Шекспир, Жизнь и произведения

К самой Розалинде можно применить ее слова о женщине вообще: "Она никогда не останется без ответа, разве совсем будет без языка". И всегда в ее ответах играет светлая и веселая фантазия. Эта девушка положительно блещет молодостью, воображением, радостью, оттого что она любит так страстно и, в свою очередь, так страстно любима. И удивительно, до какой степени женственно ее остроумие. В книгах, писанных мужчинами, богато одаренные женщины слишком часто имеют мужской тип ума. Остроумие же Розалинды смягчено чувством.

Не она одна остроумна в перенесенной в Арденнский лес Аркадии. Все остроумны в этой пьесе, даже так называемые дураки. Потому что это праздник остроумия. Работая над этой комедией, Шекспир как будто следовал исключительно такому принципу: как скоро кто-нибудь произносит забавные слова, тотчас же другой спешит превзойти его и говорит что-нибудь еще более забавное. В результате пьеса светится как бы пронизанным солнцем юмором. Затем в воркующие и счастливые любовные дуэты многочисленных молодых парочек, в прихотливые и остроумные словесные состязания многих юношей и молодых девушек поэт вплетает меланхолически-грустное соло своего Жака. "Моя меланхолия, - говорит он, - не меланхолия студента, у которого это настроение ничто иное, как соревнование, и не музыканта, у которого оно фантастичность, и не придворного, у которого оно - тщеславие, и не солдата, у которого оно - честолюбие, и не правоведа, у которого оно - политическая хитрость, и не женщины, у которой оно - притворство, и не любовника, у которого оно - все эти чувства, взятые вместе. Моя меланхолия - совершенно особая, собственно мне принадлежащая, составленная из многих веществ и извлеченная из многих предметов".

То была меланхолия, свойственная мыслителю и великому художнику и еще способная в то время с легкостью переходить в самую пленительную и увлекательную веселость.

ГЛАВА ХХIХ

Шекспир достигает полной душевной гармонии.
– "Двенадцатая ночь".
– Насмешки над пуританством.
– Тоскующие лица.
– Очаровательная грация Виолы.
– Прощание с шутливым настроением.

Если читатель захочет составить себе представление о том, каково было состояние духа Шекспира в этот короткий период времени, предшествовавший наступлению нового столетия, то пусть он вспомнит какой-нибудь день, когда он проснулся с ощущением, что он совершенно бодр и здоров, не в таком только смысле, что у него не было никакого недомогания и никакой определенной или неопределенной боли в членах, но когда он чувствовал, что все органы его тела находятся в состоянии счастливой деятельности: грудь дышала легко, голова была ясная и свежая, сердце билось спокойно, жизнь казалась таким блаженством, душа грезила о минутах, полных наслаждения в прошлом, и жила ожиданием новых радостей. Представьте себе ощущение полноты жизни, поскольку оно вам известно, в сто раз интенсивнее, представьте себе вашу память, ваше воображение, вашу наблюдательность, вашу проницательность, ваш дар воспроизведения впечатлений во сто раз увеличенными, и вы угадаете основное настроение Шекспира в эту пору, когда вполне раскрылись более светлые и радостные стороны его природы.

Бывают дни, когда солнце кажется праздничным в своем блеске, когда воздух, как поцелуй, ласкает щеку, и лунное сияние кажется мечтательным и сладким; дни, когда мужчины кажутся нам мужественнее и умнее, женщины прекраснее и изящнее, чем обыкновенно, и когда люди, нам неприятные или даже ненавистные, представляются нам не опасными, а только смешными, - так что мы чувствуем себя как бы приподнятыми над своей жизнью, счастливыми и освобожденными. Шекспир переживает теперь эти дни.

Именно как раз в то время поэт не с горечью, а с самым простодушным юмором осмеивает своих противников, пуритан. Уже в комедии "Как вам угодно" есть маленький намек на них в словах Розалинды (III, 2):

О, милосердный Юпитер! Какой скучной проповедью любви вы утомили ваших прихожан, ни разу не сказав: потерпите, добрые люди!

Здесь, в комедии "Двенадцатая ночь", в морализирующей и почтенной дон-кихотовской фигуре Мальволио, поставленного в целый ряд смехотворных положений, сыплются палочные удары на сам тип напыщенного и самодовольного пуританина. Само собой разумеется, что поэт соблюдает при этом величайшую осторожность. Сэр Тоби спрашивает, что знает Мария о Мальволио. Она отвечает (II, 3):

Право, иногда кажется, как будто он что-то вроде пуританина.

