Шелковый путь

Думал он о своем великом наставнике Абу-Насре Мухаммеде, по прозвищу Фараби; вспомнилось его удивительное произведение «Послание о взглядах зрителей добродетельного города». Недавно Габбас перечел его в третий раз. Размышляя об обществе, ученый хаким утверждает, что оно разделяется на два вида: совершенное и несовершенное, или полное и неполное. В свою очередь, совершенное, или полное, общество представляет собой три подвида: большое, среднее и малое. Большое общество, по мнению философа, — все цивилизованное человечество на земле, среднее общество — какая-нибудь определенная страна или государство; малое общество — жители одного города. Города же делятся на «благородные» и «невежественные». Города, образованные людьми ради доброй цели, во имя любви к ближнему, добрососедства и взаимоуважения, относятся к благородным понятиям. Общество, которое способствует тому, чтобы его члены стремились к всеобщему счастью, является нравственным и истинным. Так считает Абу-Наср. В самом деле, не может чувствовать себя на месте в таком обществе человек, преследующий только свою корысть. Невежественные же города мудрый предок разделял на восемь видов; жители таких городов ставят личные интересы неизменно выше общественных; они хвастливы, самодовольны, надменны; для них высшее благо жизни — богатство и власть. Взаимоотношения между такими людьми неустойчивые, незначительные, непрочные… Апырмай, какой же город стоял перед взором мудреца, когда он писал эти строки? Может, под истинным, нравственным городом, почитающим единство, дружбу, добрые человеческие отношения, он и подразумевал свой славный Отрар? Если не теперь, так в будущем. Как бы там ни было, именно о таком городе больше всего мечтал Абу-Наср. Он считал, что в истинных городах люди непременно счастливы, образованны, правдивы, гостеприимны, трудолюбивы, любят искусство и ремесло. Лжи, сплетне, воровству и насилию здесь нет места. Среди людей господствуют истинно братские, родственные отношения. И радости, и горести переживаются сообща. С другими городами они никогда не враждуют, не воюют, но никому не позволяют унизить честь своего города и захватчикам дают дружный отпор. Вольные люди не уступают чужеземцам пяди родной земли. Правителем такого города может быть только смелый и образованный человек, уважающий не один лишь меч, а мудрую книгу… Таким, по-видимому, представлялось великому мыслителю будущее Отрара!..

Тут Габбас вспомнил трех послов, пожаловавших недавно с востока; оказалось, сам Чингисхан, владыка монголов, снарядил их в путь. По пути в Самарканд завернули послы в Отрар.

Обстоятельства здесь сложились любопытные. Послы целую неделю предавались отдыху и наслаждениям в большом, красивом городе. Наместнику Отрара они подарили прелестную тангутку, дали коням передышку. Накануне отъезда послы пришли в Гумбез Сарай, попросили правителя принять их.

— Мы довольны приемом в стране Дешт-и-Кипчак и благодарим за угощения и почет, — сказали они. — Если на то будет ваша воля, то мы отправимся дальше в путь. К вам у нас одна лишь просьба, таксыр. Проводите нас вместе с одним самым надежным человеком, которому вы доверяете всецело. Мы хотим сообщить вам нечто очень важное.

Иланчик Кадырхан задумался. Что ответить послам? И кого он возьмет с собой для переговоров? Сыгынактинец Хисамеддин еще молод и не имеет опыта в государственных делах. Ошакбай, батыр из рода конрат, озлоблен и, конечно, сразу же схлестнется с монголами. Знаток языков Исмаил теряется в словесном споре и очень рассеян. Мысли его вечно витают где-то в поднебесье. Повелитель мысленно перечислил, перебрал всех своих советников и мудрецов и наконец остановился на провидце и астрологе Габбасе. Многое видел и передумал, умен и прозорлив этот старик.

И Кадырхан отправил гонца за провидцем.

Правитель и провидец Габбас проводили послов до полынной равнины Оксыза. Когда наступила пора прощания, послы спешились, расстелили чапаны. Вокруг простиралась безлюдная степь. Провожающие тоже спешились и устроились рядом на густой полыни. Долго молчали послы, ковыряли в зубах. Правитель в беспокойстве затянул потуже пояс. Наконец заговорил рослый красивый Юсуф Канка, старший из послов, бывший родом из Отрара. Вот что он сказал:

— Господин! Говорят, за правду можно отрезать голову, но язык отрезать нельзя. Сказанное слово — что пущенная стрела. Пусть все сказанное останется здесь, между нами. Мы хотя и служим великому кагану, однако не забываем тот край, где перерезали нам пуповину. От души желаем мы мира и процветания нашему улусу. Может быть, помните о том, как к вам обратился посол султана Бауршика Билгиш Туюк-ок с просьбой оплатить кун за убитого предка. Вы ему ответили так: «За гибель в честном поединке кун не оплачивается. А твой предок нашел смерть именно в честном бою. Если же востребуешь кровь за кровь, то пусть твой султан вызовет на поединок потомка батыра-победителя Ошакбая. Победит он его — мы мзды не потребуем». Таков был ваш ответ, Бауршик-султан, загнав не одного скакуна, приехал издалека, одолел в поединке своего кровного врага Ошакбая и пленил его. А пленный — все равно что собственный раб победителя. Раба Бауршик-султан подарил самому кагану. К нашей общей беде, этот человек умудрился сбежать. И не просто сбежал, а увел одного из самых прославленных и быстроногих скакунов у монголов. Всемогущий каган рассвирепел, приказал обыскать, обшарить все низовья и верховья. И вот вчера я узнал, что беглец нашел приют у вас, даже является предводителем войска. Если вы не хотите вражды между двумя странами и не намерены навлечь на себя праведный гнев кагана, то верните ему сбежавшего раба.

