Шесть дней Всемирного потопа, или Дневник мотоциклистки

Его внешность… Но надо ли говорить о внешности мужчины? Надо. Он красив. В этой красоте есть мягкость, женственность. Я помню, как кто—то из водителей взахлеб рассказывал мне о двух девушках на тюнингованных «Уралах», которых он встречал на Байкале возле Листвянки. Я быстро поняла, что речь шла о нас с Андреем — в шлеме его можно было принять за девицу. По крайней мере, тогда. Теперь уже нет — за последние годы он заматерел, поправился, лицом озаботился, и мало уже что осталось от улыбчивого, веселого парня. Синие глаза смотрят строже, голос тверже, а сам он стал резче, грубее, и даже я иногда не знаю, чего от него ждать. Иногда, глядя на него, я думаю о том, какие еще сюрпризы ждут нас впереди, как мы будем изменяться с годами — он и я, как будем изменяться внешне и как — внутренне? Я сильно изменилась даже за эти шесть лет. Как? Раньше я ничего не боялась.

…Что—то еще ждет нас впереди?…

По этому описанию вы, наверное, подумали, что он ни о чем не думает и ни о чем не волнуется. Иногда и я так думаю. Как—то я погрузилась в какие—то невеселые мысли и сидела, ничего не видя перед собой.

— Что с тобой? — спросил он, подойдя и погладив меня по голове, как малого ребенка. — Чего задумалась?

— Я просто несчастна, — я в первый раз ответила правду.

— Да?… — он рассеянно взъерошил мне волосы. — А почему?

— А разве ты иногда не думаешь обо всем? Ради чего все это? А? Ну, вообще, все? Мне иногда кажется — что нет, не думаешь. Ты такой довольный — отремонтируешь какую—нибудь штуковину, прибьешь доску, поставишь забор — и кажется, ничего больше тебе и не надо… Есть смысл в жизни…

Он промолчал.

— А меня тоска жрет, — сказала я еще. — Работа уже не занимает. И даже мотоциклы… Знаешь, даже мотоциклы иногда не так радуют. Что мне делать?

Он помолчал еще, а потом сказал:

— Лучше работать больше. Если начать думать… Так и повеситься можно.

Про повеситься он, конечно, загнул, потому что нет ни одного человека на свете, который любил бы жизнь больше чем Андрей, однако я поняла, что он хотел сказать.

Несколько лет назад мы познакомились с немцем Хубертом. Немец этот, на лицо ничем не примечательный, на мотоцикле за пять лет объехал вокруг земного шара. Уж чего он там за эти годы навидался, рассказать за пару вечеров у нас на кухне он не мог. Но, когда на грудь уже было принято достаточно, и язык перестал быть барьером между нами, он поведал о своих планах жениться на очаровательной худенькой австрийке Анне, которую встретил пару лет назад где—то в Лаосе. Я, конечно же, спросила его о детях, на что Хуберт вдруг упрямо замотал головой. Он говорил горячо и долго, но все, что я могла понять — это то, что он изъездил весь мир и видел, сколько народу живет на Земле. И совершенно точно решил, что ни он, ни его потомство погоды не сделают, а значит, и заморачиваться нечего. Нам бы его уверенность! Мы же, — я в силу своей дурацкой образованности, а Андрей, тот просто нутром чувствовал, — так вот, мы знали, что слова: «Плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею…» сказаны не просто так. Это сытый европеец мог эгоистично заявлять, что ему безразличны дети, и вообще плевать на все, что происходит в мире — глобализацию, популяризацию и даже потепление — все безразлично. Нам же во всей своей извечной русской тоске хотелось избыть её, перелиться во что—то, отдать кому—то часть себя, найти в ком—то другом отклик. Нас ведь было так мало — только двое. Двое в этом чужом и таком негостеприимном мире. Отсутствие детей всегда считалось проклятием.

Ну что ж, мы были прокляты. Точка.

Довольно давно, когда я потеряла свой мотоцикл, своего «Голубого щенка» и страстно стремилась найти себе новый — часами листала каталоги, сравнивала, прикидывала, как можно заработать, работала, откладывая на покупку каждый рубль, мне приснился сон. Снилось мне, что подогнали ко мне мотоцикл, словно красивого, вороного, своевольного жеребца. И снилось мне, что оседлала я его и помчалась, не помня себя от радости, куда—то прочь, и ветер бил в лицо, и из груди рвался радостный крик, и рваные тучи неслись над головой, стараясь обогнать мотоцикл. И вдруг я увидела перед собой стальную черную ажурную лестницу, спиралью уходившую вдаль и ввысь, и снилось мне, что я поехала по ней. Виток за витком, виток за витком поднималась я все выше и выше, и казалось, не было конца этой нескончаемой дороге. И ликование наполняло сердце. И под колесами, кроме ажурных, похожих на спицы ступеней, не было уже ничего — только серое дождевое небо… И лестница сделала последний виток, и я оказалась на маленькой площадке с низкими перилами, и не было вокруг никого и ничего. Даже птиц, даже огней внизу. Я была одна. Абсолютно одна. Путь не заканчивался, нет. Он просто никуда не вел. Если это и было проклятием, то оно было изощренным. Но хватит об этом. Поехали дальше.

