Шепот под землей

Значит, он точно туда собирался, подумал я. А торжественное открытие выставки как раз завтра. Я записал данные, сложил в пакет и промаркировал все, что нашел в шкафу, опечатал его изолентой, оставил мистеру Хьюберу визитку и двинул домой.

Счистив с лобового стекла трехсантиметровый слой снега, я сел за руль и двадцать минут спустя наконец поставил свой «Форд» в гараж, где стихия ему больше не грозила. Потом, набравшись храбрости, форсировал обледенелую лестницу, которая вела на второй этаж бывшего каретного сарая. Там, в моем логове, стоит телевизор, хорошая стереосистема, ноутбук и прочие атрибуты двадцать первого века, олицетворяющие связь с внешним миром. Это оттого, что сам особняк Безумство полон тайных защитных сил (не мои слова), которые могут ослабеть, если протянуть внутрь нормальные современные провода. Вайфай я предлагать не стал, потому что сам не очень дружу с информационной безопасностью. И потом, хотелось иметь какой-то угол лично для себя.

Первым делом я включил масляный обогреватель, который нашел однажды на цокольном этаже особняка, когда от старого, электрического, три раза подряд выбило пробки на его допотопном щитке. Потом проверил запас вкусняшек в шкафу и отметил, что пора его пополнить. А еще пора либо вымыть свой мини-холодильник, либо плюнуть уже и признать его биологически опасным объектом. Но когда все же нашелся кофе и пол-упаковки печенек – «Маркс и Спенсер», со вкусом натуральных печенек, я решил сперва разобраться с документами, а потом уж наведаться к Молли на кухню.

Следующие два часа я оформлял показания мистера Хьюбера, попутно отмечая, что резкая смена тематики в работах Джеймса Галлахера может говорить о вероятных изменениях его личности. Потом, чтобы немного взбодриться, решил погуглить Райана Кэрролла и выяснить, чем таким необычным он заинтересовал погибшего американца. Информации нашлось немного: родился и вырос в Ирландии, до недавнего времени жил и работал в Дублине. Известен главным образом благодаря своей инсталляции в виде фермерских домов из деталей лего в четверть натуральной величины. Крыши у них из библиотечных томов классической ирландской литературы, покрытых сверху слоем конского навоза. Для раннего Джеймса Галлахера недостаточно слащаво, для позднего не хватает извращенности. В онлайн-журналах нашлось несколько обзоров выставок Кэрролла, все за последние два месяца. И даже одно интервью, в котором он утверждал, что промышленную революцию важно воспринимать как раскол между человеком – высокодуховной личностью и человеком – грубым потребителем. Родившись в Ирландии, собственными глазами увидев и расцвет, и последующее угасание феноменального «кельтского тигра» [16] , Райан Кэррол имеет совершенно уникальный взгляд на разобщение человека и машины. Так, по крайней мере, он сам считает. Новая же работа должна, по его замыслу, пошатнуть взгляды общества на взаимодействие людей и машин.

16

«Кельтский тигр» – экономический термин, происходящий от принятого образного названия «экономические тигры» экономики стран, показывающих резкий рост, используемый для описания экономического роста Ирландии, первый этап которого проходил с 1990-х до 2001 года, второй этап наблюдался в 2003 году, третий пик – в 2008 году.

– Мы и есть машины, – сказал он в интервью, – мы перерабатываем еду в дерьмо. И создали другие машины, которые помогают нам повышать производительность труда: перерабатывать еще больше еды в большее количество дерьма.

У меня сложилось впечатление, что на этого Кэрролла было бы любопытно посмотреть, но лучше не во время еды. Я не знал, насколько важно, что студент художественного колледжа собирался посетить художественную выставку, но на всякий случай внес эту информацию в отчет. Золотое правило современной полиции гласит: фиксируй все, мало ли что пригодится. Сивелл – хотя скорее Стефанопулос – просмотрит отчет и решит, что с этим делать дальше.

Я позвонил в Белгравию, в отдел обработки данных, который отвечает за ввод информации в систему, и сказал, что направляю показания свидетеля по электронной почте. Они сказали, что это, конечно, хорошо, но им нужны правильно оформленные оригиналы, и как можно скорее. А еще напомнили, что, если Безумство не располагает безопасным хранилищем вещдоков, я должен немедленно передать ответственному за улики все, что нашел в шкафу Джеймса Галлахера.

– Не волнуйтесь, хранилище у нас есть, – заверил я. – И весьма надежное.

Еще полчаса я корпел над бланками, а потом наконец отправил все это в Белгравию. Как раз в этот момент позвонила Лесли – напомнить, что мы сегодня должны побеседовать с предполагаемым Крокодильчиком. Найтингейл уехал в Хенли еще утром, когда стало ясно, что я занят и вернусь нескоро.

Съездил, называется, к Беверли. Теперь в этом году уже не увидимся.

