Шелепин

Четверть века спустя Никита Сергеевич не мог свалить вину за отсутствие продуктов на мифических врагов народа. Тем более что тех, кого он в 1938-м уверенно называл врагами, сам уже и реабилитировал. В определенном смысле он пребывал в растерянности, не понимал, почему в Советском Союзе нет того, что в изобилии в других странах.

Побывав за границей, Хрущев всякий раз возвращался пораженный увиденным. На сей раз он заговорил о том, что югославские животноводы экономнее советских, у них на откорм свиней уходит втрое меньше кормов.

– Вот я был на Украине месяца два назад вместе с Подгорным. Он говорит: откармливаем до ста тридцати килограммов, потому что тогда сало в ладонь. Кто это сало в ладонь ест? И украинцы не едят. Это старое понятие о сале. А вы посмотрите, что значит в ладонь сало получить, сколько надо свинью откармливать, сколько ее надо содержать! В два раза больше, чем если откармливать этого поросенка до веса девяносто килограммов, то есть на бекон. Весь капиталистический мир откармливает свиней только на бекон, потому что это самое выгодное, и я бы сказал, само приятное для потребления. Вот я спорил с Подгорным, он не согласился. Говорит, ты уже оторвался от Украины, а мы тут настоящие, щирые украинцы. Так это растратчики народного богатства! Если бы они были фермерами, они бы пролетели в трубу со своей системой. Я правильно говорю, товарищ Подгорный?

– В основном, – осторожно ответил Подгорный.

В зале веселое оживление.

– А мне больше и не надо, – сказал Хрущев, – я на большее не претендую.

В зале опять заулыбались. Но Никита Сергеевич был настроен отнюдь не благодушно:

– Вот вам, товарищи. Если Подгорный так мыслит, так он же не последний человек в нашей партии. А сколько у нас таких Подгорных? Миллионы.

– Никита Сергеевич, вы мне приписываете, такого не было, – оправдывался Подгорный.

– Да когда американский фермер Гарст приехал и узнал о ста тридцати килограммах, он возмутился и сказал, что будет в ЦК жаловаться Хрущеву.

Новый взрыв смеха.

– Это он насчет минеральных удобрений сказал, что будет жаловаться Хрущеву, – поправил его Подгорный.

– И по свиньям, – стоял на своем Никита Сергеевич.

– А по свиньям, когда ему сказали, он сказал: правильно, – продолжал Подгорный. – Потому что иначе колбасы без сала не сделаешь.

– Я не думаю, что он мог это сказать, – ответил Хрущев. – Вряд ли кто из американцев захочет заплатить больше за то, что сало толще, потому что все хотят купить, чтобы меньше было жира и больше мяса. И вы сами, когда сырое сало едите, так говорите: мне «с пид черевка». А это как раз от живота и там сало самое тонкое. Верно?

– Верно, – наконец согласился Подгорный.

Хрущев закончил довольно угрожающе:

– Надо сейчас людей, которые у нас в руководстве, обучить, кто не знает, а кто не хочет учиться, их надо заменять. Другого выхода нет.

Памятуя о Новочеркасске, он высказался против повышения цен:

– Товарищи, покамест мы будем по-дурацки поднимать цены на продукты сельского хозяйства, но не будем заниматься организацией труда и зарплатой, никакие деньги нас не выручат. Вы, как в бочку бездонную, будете бросать деньги. Вот смотрите, мы подняли цены на мясо. Ну и что, выросло мясо? Почему? Да порядок остался тот же. Как были убыточные хозяйства, как были идиоты директора совхозов, так они и остались на месте. Следовательно, мы только подняли честь его. Тогда убытки его били, поэтому был виден дурак и умный. А теперь мы дали дураку государственную дотацию в виде поднятия цен, поэтому он вышел в умные. Но он прибавки не дал.

Весной 1963 года комитет Шелепина получил право проверять деятельность силовых органов – КГБ, МВД и вооруженных сил. Это создавало ему совершенно особое положение в системе власти.

Никита Сергеевич использовал Шелепина как дубинку в отношениях с другими руководителями страны. Симпатий Шелепину со стороны товарищей это не прибавляло.

23 декабря 1963 года на президиуме Хрущев отчитывал своих подручных. Досталось и заместителю главы правительства Дмитрию Полянскому. Хрущев заговорил об оплате труда в сельском хозяйстве и обрушился на Полянского:

– Товарищ Полянский, я с вами не согласен. Это несогласие складывается в какую-то линию. Вы берете на себя смелую задачу защиты вопроса, которого вы не знаете. В этом тоже ваша смелость. Но это не ободряет ни меня, ни других. Я полагаться в этих вопросах на вас очень затрудняюсь. Вы бросаете безответственные фразы.

– Вы меня спрашиваете, я отвечаю. Я вам заявляю, что хлеб для государства и колхозные продукты дешевле, чем совхозные.

Раздраженный Хрущев повернулся к Шелепину:

– Товарищ Шелепин, вы возьмите справку и суньте в нос члену президиума. Я, прежде чем ехать, взял справку от ЦСУ. Вы извращаете. Вы не правы.

– Не суйте в нос, – огрызнулся Полянский. – Я человек. Как с вами разговаривать? Если высказал свое мнение, сразу обострение. Может, отношение такое ко мне?

– Видимо так, я не отрицаю. У меня складывается очень большое недоверие. Я на вас положиться не могу. Это, может, субъективное дело. Пусть президиум решает. Садитесь на мое место, я на ваше сяду.

– Не надо волноваться, – стоял на своем Полянский. – И Минфин, и Госплан показали цифрами, что от колхозов продукция дешевле.

– Я остро этот вопрос поставил, товарищи. Я Полянского считаю не совсем объективным. Мы очень остро говорили по пенсионным вопросам. Вы оказались правы или я?

– Почему любой из нас должен войти с предложением обязательно идеальным? – сопротивлялся Полянский. – Там подписали пять членов президиума помимо секретарей ЦК. Почему считать, что это товарищ Полянский внес?

– Вы его готовили. Вы у меня создали впечатление настороженности.

– Напрасно такое впечатление сложилось, – резко ответил Полянский. – По одному факту нельзя судить.

– Не по одному, – угрожающе заметил Хрущев. – Может быть, это возрастное дело, но я расстраиваюсь, волнуюсь, реагирую. Видимо, пока я не умру, буду реагировать. Ничего с собой не могу сделать. Казалось бы, мне какое дело. Мне семьдесят лет, черт с вами, делайте что хотите. Но я коммунист. Пока я живу, пока я дышу, я буду бороться за дело партии…