О нет, мы не были похожи на двух скорбящих. Мы ездили на мотоциклах с апреля по октябрь, мы покупали гараж и строили дом на даче, мы с увлечением копались в двигателях и ездили на все тусовки — уже не для удовольствия, а просто, чтобы знакомые знали, что мы живы—здоровы и еще не забросили мотоциклы. А мотоциклы, тем временем, бросили очень многие: кто—то женился, и жена оказалась категорически против, у кого—то родились дети, кто—то вдруг разорился, и уже не мог себе позволить выбрасывать десятки тысяч рублей на бензин для аппарата, на котором даже инструменты на дачу не увезешь, а кто—то вдруг понял, что ездить уже совсем не хватает здоровья — у нас все же Сибирь. Ездили, а внутри все время что—то гложило, не давало покоя. Тоска? Может быть и тоска. Есть очень хорошая поговорка: «Сделаешь — пожалеешь, и не сделаешь — тоже пожалеешь». Мы жалели о том, чего нет. И нам казалось, что это хуже, чем жалеть о том, что уже сделано — ведь в последнем случае была хотя бы попытка. Нам попытки не дали. Ни первой, ни второй, никакой. Наверняка, мы были сами виноваты: сперва думали, что еще рано, и наши отношения были не настолько постоянны, и лично мне казалось, что все еще может измениться, просто потому что я не привыкла к верности и к твердости мужского плеча. А потом, наверное, стало казаться, что все еще успеется, а когда стало ясно, что мотоциклы — это еще не все в жизни, и что на самом деле каждый человек должен сделать нечто большее, чем просто наслаждаться собственным существованием, стало поздно. А может, поздно было всегда?

Ладно, не останавливаться, снова поехали дальше.

А потом началась подготовка к дальнобою. Подготовка — это приятные хлопоты. Они начинаются в тот самый момент, когда твой мотоцикл останавливается у гаража, и ты, заглушив двигатель, уставший, запыленный, еле—еле перекидываешь затекшую ногу через бак, и под подошвой мотобота чувствуешь привычный твердый песок. Когда ты с трудом открываешь замок тяжелых гаражных ворот, и, навалившись всем телом, сдвигаешь в сторону забывший движение металл. Подготовка начинается в тот момент, когда ты, разгрузив вещи, устало сортируешь их в полумраке гаража, и, набив полный рюкзак грязной одеждой, закидываешь его за спину, и, встав у порога с ключами в руке, вдруг оглядываешься назад, на замерший, чуть потрескивающий остывающим движком мотоцикл. А он, заляпанный грязью по самый бак, не отсвечивает ни одним патрубком, ни одним хромированным болтом, — он, так же как ты, смертельно устал с дороги. И вот тут—то и приходит та самая мысль, которая дает толчок к новому движению: «Неужели дороге конец?». А потом, когда ты уже твердо шагаешь мимо черных квадратов гаражных ворот к выезду, появляется уверенность: «Нет. Еще нет. Это — не конец, это — только начало. На следующей неделе мы поедем в Тункинку [6] . Потом — на Байкал на фестиваль. А потом, — а потом надо еще много куда съездить. Например, к Черному морю. Или к Тихому океану. Или в Монголию. Мы много где еще не были».

6

Тункинка — Тункинская долина, находится в Бурятии, славится минеральными источниками и красивыми горами.

И ты отсыпаешься, отъедаешься, отмываешь и ремонтируешь мотоцикл, и ты еще думаешь о сиюминутных нуждах, о том, что надо бы заменить замок на цепи, он ненадежен, что надо поменять масло и воздушный фильтр, и что неплохо было бы выкинуть дорожную сумку и сшить себе новую, потому что эта маловата. А мысль о дальней дороге уже начинает есть тебя изнутри. И она долго будет не больно, но чувствительно откусывать от тебя по кусочку, тревожить, и ты будешь беспокойно перебирать дорожные карты, и будешь не спать по ночам, и испытывать то чувство голода, то чувство досады, и будешь мучиться, и жизнь начнет казаться тебе тоскливой и ненужной, пока в один из зимних вечеров ты не скажешь вдруг вслух о том, куда же ты едешь летом. Это произойдет внезапно, и твой собеседник вряд ли в первое мгновение поймет, о чем речь. Но это и неважно. А еще в этот момент неважно, что у тебя нет денег — потому что ты знаешь, когда подойдет время, деньги будут. И неважно, что тебе не дают отпуск на работе — ведь ты всегда можешь уволиться. И много еще чего становиться неважным. Важно одно — конечная цель путешествия. Магадан или Мурманск, Владивосток или Барнаул. Ты должен там быть. Должен.

