудиторию. Неужели я испытываю дискомфорт? Но я предвидела, что сложно будет стать женщиной — произведением искусства, выставленной на продажу. Кто же из них купит этот «живой товар»? Я пыталась выглядеть уверенно, достойно, сексуально. Петра была права: я чувствовала себя идеальным воплощением истории и современного взгляда на искусство.

Когда я шла по главному проходу, мои нижние атласные юбки шуршали. Теперь я ощущала на себе жадные взгляды, которые скользили по моему изысканному темно-красному бархатному платью, останавливаясь на талии и неизбежно спускаясь ниже. Мелкие бриллианты сверкали на ткани подобно падающим звездам.

Взгляд публики сосредоточился на корсаже с очень низким вырезом, прикрытым тафтой, которая была предназначена для того, чтобы скрыть — но не скрывала — очертания моей груди. Тройной воротник из тончайшего кружева блонде окутывал мою шею. Как и Мари Маркоз, я держала в руке льняной носовой платок, привлекая внимание к тринадцати инкрустированным изумрудами кольцам, которые украшали мои пальцы, придавая рукам сходство с наряженной новогодней елкой. С шеи спускались три золотые цепочки, на одной из них висел крест, на другой — подаренный Гаем флакон для духов с его запиской внутри, а на третьей — еще один изумруд в окружении бриллиантов. Камни ослепительно блестели при свете электрических ламп. Я наклеила накладные ресницы, глаза светились фальшивой голубизной цветных линз. Становилось все жарче, но я надеялась, что смогу это выдержать. У сцены присели на корточки фотографы, похожие на пауков, ожидающих моего падения. Справа от них в конце зала я заметила Эйдана. Его присутствие придало мне смелости, и я почувствовала, что могу противостоять им всем. Вчера вечером я не позволила ему остаться со мной и запретила ему сопровождать меня на аукцион. Мне хотелось убедиться, что я могу пройти это испытание одна. Но сейчас мысль о том, что он рядом и ждет меня, стоя за сценой, делала меня сильнее.

Раздался тяжелый удар молотка, и все замолчали. Через четырнадцать минут с начала аукциона, как и планировала Жаклин, настал мой черед пойти с молотка. Во время первой части аукциона Сотби цифры уже достигли определенной высоты, и аукционист действовал все увереннее. Он посмотрел в свой список, проверил, все ли его помощники на месте, готова ли группа, дежурящая у телефона, и прочистил горло, чтобы привлечь всеобщее внимание.

— Лот 143. Продажа Эстер Гласс… Прошу прощения, я хотел сказать: серии «Обладание».

Оговорка была намеренной. Публика поняла и рассмеялась. На какой-то момент напряжение в зале ослабло.

— Покупатель получит мисс Гласс в свое распоряжение на неделю, — продолжал аукционист более серьезным тоном. — Подробности можно найти в каталоге или в прессе.

По залу снова пролетел смех, словно стайка бабочек. Разве кто-то мог пропустить главное культурное событие сезона?

Аукционист быстро взглянул на меня. Я мило улыбнулась. Он призвал к порядку, и шум в зале несколько стих. Мое сердце выпрыгивало из груди: настал час моей продажи.

Тяжелое бархатное платье Мари не рассчитано на продолжительное нахождение под лампами, и я чувствовала, что в любой момент могу упасть в обморок от жары, но сейчас было не время для слабости. Я приготовилась и, стоя у своего сундука, стала ждать. Публика тоже притихла. Все поудобнее устроились в креслах, и в зале настала полная тишина.

— Начальная цена сто тысяч фунтов стерлингов. Кто-то может предложить сто двадцать тысяч?

На левой половине зала поднялась одинокая карточка.

Быстро кивнув, аукционист объявил:

— Вижу сто двадцать тысяч.

Я была знакома с Карлом, упитанным, пожилым агентом из Швейцарии, и постаралась скрыть свое изумление. Эйдан не упоминал о том, что договорился о продаже с мистером Зигерманном. Наверное, его пригласила сюда Жаклин, чтобы придать аукциону остроту.

Прежде чем я успела додумать эту мысль, поднялась новая карточка.

Да…

— Сто сорок тысяч в центре.

Я взглянула на женщину в середине зала, но она на меня не смотрела. Выражение ее лица было деловым и замкнутым. Но ее участие меня ободрило: я сразу подумала, что лучше уж провести неделю в обществе незнакомки, чем стать жертвой прихотей Зигерманна. Мне вспомнилась неизвестная женщина, выкупившая «Кристину». А может, эта незнакомка выступает от имени третьего лица, чьи нравы и вкусы мне неизвестны? Я перевела взгляд на аукциониста, он поднимал цену выше. Зигерманн не сдавался, и я снова задалась вопросом, уж не с ним ли вел переговоры Эйдан. Прошлой ночью я пыталась убедить своего агента назвать имена возможных покупателей из своего списка, но он отказался наотрез, аргументируя это тем, что ничего нельзя предвидеть и лучше позволить продаже идти своим чередом.

— Сто пятьдесят — принято. — Аукционист снова посмотрел на женщину, сидевшую в среднем ряду: — Дает ли кто-нибудь сто шестьдесят?

Она кивнула. Но, прежде чем аукционист успел подтвердить это, Зигерманн снова поднял карточку.

— Сто семьдесят тысяч справа.

Незнакомка не сдавалась.

— И сто восемьдесят в центре.

Наконец, Зигерманн засомневался и опустил взгляд, уставившись на свои колени.

— Сто восемьдесят в центре, — повторил аукционист.

Зигерманн посмотрел на меня, медленно улыбнулся и поднял два прижатых друг к другу пальца.

Аукционер заметил его жест и быстро прокомментировал:

— Я вижу двести тысяч.

Моя милая незнакомка без колебаний отрицательно покачала головой. Мною овладело разочарование. Мне хотелось бы узнать, кто она такая.

Аукционист выждал, внимательно оглядывая зал и выискивая новые предложения.

— Итак, двести тысяч. Кто-нибудь может дать больше?

Наступила тягостная пауза. Мне захотелось увидеть лицо Эйдана, Но прежде чем я успела его найти, напряжение разрядил голос аукциониста:

— Двести двадцать тысяч.

Присутствующие одновременно выдохнули, звук напомнил мне шум ветра в ветвях деревьев. Предложение исходило от помощника, дежурящего на телефоне. Аукционист быстро перевел внимание на Зигерманна, который поднимал карточку, тонко улыбаясь.

— Двести сорок тысяч, — произнес аукционист. — Кто больше?

Ответ последовал незамедлительно:

— По телефону поднимают до двухсот пятидесяти тысяч.

Зигерманн пристально посмотрел на меня, затем медленно покачал головой, признавая поражение. Интересно, испытывала ли Викторина то же, что и я сейчас, когда особо противные клиенты не могли позволить себе купить ее?