Шепот

Врач только что вышел из комнаты Эмили после раннего обхода, когда Роберт и Линн спустились в холл. Он говорил с ними быстро, в своей краткой и четкой манере. Ведь, в конце концов, для него Эмили – только еще один медицинский случай, который он так профессионально разрешает.

– Она все еще испытывает боль, но постепенно боль утихает. Из-за анемии она потеряла много крови, так что не пугайтесь, когда увидите ее. Это в порядке вещей. – Он повернулся, сделал несколько шагов и вернулся обратно. – У меня дочь ее возраста, поэтому я вас понимаю. – Он замолчал. – У нее в жизни будет все в порядке, – закончил он, ободряюще улыбнулся и вышел.

Болезненный комок в горле Линн мешал ей говорить, но она сказала ему вслед:

– Благодарю вас за все. Благодарю вас.

Няня, сидевшая у постели, встала, когда они вошли в палату.

– Входите. Она не спит, просто отдыхает. Она будет рада вас видеть.

Линн встала у ее постели. Рада, подумала она с горечью. Я сомневаюсь, что рада. Брюс сказал, что она была напугана.

Лицо девушки было мертвенно-бледным, замерзшим, будто вырезанным изо льда.

Роберт сказал мягко:

– Эмили, это твой папа. Папа и мама.

– Я знаю. Я очень устала, – прошептала Эмили с закрытыми глазами.

– Конечно, устала. Эмили, мы любим тебя, – сказал Роберт. – Мы так любим тебя. – Его голос был таким тихим, что он повторял слова. Он хотел знать точно, что она слышит его. Опустившись на колени, так что его лицо приходилось на уровне ее лица, он сказал: – Эмили, мы любим тебя. – Затем снова опустил лицо на покрывало.

Жизнь закручивалась с огромной скоростью. Это было ужасно. В такой ситуации чувствуешь себя совершенно беспомощной. Сначала была Эмили, добившаяся стипендии в Йейле со всеми сопутствующими почестями. А затем следовало вот это. У Линн внезапно началось головокружение, и она схватилась за спинку кровати, чтобы успокоиться.

Няня зашептала:

– Она сейчас заснет. Ночная няня сказала, что она не спала большую часть ночи, несмотря на лекарства.

Они пробыли в палате почти весь день. Только ближе к вечеру Эмили проснулась.

– Мне лучше, – отчетливо произнесла она.

И действительно, на ее лице появилось слабое подобие румянца, глаза посветлели, а зрачки стали большими и темными, как после высокой температуры.

Потом она сказала:

– Вы очень сердитесь?

Они ответили разом:

– Нет, нет. Она вздохнула.

– Вы должны меня выслушать.

– Не сейчас, – сказал Роберт. – Сейчас тебе не нужно говорить.

Но Эмили настаивала:

– Я хочу рассказать.

Удивленным тоном, как будто она рассказывала историю постороннего человека, сама толком ее не понимая, она начала:

– Вначале я не понимала. Я почувствовала неладное только около середины второго месяца. Я не знала. И после этого я очень испугалась. Я не могла поверить в это.

Ее тонкие руки сжались на покрывале. На мизинце было надето золотое колечко с инициалами, которое было велико даже на средний палец. Ей было восемь, семь или восемь, думала Линн. Моя сестра подарила ей его на день рождения. Я вспоминаю, у нас на празднике был клоун.

– Я… мы не знали, что делать. Мы постоянно обсуждали, что делать. Я собиралась все честно рассказать вам. И просто не могла, по-видимому, набраться смелости.

И Линн вспомнила тот день, когда она узнала о ребенке, который теперь, в эту минуту, кажется, делает свои первые движения внутри нее, вспомнила о том, как она принесла эту новость домой, и в доме наступил праздник.

– Я не хотела делать аборт, я не могла это сделать.

– Что тогда ты думала делать? – мягко спросил Роберт.

– Мы думали… в этом месяце мне будет восемнадцать, в следующем году мы поступим в колледж. В колледже есть супружеские пары – многие женятся такими молодыми. Мы хотели пожениться, мы хотели, чтобы у ребенка были родители. – Эмили на секунду перевела взгляд кверху, на потолок, она размышляла: – Видите ли, мы не такие современные. Может быть, я более современная, чем Харрис. У него очень религиозная семья. Каждое воскресенье они ходят в церковь. Он ходит тоже, и они хотят, чтобы все было, как полагается. Они очень хорошие люди, на самом деле. Харрис не был бы таким, какой он есть, если бы не они.

Роберт поднял голову и посмотрел через кровать на Линн. Его губы сложились в усмешку. Она поняла, что означает эта усмешка. Но он ничего не сказал. И она сама до сих пор не могла найти, что сказать.

– Вы не поверите, – сказала Эмили, – но это было только один раз. Я клянусь. – Когда никто из них ничего не произнес, она продолжала: – Я любила его. Я люблю его и теперь. Так случилось. Это было один раз, когда мы собирались поехать на озеро, и…

– Нет, – сказал Роберт грубо. – Нет. Мы не должны слышать об этом.

Он не хотел представлять себе свою дочь с мужчиной, не хотел думать об Эмили и сексе в одно и то же время. Ладно, это можно понять, предположила Линн.

Теперь Эмили взяла ее за руку.

– Ты знаешь, мама, – сказала она. – Ты понимаешь, что такое любить, даже если и нельзя. – И она посмотрела на мать долгим, серьезным, многозначительным взглядом, таким долгим, что Линн, внезапно пронзенная болезненным воспоминанием, первая отвела взгляд. Как будто Эмили хотела о чем-то напомнить ей, как будто они были соучастниками.

Затем вернулась няня. Было пять часов, время обеда.

– Посещение закончено до вечера, – извиняясь, сказала она. – В любом случае, раз Эмили становится лучше, вы должны почувствовать себя спокойнее.

– Ты, должно быть, ужасно устала, мама, – улыбнулась Эмили. – Ты ведь на пятом месяце, правда? Иди домой и отдохни.

Когда они были на полдороге к дому, Линн пришло на ум, что Эмили ни разу прямо не обратилась к Роберту.

Когда они въехали на подъездную аллею, перед их домом остановилась другая машина. Двое мужчин вышли из нее и направились к ним. Один был Харрис в своих аккуратно отглаженных брюках, а другой, того же роста, с такими же густыми каштановыми волосами, но старше, без сомнения, был его отец, одетый в полицейскую форму.

– Ох, нет, – сказала Линн громко.

– Спокойно. Я все улажу.

Они встретились позади машины Роберта. Юноша, подобно Линн, был испуган, но его отец вышел вперед.

– Я лейтенант Уэбер. Мой сын пришел с вами поговорить. Говори, Харрис.

Роберт сделал рукой предостерегающий жест:

– Я ничего не хочу от тебя слышать. Ничего. Юноша покраснел. Кровь бросилась ему в лицо.

Казалось, он сейчас загорится.

– Мне хотелось бы избить тебя до неузнаваемости, – сказал Роберт, сжав в кулак высоко поднятую руку.