В последний раз мы чувствовали эту радостную дрожь, это предвкушение давно — прошлым летом. Почему—то было совсем мало денег, и почти не было времени, и мы решили поехать недалеко — в Хакасию. Вы только послушайте: Ха—ка—с–сия. Словно котенок розовым язычком лижет. Поездка оказалась короткой — всего на две недели, по—своему яркой, но оставила ощущение какой—то недоговоренности. Ведь всего — две недели. А нам, чтобы просто соскучиться по белым простыням, надо было дней двадцать пять. Но Андрей начал строить дом на даче. С чего он вообще начал строительство, ни он, ни я так и не поняли. Он говорил, что дом захотела я, а я ему в сотый раз объясняла, что дом—то я, конечно же, хотела, но только не дачный. В общем, это был классический пример того, как, по словам Бернарда Шоу: «Один из супругов тянет на север, второй — на юг, и в результате оба сворачивают на восток, хотя на дух не переносят восточного ветра». В результате прошлым летом мы ездили только в Хакасию, этим — смогли лишь перегнать «Тенере» из Новосибирска, значит, следующим летом нужно было придумать что—нибудь эдакое, иначе мы могли окончательно закиснуть и превратиться в дачников. Мне такая перспектива не льстила. Я было начала задумываться о чем—то грандиозном, но тут перед моим носом оказался натруженный, крепкий кулак Андрея.

— Ага! Сейчас! У нас половина фундамента не закрыта, подвал заливает! Так что хочешь — не хочешь, а придется строить веранду! Говоришь, ну и пусть заливает? А если у нас подвал обвалиться? А вместе с ним и фундамент? И вся работа и деньги — коту под хвост?

Да, вот так вот и рушатся все мечты и все фантазии, тщательно выстроенные и взлелеянные долгими зимними вечерами. Ну что ж, я смирила свои амбиции:

— Тогда на оставшиеся деньги мы можем съездить только снова на Алтай. А куда еще? В Читу, что ли, ехать?

А что было поделать? Мы жили среди тайги: одна дорога шла на восток — через Улан—Удэ и Читу до океана. И не было там ничего кроме самой дороги. Вторая дорога шла на запад — через Красноярск и Новосибирск к Уралу и дальше. И не было больше никаких других направлений, разве что штурмовать бездорожье в тайге. То еще удовольствие, особенно вдвоем и без ружья.

— Значит, поедем на Алтай, — строгим тоном сказал Андрей. Он всегда говорил таким тоном, когда хотел, чтобы я с ним согласилась. И я согласилась. А у меня, что, был выбор?

— Прокатимся по Чуйскому тракту, — продолжил Андрей. — Может, на этот раз доедем и до Колыванского озера. Увидим, наконец, что такое эти чилимы. [7]

Не очень—то и хотела я видеть эти самые чилимы, тем более что я их уже видела в Новосибирске. Правда, не в воде, а на книжной полке в комнате, но это уже мелочи. Спорить было бессмысленно. Он всегда был прав. Так что я начала готовиться к путешествию на Алтай. В конце концов, дорога — это всегда дорога. Даже знакомая. Но перед этим надо было расплатиться с кредитом и, следовательно, продать мой «Кавасаки». О том, что невозможно было с Андреем покупать мотоциклы, я уже говорила, теперь я в первый раз увидела, что и продавать мотоцикл с ним тоже было невозможно. Он был честным. Таким честным нормальный человек быть не может — он считал, что будущий даже не владелец, нет, претендент на покупку мотоцикла должен знать о нем абсолютно все: и то, что в паспорте указан 1989 год выпуска, а на ободе стоит истинный — 1988 год, и то, что он плохо заводиться на холодную, и то, что карбюратор ремонтировали… В общем, через месяц я почти увидела над его головой святящийся нимб, а мотоцикл мы продали себе в убыток, потому что Андрей стоически соглашался со всеми претензиями покупателя — толстого парня, приехавшего на «RAF–4». Я дергала Андрея за рукав и шипела, но это никак не повлияло на сделку, потому что парень оказался ушлым, знающим, почем рубль, и воспользовался всеми преимуществами, которые предоставил ему Андрей. Дело в том, что Андрей вдруг ни с того ни с сего решил, что перед ним такой же, как он, сумасшедший мотоциклист. Забегая вперед, скажу, что парень отъездил на мотоцикле два месяца, хлопнулся на нем где—то в Иркутске, вылетев на трамвайную остановку и зацепив кого—то из пешеходов, и продал мотоцикл обратно в Ангарск, налепив на него наклейки и срубив на сделке триста баксов.

7

Чилимы — водяные орехи