Шерас

— Возможно, — согласился Идал. — Однако смерть есть смерть, и, в сущности, не имеет значения, где она тебя нашла: в клетке, на костре или на шпате. Конец всё равно один, и каждый из нас хочет его избежать, а вернее, поскольку мы все обречены, сделать свой путь к звездной дороге как можно более долгим… Но в этой ситуации пострадаешь не только ты — мужественный воин, всегда готовый к смерти. Если вас поймают, несчастная Андэль, хрупкое беззащитное создание, почти ребенок, в любом случае будет обречена на долгие мучительные страдания.

ДозирЭ задумался. Как ни странно, но эта мысль никогда не приходила ему в голову.

В помещение, вежливо постучавшись, протиснулся Арпад, неся на серебряном блюде подрумяненного со всех сторон зайца. За ним следовал необычайно предупредительный слуга — бывший содержатель «Тхелосов», бирулай-вольноотпущенник, которого ДозирЭ едва не убил в тот день, когда они с Идалом случайно забрели в эту кратемарью. Бирулай был в высшей степени вежлив; окинув опытным взглядом стол, он в мгновение ока навел на нем строгий порядок и освободил перед ДозирЭ место, куда Арпад и поставил блюдо с жареным зайцем. Мусак, наверное, не один раз пожалел о своем поступке, когда не выказал должной почтительности белоплащным воинам; он тогда потерял все, и теперь ему приходилось вновь подниматься наверх с самых низов. Однако надо отдать должное его упорству и выдержке. В грономфской кратемарье обычно все работники делились на семь категорий, начиная с подручного «пыльного» слуги и кончая содержателем. Первое свое восхождение бирулай совершал восемнадцать лет. Однако на этот раз он уже через полгода стал правой рукой содержателя, то есть помогал во всем Арпаду, который, как ни странно, простил ему то, что когда-то был выкинут им на улицу. На самом деле Идал имел на Арпада серьезные виды, ибо его хозяйственные подвиги впечатляли. Поэтому в скором времени его место освобождалось, и бирулай вновь мог стать содержателем «Двенадцати тхелосов». По мнению многих и даже злопамятного ДозирЭ, он полностью соответствовал этой важной должности.

Когда Арпад и его помощник вышли, Идал, с непривычки изрядно захмелевший, стукнул кулаком по столу и сообщил удивленному другу:

— А знаешь? Если твои намерения серьезны — я тебе помогу!

— Как? — опешил белоплащный воин. — Зачем тебе это?

— Не забывай, что ты — мой друг «на крови», и я просто обязан это сделать. Если бы с нами сейчас был Тафилус, он поступил бы так же. И я не в силах смотреть, как ты страдаешь уже многие месяцы. А без меня все твои попытки будут обречены. Ведь тебе несомненно понадобятся помощники и деньги. Много денег. У меня их достаточно, чтобы осуществить любой, даже самый фантастический план…

На этом разговор закончился и более месяца не имел никаких последствий. Однажды, возвращаясь из Эврисаллы, в которую ходил пешком, ДозирЭ столкнулся в одном людном месте с молоденькой люцеей. Девушка показалась ему знакомой, и он спросил: «Как тебя зовут, милая пташка?» — «Зирона!» — отвечала прелестница в бронзовом венце и, сунув ему в руку тонкий свиток, тут же растворилась в толпе. Тут белоплащный воин вспомнил, что эта же люцея передала ему послание от Андэль на пиру у Инфекта; он оглянулся по сторонам, спрятал свиток в потайном кармане и поспешил в Старый город. Вскоре он был уже во дворце Идала, уединившись, развернул онис и прочитал его содержимое:

«Андэль. Люцея «восьмой раковины» Дворца Любви.

Где же ты, мой гордый возлюбленный? Помнишь ли обо мне? Не забыл ли те слова, которые услышал от меня у развалин Тобелунга, где я рисковала жизнью, чтобы увидеться с тобой?

Пишу тебе, и слезы сами собой льются из моих глаз. Мне так горько, так одиноко и одновременно так сладко от жгучего щемящего чувства, которое с недавнего времени поселилось в моем сердце, — чувства надежды. Я всё время думаю о тебе и мечтаю о том времени, когда мы будем вместе, когда бескрайние поля, покрытые фиолетовыми и желтыми цветами, и рощи, пахнущие дикой грушей, станут нашим прибежищем! Я мечтаю о тебе и, как истинная авидронка, мечтаю о свободе, о настоящей свободе. Или это пустая глупость?

