Шепот волн Обводного канала

И вот, в районе, примерно, станции Репино, бывшая Куоккола, в канаве около вокзала, просыпается некий советянин. Вероятно, приезжал к друзьям на дачу и так там на стакан присел, что в электричку не погрузился, а залег в канаву. Здесь в холодке проспался, но так как принял дозу значительную, проснувшись, прочухался не вполне. А чуть продрав глаза и приподнявшись на карачки увидел мужика в штанах на подтяжках и в шляпе, косившего в канаве траву.

– Э… Мил человек…– а с похмела язык ворочается с трудом, – Скаж палста…Где это я?

– Этто – говорит мужик, – Этто … Финлянтия.. Трррастуйтте. Топрый утра!

– Мать честна! – тут этот, что на карачках стоит, понимает весь ужас своего положения и больше с карачек уже вставать не пытается. Наоборот, падает на брюхо и норовит сообразить как он в Финляндию то попал и что ж теперь ему за это будет…

Ничего вспомнить не может, но решает твердо, во что бы то ни стало, вернуться на Родину.

– Мил человек, – спрашивает он косаря, – А граница далеко?

– Нет… – говорит раздумчиво и почти по-фински косарь, – относииттэльно не талекко…

– А к примеру где?

– Этто таам! – и показывает на север. Чистая правда – до советско-финской границы тут километров семьдесят… Правда, Зеленогорск (бывшее Териоки) расположен как раз по дороге. И никак его не миновать. Может финн сказал бы и об этом, но не успел. Или может словарного запаса у него маловато – не выразить мысль! И вообще финны они медлительные. Говорят медленно.

А мужик в канаве соображает быстро и решает, во что бы то ни стало, уползти на родную землю.

Повернул носом на север и по канаве пополз. Говорят километра три прополз, пока ему детский садик на прогулке не попался. Дети его окружили, стали на него пальчиками показывать поскольку он выглядел – мама не горюй! И друг дружке объяснили, что «дядя упал». Тут только наш пластун и сообразил, что если дети русские, значит, он не по территории сопредельного государства, а по своему Отечеству ползет.

Назад три километра он как спринтер бежал, даром, что и из сил выбился, пока полз. Тут у него второе дыхание, можно сказать, открылось – уж больно хотелось этому «финну» морду набить.. Но, конечно, «финна» уже и след простыл.

А с другой стороны, финн то мог быть и настоящий! И наш – советский! Он ведь все точно сказал и что граница недалеко, и в той она стороне. Это точно… И про то что это территория бывшей Финляндии – тоже правда. Одно внушает подозрение, а откуда тут финну взяться?! Если они здесь только до войны жили. В социалистические шестидесятые тут никаких финнов в наличии не имелось. Скорее всего это такой же финн был как наш алкаш – перебежчик.

Зато теперь туристам показывают канаву, где этот мужик полз. Для наглядности: как мы в шестидесятые годы сильно Родину любили и не желали ее покидать ни в каком состоянии.

«Салат»

«Салат» был типичным городским персонажем конца 60 – х начала 70 – х

годов. Свою кликуху он получил от официантов, поскольку почти каждый вечер появлялся, в не многочисленных тогда, ресторанах и кафе. Занимал столик и на вопрос официанта «Что будете заказывать?» традиционно отвечал « Ну, так…. Что-нибудь … Принесите пока какой – нибудь салат…» Шустро шел танцевать и вскоре уходил с очередной женщиной, оставив на столике двадцать копеек. Более получаса он не задерживался. И официанты, увидев его, перемигивались – « Салат пришел» и даже гордились тем, с какой скоростью он «снимал грелок и мочалок»

Знакомство с женщинами было единственной его жизненной целью. Обычно в понедельник он появлялся перед проходной завода Красный треугольник или Красная нить, где, по преимуществу, работали молодые незамужние женщины, когда они шли со смены. С невероятной скоростью заводил новое знакомство и с очередной «мочалкой» или «грелкой» шел ни в ресторан, ни в кино, а в зоопарк, где подводил свою новую знакомую к клетке с обезьянами. И по реакции ее на обезьяний половой акт, предугадывал – уложит он ее в среду или в субботу в койку или будет «пролет». Такое тоже случалось, и Салат стоически шел в свой НИИ, где служил МНС ом, с подбитым глазом или расцарапанной, но очень индифферентной, рожей.