Обе стороны некоторое время хмуро молчали. Где-то вблизи под кустом полыни трезвонил жаворонок. Фыркали лошади, звякали стремена и удила. Рослый посол, выжидая, ковырял носком сапога землю. Габбас спросил у него:

— Скажите без утайки: откуда вам известно, что Ошакбай находится здесь?

— О том дала нам знать прелестная тангутка, — не дрогнув лицом, ответил Юсуф Канка.

На лице Иланчика Кадырхана появилось напряженное выражение, как у человека, силящегося вспомнить что-то очень важное.

Он тяжело задышал, на глаза навернулись гневные слезы. Правитель Отрара явно потерял самообладание. Топнув ногой, он закричал:

— Эй, каганов прихвостень, заруби себе на носу! От решения своего я не отказываюсь! Пусть твой трусливый султан победит батыра в честном бою, а не подстерегает его с целой сворой приспешников в степи, не закидывает петлю из-за угла! С моей стороны не будет спроса, если он одолеет батыра в честном поединке, на людях. И пусть ваш Бауршик оставит бабьи склоки!

Правитель при этом был похож на жарко тлевший под очагом саксаул; еще одно дуновение, и он готов был вспыхнуть ярким пламенем. Горе тогда было бы попавшемуся ему под руку!

Другой посол, Махмуд-коротыш, заерзал. Он поразительно походил на степного воробья, затаившегося в кустах. Махмуд был родом из Хорезма, по происхождению мусульманин, но впоследствии продался восточному кагану. Отличался этот человек удивительным коварством и хитростью. Разговаривая, он никогда не смотрел в глаза собеседника. И на этот раз поступил так же.

— Передаю слова всемогущего кагана. Чингисхан гневается на кичливого хорезмшаха, на всех его толстобрюхих, угодливых прислужников — беков. Они сплошь торгаши, братоубийцы и кровопийцы. Каган спешит на помощь, дабы открыть простому люду глаза на это и проучить презренных трусов, утопающих в роскоши и разврате. Вскоре начнет он свой поход. Да пребудут же военачальники страны Дешт-и-Кипчак, хан ханов Иланчик Кадырхан на стороне всемогущего кагана! Но о нашем сговоре пусть пока не знает Мухаммед-шах. В знак верности воле кагановой мы обнимемся грудь в грудь. Когда пробьет великий час и каган обрушит свои свирепые тумены на Хорезм, Иланчик Кадырхан со своим многочисленным войском примкнет к нему. «В благодарность за такую услугу я обещаю не тронуть его городов, породниться кровно, дать огромную казну». Так велел передать каган. Ну что ж… посторонних и подозрительных свидетелей среди нас нет. Дай, Иланчик Кадырхан, в подтверждение своей верности кагану слово чести, и ты получишь от нас в знак свидетельства и преданности золотую пластинку с изображением орла.

Снова долго молчали обе стороны. Наступило роковое мгновение, когда судьба огромного народа повисла на волоске, зависела от одного-единственного слова. Люди застыли, затаили дыхание, исподлобья следили друг за другом.

— Продаваться не стану! — отрубил Иланчик Кадырхан.

Коротышка Махмуд уставился на него маленькими змеиными глазками и язвительно хмыкнул. Посол насмехался и, видимо, злорадствовал. Он предвидел, что произойдет.

Последним из послов взял слово рыхлый, жирный, с благодушным лицом бухарец Алиходжа, Этот служил в свое время и хану, и шаху, двум-трем султанам и, наконец, успокоился, продавшись кагану Чингисхану.

— Ты, дорогой Иланчик Кадырхан, оказывается, упрям, как отрарский бык. И мой сын был такой же. Кончилось тем, что отломили ему рога, и теперь у него на уме одни бабы. Я пекусь о благе всех мусульман. В семьдесят второй суре Корана сказано: «Мусульмане, будьте в единстве, всех близких и далеких обратите в свою веру». Мы должны всегда помнить священное писание, помнить, что все мы мусульмане и неприлично нам рычать друг на друга, как озлобленным псам. Почему бы нам не обратить в свою веру Чингисхана? Мы бы обрели в таком случае множество единодушных братьев, могущественных единоверцев и исполнили бы свой долг перед аллахом, заслужив его милость. Давайте покончим с ссорами-раздорами и начнем все вместе — я имею в виду сидящих здесь — верно служить одному всесильному и всеблагому богу. Примкнем к Чингисхану, объединимся, породнимся с монголами, обратим их в свою веру. Да будет так!

Подстрекательская, лукавая речь Алиходжи вывела из терпения даже сдержанного провидца Габбаса.

— Уж больно легко торгуешь ты своей верой, если каждого встречного-поперечного желаешь обратить в мусульманство, — проворчал он. — Эдак не единоверцев ты обретешь, а баб-соперниц. Это только тебе, каганскому прихвостню, со страху помочившемуся в штаны, ничего не стоит стать веропродавцем!

— Астафиралла! Чтоб ты язык себе обжег, нечестивец!

— Как ты смеешь обзывать ходжу? — сурово спросил Иланчик Кадырхан. — Он ведь правый глаз аллаха!