Готов ли ты, как готова я, поступиться всеми своими наградами и званиями? Готов ли ты всё бросить и бежать вместе со мной, как призывал тогда на корабле? Если нет — давай забудем друг друга. К чему бесплодно страдать? Раз и навсегда смирившись, мы вскоре обретем спокойствие и к тому же сохраним верность Божественному, что совсем немало и что поможет нам превозмочь горечь несбывшихся надежд. Ведь правда же, ради него мы оба готовы на любые жертвы?

Но если ты все-таки решился, знай: я пойду за тобой на край света, готовая к любым лишениям, готовая ко всему. И если нас схватят, вслед за тобой с твердостью приму смерть, какой бы страшной она ни была, оставаясь с тобой навечно.

Третьего дня все люцеи Дворца Любви будут молиться в храме Прощения Дворцового Комплекса, что у Серебряной лестницы. За мной будут следить, но, думаю, мне удастся во время обряда Трех Признаний поменяться молельной накидкой с Зироной — моей верной подругой. Далее я смешаюсь с другими люцеями, ведь Зирону будут принимать за меня, и выскользну в потайную дверь, предназначенную для жрецов. Ноги приведут меня в жилище Панацея, которое, как ты знаешь, находится там же. В его скромной обители я буду в полной безопасности, поскольку старец меня не боится, а рассказать никому ничего не сможет. После службы Зирона вернется в мои покои. Я же буду ждать тебя в храме до самой ночи: ты должен как-то вывезти меня из Дворцового Комплекса. Это наш последний шанс, поскольку Люмбэр собирается перевести меня в башню Одинокой девы, где я отныне, вдали от подруг, буду жить под пристальным вниманием десятков глаз…»

Глава 40. Заговорщики

Прочитав свиток, ДозирЭ бросился к Идалу и нашел его в церемониальной зале в компании не менее двух десятков человек. Это были всякие доверители и распорядители негоцианта, съехавшиеся из разных мест, чтобы обсудить заказ Инфекта. На столах, сиденьях и даже на полу лежали отрезы материй, дешевых и дорогих, самых удивительных расцветок. Тут же находились куски кожи, шерстяные полотна, пряжа в корзинах, какие-то странные прялки, челноки, блочки веретена и прочие причудливые предметы, значение которых трудно было понять, ибо все они скорее являлись составной частью чего-то целого — наверное, ткацкого станка. В помещении стоял пронзительный кислый запах, отвратительный до головокружения: так должны были пахнуть свежевыделанные кожи буйвола. Увидев вооруженного телохранителя Инфекта, к тому же сотника, собравшиеся переглянулись, но Идал поспешил всех успокоить, представив его как одного из лучших воинов Белой либеры и близкого друга.

ДозирЭ сообщил, что имеет неотложное дело, и Идал любезно попросил своих посетителей на некоторое время оставить его. Мужи вышли, и белоплащный воин протянул товарищу послание Андэль. Торговец, в свойственной ему деловой манере, быстро пробежал сверху вниз витиеватые строчки. Ни один мускул не дрогнул на его лице, только однажды он удивленно поднял левую бровь.

Окончив чтение, Идал подошел к горевшей бронзовой факельнице в виде девы с кувшином на голове и окунул свиток в лепесток полусонного голубого огонька. Через мгновение послание Андэль было уничтожено.

— Что ты делаешь?! — бросился к факельнице ДозирЭ.

— Избавляюсь от улик, — невозмутимо отвечал Идал, проследив, чтобы от свитка не осталось и пепла. — Только из-за одного этого обрывка ониса можно оказаться на шпате. Не забывай, что Инфект везде имеет глаза и уши.

ДозирЭ успокоился, поняв, что его добрый друг, как всегда, прав.

— Ну и что же ты решил? — спросил после некоторого молчания Идал.

— Что я решил?.. А что я решил? — задумался белоплащный воин. — Я решил выкрасть Андэль и бежать вместе с ней в Яриаду. Там нас не найдут, а если даже и найдут, я сумею защитить свою маленькую люцею. Так, наверное?

Идал огорченно покачал головой:

— И ты действительно готов всё бросить? Белую либеру, Эврисаллу, хвостики айма, наградные платки?

— К моему великому сожалению, — тяжело вздохнул ДозирЭ.

— Хорошо. Я вижу, что ты не отступишься, а посему не буду терзать тебя нравоучениями и напоминать о долге белита. Я никогда так не любил, но знаю, что чувства страстно влюбленного настолько сильны, что, если представить их грузом на весах, — перетянут всё прочее, чем наполнена душа: долг Гражданина, преданность Родине, любовь к своему Богу. Кстати, Божественный, который, несомненно, не заслужил столь подлого предательства, многое для тебя сделал, в том числе однажды спас твою жизнь.