Занималась заря сексуальной революции, и Салат встречал ее в полном расцвете сил. Как говорится, «в самом прыску и всегда на вздрыге». Его половой активности сильно способствовала кооперативная однокомнатная квартира – редкость по тем временам – единственным обладателем, которой он был.

Иногда Салат попадал в гости, где вел себя поначалу очень скромно, вполне в стиле «физиков и лириков» тех лет. Но сексуальная озабоченность предавала ему особую деловитость. Громким шепотом, каким обычно спрашивают «где тут у вас туалет?» он взывал: «Кто хозяин? Хозяин кто? Можно вас на минуточку.?» И отведя хозяина в сторону, с торопливо спрашивал:

– Кто здесь с кем? В смысле: кто здесь кого? Ну, чтобы не было скандала.

Когда же объекта для охоты не обнаруживалось, Салат с коротким горестным вздохом приступал к еде и выпивке. Если до него доходила очередь говорить – тост его бывал лапидарен и традиционен:

– Пусть мое посещение будет последним, незабываемым несчастьем в вашем доме.

И все смеялись, принимая это за изысканную шутку, а это была чистая правда и категорическое предупреждение!

Салат напивался с космической скоростью. С той же скоростью, из тихого МНС а, с очечками на фигушке носа, он превращался в необузданную разрушительную стихию. Из рук у него падала и разбивалась посуда, под ним ломались стулья, и, наконец, вокруг него стремительно закипала драка. Она, как правило, не ограничивалась избиением Салата, но с неожиданной яростью охватывала широкие массы приглашенных и хозяев. Они вскоре совершенно отвлекались от Салата, как от первопричины скандала, и разносили в квартире все.

Время от времени с лестничной площадки в квартиру врывался расхристанный Салат, с криком:

– Я ухожу по-английски! – и скрывался, только получив очередную порцию «по роже».

Салата потом, действительно, долго вспоминали, как большое стихийное несчастье.

Фауст

Одно из самых тяжких испытаний, что может от рождения достаться мужчине – безграничная материнская любовь. Нет, отсутствие материнской любви – гроб! Это еще античные греки заметили. Это они же заявили, что «мужчина, не знавший материнской любви, не достоин ложа богини». Но плохо , когда она безграничная… Есть стойкая генерация мужчин, раздавленных материнской любовью. Как правило, это единственные сыновья из неполных интеллигентных семей. Сыновья, так называемых, матерей- одиночек. «Маменькины сынки». Я тоже – «маменькин сынок» и на своей судьбе испытал каким прессом давит материнская любовь и каких стоит усилий и страданий, чтобы вырваться из под катка этой всепоглощающей благороднейшей и прекраснейшей любви, что, как правило, калечит жизнь мужчине, даже если мать понимает, что губит своего ребенка. Это она умом понимает, а сердце, сконцентрированное на нем одном, в котором и муж, и сын, и брат, и отец в едином лице… Не дай-то Господи! А жалко-то как! Мать-то! Особенно, когда она понимает, что заедает сыну жизнь и начинает «приносить себя в жертву».

Собственно, ведь то, что у большинства моих сверстников отцы полегли на фронте, сделало жертвами не только их матерей – наших бабушек, не только наших матерей- их жен, но и нас… И это не только трагедия сиротства! Вернее, в трагедии сиротства есть и еще одна грань – безграничная, она же безумная, материнская любовь!

Наиболее удачливыми среди нас, сыновей матерей-одиночек, оказывались хулиганы. Они с малых лет отбились от дома и к двадцати годам бывали уже женаты или предъявили матерям такие стороны жизни, вроде тюрьмы и водки , что суженой своего единственного, она готова была ноги мыть и воду пить…

Нет! Неправда! Таких случаев я за всю жизнь на пальцах одной руки не перечту. Чаще так: негодяй, уголовник приведет в дом девочку-ромашку, и на все оставшиеся дни, жизнь ее изувечит, ногтя на мизинце, ее не стоит , а мать ее все равно ненавидит! Потому что сынок был ее, а э т а ( их как правило без имени зовут). «Эта» пришла и отняла!

Одна моя знакомая – добрейшей души казачка-хуторянка, проживающая в Питере, в законном браке, родила нечто, более всего напоминающее своей синей попкой ободранного кролика с прилавка гастронома, и как величайшее свое достижение, как вершину мужской красоты, демонстрировала мне, лучшему и вернейшему другу семьи, это уписанное создание, с морщинистым лицом ящерки, лягушачьими лапками и головенкой с кулачек, какая еще совсем не держалась на ниточной шеечке.