Шепот

– Подожди до следующего сентября, когда я в самом деле туда переведусь.

Линн спросила осторожно:

– А как Харрис это воспринял?

– Что? Мой перевод в Гарвард? Его туда не приняли, и поэтому я поеду в Гарвард одна, а он останется в Тулейне. Там тоже очень хорошо. Я, правда, не особенно этому радуюсь, но, конечно, я не собираюсь упускать своей возможности.

«Ты отказалась от Йейля», – подумала Линн, но вместо этого сказала:

– Трудно было от тебя этого ожидать. Но если вы до сих пор любите друг друга, разлука ничего не изменит.

– Совершенно верно, – согласилась Эмили.

Она очень сильно изменилась, хотя все еще выглядела как школьница-старшеклассница в своих джинсах и кроссовках и с красной ленточкой, которой стягивала волосы на затылке. От отца она унаследовала его ум, красоту, изящество, но, слава Богу, больше ничего. У нее все будет хорошо. С Харрисом, или без, или с кем-нибудь еще.

«Никогда не говори дочери, – подумала вдруг Линн, – что она найдет замечательного мужчину, который будет ее любить и заботиться о ней всю жизнь. Именно это мне говорила моя мама, но то были другие времена».

Прочно укрепив последнюю розочку, она отступила назад, чтобы полюбоваться своей работой.

– Ну, вот и кончено. Мне нравится такая работа здесь, в моей собственной кухне.

Это было спокойное время, пока Энни была в школе, а Бобби в детском саду, время выпить вторую чашечку кофе. И она присела, чтобы насладиться ею.

В большой корзине пятеро щенков пищали и толкались, тыкаясь носами в материнский живот в поисках молока.

– Какие они милые, – сказала Эмили, – ты их всех собираешься оставить?

– Господи! Конечно, нет! Энни, разумеется, хочет, но мы должны пристроить четверых. Я согласилась оставить только одного.

Один из щенков выпал из корзины и сделал маленькую лужицу на полу. Линн вскочила, положила щенка на место и вытерла лужицу. Эмили весело рассмеялась.

– Мама, я подумала, рассердился бы папа, если бы узнал, что у Джульетты нечистопородные щенки?

– Он бы не одобрил, что уж точно. Он бы ничего здесь не одобрил.

Она посмотрела в сторону прихожей, где над трехколесным велосипедом Бобби на старомодной вешалке висели плащи.

Эмили заметила:

– Мне нравится старый викторианский стиль с деревянным узором на входной двери и со всеми этими закоулками. Конечно, мебель ужасна.

– Если я куплю этот дом, то, разумеется, без мебели. А я должна буду его купить. Родственники дяди Дарвина решили его продать и предложили очень выгодные условия. Может быть, я не должна этого делать, но соседи здесь очень милые, двор замечательный для Бобби, и я наконец уже могу после всех расходов немного откладывать. – Линн улыбнулась. – Буду изворачиваться. Я тебе сказала, что дала Юдоре десять процентов прибыли в деле, плюс жалованье? Теперь Юдора мой партнер, и она в восторге. Когда я ее чему-нибудь учу, она очень быстро усваивает. И, конечно, у нее есть ее собственные ямайские блюда, которые всем нравятся. Рис с горошком, пирог с бананами, все очень вкусные вещи. Она может приглядывать за магазином, когда я здесь готовлю, а, если я занята в магазине, она приходит сюда, чтобы встретить Энни и Бобби после школы и детского сада. Таким образом, нам всем это очень удобно.

Эмили, погрузившись в вычисления, удивлялась, насколько хорошо дело «взяло старт» и «набрало обороты».

– Здесь очень высокий спрос на нашу продукцию, – ответила Линн. – Когда так много женщин работает, то не остается времени на званые обеды и вечеринки. Мы готовим много блюд и охлаждаем их, а потом продаем в магазине. К тому же, мысль вернуться сюда, где меня еще помнят, была очень удачной.

