Шесть часов утра
Шрифт:
Больше мы последнего героя Афганистана не видели.
Самая лучшая система образования давала сбой за сбоем. Полгода физику преподавал отличный дядька, который по вечерам вел кружок по волейболу. Волейболист из него был суперский, но вот физику я тоже до сих пор не знаю.
Математику тянула престарелая дама с кучей тараканов в голове. Однажды на перемене Гришка Епишин прилепил к стене присоску от игрушечного пистолета, да снять не успел. Математичка присоску заметила, устроила истерику, вызвала директора, сорвала полдня уроков.
Впрочем, про этот случай отдельный рассказ есть.
Представляете,
В начале сентября в наш класс впорхнула юная белокурая девушка и улыбнулась так, что у мужской части нашего озабоченного класса стало тесно в душе.
– Здравствуйте, ребята. Я ваш новый учитель русского языка и литературы Татьяна Ивановна.
И полтора десятка незрелых юношеских сердец упало к ее стройным ногам.
Русский язык расцвел совсем другими красками. Танечка преподавала легко, весело, с шутками и подколками. Нахальный Вовка попытался нагло подкатить к ней, но при всех получил ответ, что у него «женилка не выросла». Туповатого толстяка Димку Макеева назвали «пусечкой», и он за ночь перечитал половину творчества Роберта Рождественского. С учетом того, что до прежде Макеев читал только «Каштанку», это был подвиг, который Танечка оценила.
На очередном уроке литературы она призвала нас углубиться в творчество какого-то писателя, который творил в начале двадцатого века. Что-то об этом писателе я уже слышал, но еще не читал. Зашел в библиотеку, взял книгу, дома открыл ее, с тоской предвкушая длиннющие разговоры о смысле жизни и очередные письма Татьяны Лариной.
Начиналось стандартно, по классике, с описания природы: «Однажды весною, в час небывало жаркого заката…»
Я перестал читать далеко за полночь оттого, что глаза отказывались оставаться открытыми. В книге было все. Мистика, ведьмы, обнаженка, расчлененка, вампиры. Как вы уже догадались, я читал Булгакова.
Именно Танечка сняла мой страх перед русским языком. И хотя первые попытки что-то написать я предпринял еще при царствовании Зои Петровны, идея стать писателем сформировалась именно при новой учительнице.
Я танцевал с Танечкой на выпускном. И робко держал ее за тонкую талию. И билось мое сердце совсем не в такт вальяжной музыки. А моя девушка, с которой мы встречались на тот момент почти два месяца, смотрела на нашу пару с ревностью.
Потом было поступление, неудача и медицинское училище, в которое я пошел, чтоб собраться с силами перед новой атакой мединститута.
И вот на последнем курсе медучилища послали меня на практику в наш местный КВД. Показали несколько интересных случаев, научили отличать сифилис от гонореи, а рубромикоз от лишаев. И чтоб отвязаться от зеленого практиканта, посадили заполнять бумажки.
Сижу, фамилии пациентов переписываю из клочков бумажных в толстенный журнал. И вдруг слышу знакомый голос.
– Здравствуйте.
Поднимаю голову и замираю. Стоит напротив меня Зоя Петровна и смотрит на меня удивленным взглядом.
– Гушинец?
– З-з-здравствуйте.
Учительница бывшая моя тоже смутилась. Я все-таки в халате белом, сижу
с важным видом, бумажки какие-то перекладываю. Прием у меня.– А я вот, решила с родинкой что-то сделать, – начинает объяснять мне Зоя Петровна.
И вид у нее какой-то чуть ли не испуганный. Смотрю и не понимаю.
– Родинка растет, – повторяет учительница. – Мне сказали, опасно это.
И говорит, говорит, словно оправдывается. И тут до меня начинает медленно доходить. Сижу-то я на приеме в КВД. А в те годы, да и сейчас, наверное, КВД было местом позорным. Ходили сюда исключительно «проститутки и наркоманы», да еще дети, которых угораздило подцепить постыдную лишайную болезнь. В глазах обывателей посетитель КВД был человеком падшим. А тут учительница, да перед бывшим учеником.
И вот, когда я это понял, образ страшной и ужасной повелительницы русского языка рассыпался. Стояла передо мной пожилая растерянная Пациентка. Стыдящаяся своего присутствия в позорных стенах. И разговаривающая со мной немного заискивающим тоном.
– Сейчас все устроим, – весело сказал я.
И побежал бывшую грозу 7-го «Б» без очереди к дерматологу устраивать.
Это просто праздник какой-то
Обычно студенты медицинского университета, которые приезжают в нашу страну из других государств, живут и учатся отдельно, на факультете иностранных студентов. Но нередко бывает так, что ребята и девушки из стран бывшего Союза вливаются в группы местных жителей. И учатся часто более успешно, чем их «иностранные» соотечественники.
На моем потоке училась Ленка-Эстонка. Высокая, симпатичная девушка, которая после окончания вуза укатила лечить в свой родной Таллин. Сестры Катя и Настя прилетели откуда-то с Урала и сейчас возглавляют педиатрические отделения в российской глубинке.
А в группе моего приятеля Юры учился Ренат. Ренат приехал из страны, где большую часть года тепло, на деревьях кроме скучных яблок растут персики и хурма, а бахчевых так много, что арбузы воруют исключительно из спортивного интереса.
Ренат мечтал торговать этими арбузами, но строгий отец сказал ему:
– Надо. В семье должен быть доктор.
А с отцами в стране Рената не спорят. Ибо не принято. Сел Ренат за учебники, со слезами на глазах выучил химию и биологию и поступил в Минск. На Минске настоял тоже отец. В краснознаменные советские времена он служил в армии где-то в районе белорусской столицы, и воспоминания о Беларуси у него остались только положительные.
Учился Ренат так себе. Если бы не помощь однокурсников, пришлось бы его папе гораздо больше денег за экзамены платить. А так – тянул лямку, сдавал на тройки, но вылетать – не вылетал.
И доучился бы Ренат без приключений, если бы не друзья с факультета иностранных студентов. Как рассказывал Юра, в личном общении Ренат был мировым парнем. Воспитанный, вежливый, спокойный. Но когда в гости, в общежитие, приходили его соотечественники, преображался, как по волшебству.
Потом ему было стыдно перед Юрой, он извинялся:
– Я не могу по-другому. Меня братья не поймут.
Но рассказ пойдет не об этом.
В очередной раз компания детей Азии свалилась в комнату Рената, и кто-то торжественно объявил: