Шеллинг

Необходимость в этом назрела. Расхождения с Фихте очевидны, столкновение неизбежно. Еще летом прошлого года Шеллинг попросил Фихте высказать отношение к его (Шеллинга) трудам. Ответ поступил 15 ноября 1800 года. Фихте наконец усвоил, что у Шеллинга, которою он считал верным своим адептом, есть какое-то свое мнение. Прочитал он, правда, только «Систему трансцендентального идеализма». И сформулировал несогласие. По его мнению, реальность природы выступает «как целиком обретенная, а именно готовая и завершенная, и таковой (обретенной) она является не сообразно собственным законам, а сообразно имманентным законам разумности». Природа, следовательно, живет по законам духа.

Шеллинг сразу же ответил письмом, в котором отстаивал примат и независимость природы. Ваше «учение о науке», говорил он, обращаясь к Фихте, ведь это же не вся философия, и решает она лишь логическую проблему построения знания. (Вспомним, что Кант в своем «Заявлении» против Фихте говорил именно об этом. Тогда, год назад, Шеллинг был возмущен: он держал сторону Фихте, теперь, однако, здравый смысл явно возобладал в его позиции.)

В декабре Фихте набросал ответ с резкими возражениями, с категорическим тезисом: «учение о науке» — это вся философия, но… не отправил. В Иену ушло другое письмо, куда более сдержанное. О некоторых расхождениях во взглядах он упоминает не потому, что они мешают совместной работе, а исключительно чтобы показать, как внимательно он читает произведения Шеллинга. В конце письма давалась, правда, поправка к шеллинговской натурфилософии: рассматривать индивид в качестве высшей ступени природы можно только при условии того, что в самой природе будет обнаружено нечто духовное, определяющее, заложенное в индивиде же. На этом он предлагал поладить. Время окончательной ссоры еще не пришло. Фихте, видимо, надеялся еще на возможность совместного издания «критического журнала».

Шеллинг внимательно прочитал письмо, испещрил его пометками. С ответом на этот раз он не спешил. Он был обижен: в одной из своих очередных публикаций Фихте назвал его «мой способный сотрудник». Его, на лекции которого сбегаются как на праздник, с чьим мнением считается ученый мир, к слову которого прислушивается сам Гёте! Покровительственный тон Фихте покоробил Шеллинга. Но он смолчал. Только пожаловался Каролине.

От нее теперь приходят письма не только нежные и печальные, но и содержательные. Она много читает, штудирует естественнонаучные труды, она в курсе его духовных интересов.

В феврале из Брауншвейга в Берлин уехал Август Вильгельм Шлегель. Она и ему шлет подробные письма, добрые, доверительные, заботливые. Шлегель не взял с собой зонтик, хватит ли у него ума купить новый? И пусть он не беспокоится по поводу Шеллинга: «Я не стану отрицать, что он мой друг, но мы никогда не перейдем границу, о которой договорились. Это первая и единственная клятва в моей жизни, и я сдержу ее, ибо я приняла его в свою душу как брата моего ребенка».

А для Шеллинга она находит и самые сокровенные слова, и самые ему нужные. Она тонко подметила, в чем его превосходство над Фихте: «Мне пришло в голову, что при всей его несравненной силе мысли, при всей логичности, ясности, точности, наглядности наблюдений над субъективностью, при всем воодушевлении первооткрывателя все же он ограничен, и это происходит, по моему мнению, потому, что ему не хватает божественной вдохновенности. Тебе удалось прорвать тот круг, из которого он не может выскочить; я убеждена, это произошло потому, что ты не только философ, такое слово может здесь прозвучать фальшиво, не ругай меня, — главное в том, что у тебя есть поэзия, а у него нет. Она непосредственно приводит тебя к продуктивности, как острота восприятия ведет его к осознанию. У него свет яснейшей ясности, а у тебя еще и теплота. Он может только светить, а ты — творить. Не правда ли, я умница, что подметила все это?.. По моему мнению, у Спинозы значительно больше поэзии, чем у Фихте».

Невелика честь одолеть мелюзгу. О Фихте Каролина говорит уважительно, это достойный противник, и тем больше заслуга Шеллинга, который сумеет с ним справиться, тем слаще будет победа. И насчет Спинозы она хорошо придумала: ведь сухарь сухарем, но раз его чтит Шеллинг, значит, и у него есть поэзия.

Поэзия — высший удел смертного. «Нет ничего более истинного, чем художественное произведение: критика проходит, тела истлевают, системы меняются, но если мир когда-нибудь вспыхнет, как клочок бумаги, то последними искрами, уходящими в мироздание божие, будут произведения искусства — лишь после них наступит мрак». Это уже из письма Каролины А. В. Шлегелю, написанному в тот же день (1 марта 1801 года).

В апреле она снова в Иене. Подробности сообщаются Августу Вильгельму в Берлин. «24 апреля 1801. Посмотри на дату, дорогой Шлегель, со вчерашнего вечера я здесь. Как жаль, что нет тебя здесь. Я креплюсь, как могу, но ничего не помогает, даже траурная радость встречи с Шеллингом. Он выглядит очень плохо, держится умиротворенно и разумно. Я только сегодня утром сообщила ему о приезде, хотя мы прибыли вчера сравнительно рано, часов в семь».

«Траурная радость встречи». Траур проходит, радость остается. Время врачует раны, будни берут свое. А будни полны полемики. Сейчас она затихла, это затишье перед новыми боями. Обмен посланиями с Фихте прекратился, к выходу готовится работа, которая окончательно ниспровергнет систему противника. Тем временем Фихте выпускает новое сочинение — «Ясное, как солнце, сообщение широкой публике о сущности новейшей философии. Попытка принудить читателя к пониманию». Шеллинг и Каролина вместе потешаются над претенциозностью заголовка. И вдруг рождается эпиграмма — как бы обращение берлинского мудреца к своему читателю:

В свете солнца сомневайся,В том, что звезды есть и мрак,На меня лишь полагайся:Я умен, а ты дурак.

«Основа экспромта принадлежит Шеллингу, последняя строка мне. Шеллинг показал его Гёте, который был в восторге и потребовал тут же „Ясное, как солнце…“, чтобы несколько часов себя истязать, как он выразился», — это пишет Каролина А. В. Шлегелю 31 мая 1801 года.

В мае появился новый номер «Журнала умозрительной физики», и весь он заполнен программной работой Шеллинга — «Изложение моей философской системы». Впервые молодой профессор заговорил о своей системе. Как же он свел концы с концами, сочленил философию природы и трансцендентальный идеализм, дух и природу?

Самым радикальным образом — слив их воедино! Шеллинг характеризует идеализм Фихте как субъективный, сам он придерживался объективного идеализма. Теперь идеалистическая позиция его не устраивает. И реализм (спинозизм) тоже представляется недостаточным. Это важное обстоятельство, поэтому послушаем самого Шеллинга: «Фихте мог бы представить идеализм в совершенно субъективном, а я, напротив, в объективном значении: Фихте мог бы придерживаться идеализма, находясь на позиции рефлексии, а я разрабатывать идеалистические принципы, находясь на позиции продуктивности. Чтобы понятнее выразить эту противоположность, можно сказать, что для идеализма в субъективном значении Я есть все, для идеализма в объективном значении, наоборот, все = Я; и хотя это различные взгляды, но нельзя отрицать, что оба идеалистические… Точно так же, как с идеализмом, дело обстоит и с тем, что до сих пор называли реализмом. Я почти убежден, что до сих пор реализм в его совершенной и возвышенной форме (я имею в виду спинозизм) был недооценен и непонят. Я говорю все это только для того, чтобы читатель, который намерен познакомиться с моей философией, отнесся к последующему изложению не как к чему-то уже известному, обращая внимание только на форму изложения, а как к тому, что ему совершенно неизвестно».

Новое состоит в том, что, по убеждению Шеллинга, ни мышление, ни бытие не следует рассматривать в качестве первоосновы сущего. Ни то ни другое, вернее, и то и другое вместе — вот из чего нужно исходить. Тождество духа и природы. Абсолютное тождество он называет разумом. Это «полная нерасчлененность объекта и субъекта». Между объектом и субъектом возможны только количественные различия.

«Абсолютное тождество — не причина универсума, а сам универсум». Идеализм видит в духе причину возникновения материальных вещей. Для Шеллинга теперь не существует проблемы возникновения во времени. Лестница бытия со всеми ее ступенями дана от века. «Все ступени абсолютно одновременны… Поэтому нет основания начинать с той или иной». Отпадает тем самым и нужда в причинной зависимости. «Ни мышление из бытия, ни бытие из мышления. Ошибка идеализма состоит в том, что он делает причиной одну ступень».

Это важное место. Шеллинг говорит об ошибочности идеализма вообще (как субъективного, так и объективного, их различие он знает). Шеллинг не может скрыть своего пристрастия к природе. Но он не собирается вступать на материалистический путь. Материя для него — загадка, волнующая, влекущая к себе, неразрешимая. Она не существует без духа, как и дух без нее, — даже в боге!

В истории философии известны попытки занять среднюю позицию между материализмом и идеализмом. Таков, в частности, Спиноза. Его субстанция — она же бог, она же природа наделена двумя атрибутами (неотъемлемыми качествами) — мышлением и протяженностью. Для Шеллинга спинозизм недостаточно всеобъемлющ. (Фихте смог сформулировать прямо противоположную позицию!) Подлинная философская система должна включать все возможные противоположности. Таково, по его мнению, назначение философии тождества. И Шеллинг ищет свое среднее место где-то рядом со Спинозой, между ним и Фихте.

Интересно, что при этом происходит утрата некоторых диалектических завоеваний. Пропадает у Шеллинга проблема развития в природе, проблема перехода от мертвой материи к живой. «Неорганическая природа как таковая не существует». Так называемая мертвая материя — это только уснувшие растения и животные. Шеллинг вернулся к взгляду на мир как на живой организм, взгляду, однажды высказанному в «Первом наброске системы натурфилософии».

Исчезает и историзм в подходе к мышлению. Потом, когда об историзме снова заговорят другие, когда появится «Феноменология духа» Гегеля, Шеллинг спохватится, безуспешно будет напоминать о своем приоритете.