Эмили спросила:

– Часто ли пишет дядя Брюс?

– Ну, я бы не сказала, что часто, но, разумеется, пишет.

Брюс писал дружеские забавные письма. О своей работе, о путешествиях. И больше ни о чем.

– Последняя новость, это та, что они хотят, чтобы он открыл новый офис в Москве. Он занимался русским языком.

Эмили раскрыла рот, издала какой-то невнятный звук, и снова закрыла.

– Что такое? Что ты хотела сказать?

– Я хотела спросить – я хотела спросить, что слышно от папы?

– Единственный контакт, который я с ним имею или когда-либо захочу иметь, это через банк, когда он переводит для вас всех алименты. Кажется, у него очень хорошая работа. – Линн поколебалась, добавить ли что-нибудь еще, а затем, решившись, продолжила: – А ты что-нибудь о нем слышала?

– Он прислал мне подарок на день рождения, чек и книгу современной поэзии. Он пишет о себе только, что он надеется, что я счастлива.

Его девочка, его Эмили, подумала Линн и, почувствовав мгновенное болезненное сочувствие, ощутила, как ему ее не хватает. Но дело сделано, ничего изменить нельзя.

Она встала и сняла фартук, сказав резко:

– Теперь мне надо идти в магазин. Ох, тетя Хелен должна забежать за пирогом.

– Двадцать пять лет супружеской жизни?

– Да, счастливых.

– Папа всегда считал Дарвина идиотом, не правда ли?

– Он о многих так думал, и он был неправ.

Ей стало неуютно от напоминания о презрительном отношении Роберта к людям, о его недоброжелательных шутках на чужой счет, легких намеков на еврейское происхождение Леманов, и даже на итальянское происхождение Монакко. Линн почувствовала, что самой Эмили стало неловко от ее вопроса.

Она наклонила голову и погладила дочь по голове.

– Что ты будешь делать, когда я уйду, дорогая?

– Ничего, просто бездельничать. У меня каникулы.

– Хорошо. Тебе необходимо отдохнуть. Наслаждайся.

«Пусть жизнь моих детей будет сладкая, пусть она будет спокойная, – думала Линн за рулем, проезжая по спокойным пригородным улочкам. – Мы должны стереть все выбоины и пятна. Бобби не вспомнит ту ночь, а Энни никогда ее не забудет; но ее ум, который Роберт так недооценивал, поможет ей с этим справиться. Он уже помог ей. И лечение тоже помогло, но в основном ее состояние улучшилось, потому что уехал Роберт. Это оказалось так просто. Она потеряла двадцать фунтов, так что теперь ее похудевшее лицо превратилось в пикантное и привлекательное. Энни выпрямила волосы и теперь впервые нравилась себе. Она даже сама, без всякого принуждения снова стала играть на рояле!»

С того дня, как их фургон пересек Миссисипи и они провели ночь в этом странном доме, произошли большие изменения в семье. Уже было за полночь, было очень холодно, и шел дождь, Дарвин растопил топку, а Хелен постелила постели, в которые они рухнули как подкошенные.

Дождь стучал в окна незнакомой комнаты, где спала Линн. Время от времени она поднимала голову и смотрела на будильник. Три часа… Ее сердце подскочило от панического страха. Теперь она одна несет ответственность за своих детей, и даже за Юдору, такую привязчивую, такую полную надежд. Они так далеко от дома. В панике она говорила себе: «Ты не сможешь одолеть это одна. Это слишком тяжело и слишком много надо сделать. Ты ничего не умеешь. Ну хорошо, ты умеешь стряпать, но ты же не маэстро из пятизвездочного отеля. С чего ты взяла, что сможешь это сделать? Как ты осмелилась? Дура, дура, ничего у тебя не выйдет». А дождь продолжал стучать. Даже дождь, все кругом враждебно. Потом наступил рассвет, жалкий серый рассвет и разлил свой бледный свет по уродливой мебели в чужой комнате.