Лесли поинтересовалась, ждать ли сегодня Найтингейла.

– Нет, – ответил я, – не в его правилах рулить в такую погоду.

Мы встретились у служебной лестницы, притулившейся сбоку в передней части особняка, и Лесли спустилась со мной в подвал, где у нас было специальное секретное хранилище и по совместительству оружейный склад. После того как я весьма эмоционально пообщался с Безликим на крыше дома в Сохо, Найтингейл на пару с Кэффри, нашим знакомым бывшим десантником, целую неделю развлекались вывозом оружия и боеприпасов, которые лежали и ветшали здесь шестьдесят лет с хвостиком. А веселее всего было, когда я случайно открыл ящик с осколочными гранатами, который валялся в луже аж с 1946 года, и Кэффри рявкнул мне медленно отойти в сторону, и голос у него был на пару октав выше обычного. Пришлось вызывать парочку взрывотехников, чтобы они забрали этот ящик и увезли подальше. Мы с Лесли наблюдали за ними из кафе в сквере по другую сторону улицы.

Все вооружение, которое Кэффри счел пригодным для использования, привели в порядок и сложили на новенькие стеллажи вдоль одной стены и на металлические полки вдоль другой. Именно они предназначались для хранения вещдоков. Я выписал перечень всего, что принес, на листе бумаги, зажатом в планшет, и мы с Лесли свалили в Барбикан.

5. Барбикан

После Второй мировой войны от английского магического сообщества почти ничего не осталось. Только раненый Найтингейл и еще несколько магов, слишком старых или недостаточно хороших, чтобы полечь в последней отчаянной битве в лесах под Эттерсбергом. Я точно не знаю, за что они там сражались, но догадки есть: нацистские идеи, концлагеря, потусторонние силы… словом, предположений хватает. Один Найтингейл да еще пара магов постарше, ныне давно покойных, продолжали свою деятельность после войны. Все остальные умерли от ран, сошли с ума либо отказались от своего призвания, выбрав обычную жизнь. Преломили посох, по выражению Найтингейла.

Сам он согласился «уйти в режим ожидания»: затаился в Безумстве и появлялся, только когда у cтоличной или региональной полиции возникали проблемы по части потусторонних сил. Вокруг теперь был новый, незнакомый мир скоростных магистралей и атомных бомб. Найтингейл, как и большинство посвященных, полагал, что магия угасает, ее свет уходит из мира и он – последний практикующий маг.

Как выяснилось, он был не прав. Но, когда это стало очевидно, было уже поздно: кто-то другой взялся обучать людей магии еще в пятидесятые годы. Не понимаю, почему мой наставник так удивился – сам я успел выучить от силы четыре с половиной заклятия и ни за что на свете не остановился бы на достигнутом. Хотя то и дело оказываюсь на волосок от смерти: мне грозят то вампиры, то петля, то злонамеренный дух и озверевшие погромщики, то человек-тигр. А еще постоянный риск переборщить с магией и заработать аневризму сосудов головного мозга.

Цепочка событий, насколько мы смогли ее восстановить, выглядит так: Джеффри Уиткрофт, маг, по общему мнению, не слишком выдающийся, после войны оставил это поприще и стал преподавать теологию в Оксфорде, в колледже Магдалины. Через некоторое время, в середине пятидесятых, он организовал там обеденный клуб «Крокодильчики». Университетские обеденные клубы – это сборища, популярные в пятидесятые и шестидесятые годы у богатеньких старшекурсников. Они проводили там все время, свободное от роковой любви, шпионажа в пользу русских или оттачивания современной британской сатиры.

Джеффри Уиткрофт, стремясь разнообразить клубные вечера, взялся обучать некоторых своих молодых друзей основам ньютоновой магии, чего ему делать не следовало. И, по определению Найтингейла, довел минимум одного из них до «уровня магистра», чего делать совсем не следовало. Потом – мы не смогли установить, когда именно, – этот его ученик поселился в Лондоне и перешел на темную сторону. То есть Найтингейл, конечно, никогда не говорит «на темную сторону», но мы с Лесли не можем удержаться.

Он творил с людьми ужасные вещи. Я знаю это наверняка, сам видел ожившую голову Ларри Жаворонка. Видел и других… обитателей «Стрип-клуба Доктора Моро». Найтингейл видел гораздо больше, но не хочет об этом рассказывать.

Благодаря показаниям очевидцев мы знаем, что наш герой при помощи магии скрывал лицо. Похоже, он отошел от дел где-то в конце семидесятых и, насколько мы можем судить, его эстафету долго никто не принимал. До тех пор, пока три или четыре года назад на сцену не вышел тот, кого мы называем Безликим. Осенью, в октябре, он был настолько близок к тому, чтоб снести мне голову с плеч, что я отнюдь не жажду новой встречи. По крайней мере, один на один.