Сэр Эндрю. О, если бы я думал это, то прибил бы его, как собаку!

Сэр Тоби. Как? За то, что он пуританин? И это все твои побудительные причины, рыцарь?..

Мария. Не пуританин он, - чтобы его нелегкая взяла, - и ничего постоянного в нем нет. Он просто флюгер, что ходит за ветром, осел, который выучил наизусть высокопарные речи и сыплет их пригоршнями...

Точно так же и у Мольера настойчиво утверждается, что Тартюф не духовное лицо.

Мальволио подбрасывают подложное письмо от его знатной госпожи, в котором она молит его о любви и просит его, в знак расположения к ней, постоянно улыбаться и носить желтые чулки с накрест завязанными подвязками.

Он улыбается, "так, что на лице его является больше линий, чем на новой карте (от 1598 г.) с обеими Индиями"; он носит свои невозможные подвязки самым невозможным образом; другие притворяются, будто считают его помешанным, и соответственно с этим и обходятся с ним, присылают к нему якобы священника отчитывать его. Надевая священническую рясу (IV, 2), дурак произносит следующие слова, очевидно, сказанные не на ветер:

Прекрасно, надену рясу и прикинусь попом. Да, впрочем, не я первый прячусь под нею.

К тому же Мальволио обращает среди рукоплесканий шута свою речь веселый кутила и бонвиван сэр Тоби (II, 3):

Или ты думаешь, что в силу того, что ты добродетелен, не бывать на свете ни пирогам, ни вину?

Дурак. Будут же, вот те Пресвятая! Да ты же еще ими и подавишься!

Этим-то словам суждено было стать эпиграфом к "Дон-Жуану" Байрона, ибо в них чувствуется смелая и веселая самозащита.

"Двенадцатая ночь, или Что хотите" должна была быть написана в 1601 г., потому что в дневнике ранее упомянутого юриста Джона Мэннингема под 2 февраля 1602 г. находится следующая заметка:

"В наш праздник (праздник Сретения в Миддл Темпл Холле) была представлена пьеса под заглавием "Двенадцатая ночь, или Чао хотите", весьма похожая на "Комедию ошибок" или на "Menaechmi" Плавта, но более всего близкая к итальянской пьесе "Inganni". Интрига ее - вбить в голову дворецкому, будто его госпожа, вдова, влюблена в него и т. д." Что пьеса не могла возникнуть задолго до этого времени, доказывается тем обстоятельством, что песня "Farewell, dear heart, since I must needs be gone" ("Прощай, мое сердце, ибо я должен уехать"), которую поют Тоби и шут (II, 3), вышла впервые в сборнике песен, изданном Робертом Джонсом в Лондоне в 1601 г. Шекспир только изменил немного эту песню. По всей вероятности, "Двенадцатая ночь" была одной из четырех пьес, представленных в Уайтхолле для двора труппой лорда-камергера накануне 1602 г., и игралась она в первый раз в тот вечер, от которого получила свое заглавие. {Twelfth Night (Двенадцатая ночь) - английское названне праздника Крещения.}

Среди многочисленных итальянских пьес, носящих имя "Gl'Inganni", есть пьеса поэта Курцио Гонзаго, вышедшая в Венеции в 1592 г., где сестра одевается мужчиной и принимает имя Чезаре - у Шекспира Cesario, - и другая пьеса, появившаяся в Венеции в 1537 г., где действие имеет много общего с действием "Двенадцатой ночи", и где имя Малевольти, впрочем, лишь упоминаемое, могло дать повод к имени Мальволио у Шекспира.

Подобная фабула встречается в одной новелле Банделло, переведенной у Бельфоре (в его "Histoires tragiques"); кроме того, в изданном в 1581 г. и исполненном Бернеби Ричем переводе сборника новелл Чинтио "Hecatomithi", которым Шекспир, по-видимому, воспользовался. Всю комическую часть действия, образы Мальволио, рыцаря Тоби, сэра Эндрю Эгчика и шута Шекспир изобрел сам.

Комедия "Что хотите", как и следовало ожидать, была чрезвычайно любима. Ученый Диггес, переводчик Клавдиана, в своем стихотворении от 1640 г. "Upon Master William Shakespeare", где он выдвигает популярнейшие образы поэта, называет действующих лиц только из двух комедий, а именно из "Много шума из ничего" и "Двенадцатой ночи". Он говорит: стоит только показаться Беатриче и Бенедикту, как в мгновение ока партер, галерея и ложи наполняются желающими послушать Мальволио, болвана с накрест завязанными подвязками.