Шесть мессий

Однако Маус был известным пустобрехом, а после слишком тесного знакомства с лошадью стал завираться еще больше, и в участке на его россказни особого внимания не обратили. Да и в любом случае, как рассудили копы, Динг-Донга постигла участь любого бандитского вожака, просто к одному такой конец приходит раньше, к другому позже. Этот малый и так засиделся в преступных заправилах слишком долго. Дело было закрыто.

Однако это был как раз тот редкий случай, когда любящий приврать Мэллой говорил чистую правду.

Феникс, Аризона

Несмотря на кричаще-театральный вид Бендиго Римера, а может быть, отчасти и из-за него, власти на вокзале Феникса не разрешили почтовому поезду отбыть в Викенбург до тех пор, пока вагоны не были тщательно обысканы, а все до единого члены труппы «Предультимативной антрепризы» допрошены. Выяснилось, однако, что никто из них не видел китайца, бегавшего по вокзалу с мечом, — именно это велел им говорить Ример, даже если бы кто его и заметил. Признаться в этом — значит попасть в свидетели, а проволочки, связанные с этой историей, запросто могли сорвать гастроли и оставить «Антрепризу» без денег.

В действительности из всей труппы Канацзучи видел лишь сам Бендиго. Лица его он толком не разглядел, но человек, убегавший из-за тюков с хлопком, действительно походил на китайца, и в руках у него имелся предмет, показавшийся наметанному на реквизите взгляду Римера и впрямь похожим на меч.

Железнодорожные копы нашли за тюками мертвого охранника без мундира и со сломанной шеей, но нападавшего и след простыл. Вскоре стали распространяться слухи о множестве жутких нападений, расправ, актов насилия, вплоть до человеческих жертвоприношений и детоубийств, совершавшихся обезумевшим китайцем. Как всегда в таких случаях, правда тонула в пугающем вымысле.

Мало того что Бендиго досадовал из-за задержки, так еще и этому прилипчивому старому раввину приспичило ехать с ними до Викенбурга, а может быть, и дальше. И на то не имелось никакой реальной причины, кроме нелепой влюбленности старика в ведущую актрису труппы. И она хороша: кокетничает со старым распутником у всех на глазах. Ну и парочка, стыд и срам! Бендиго аж передергивало при виде того, как они воркуют. Можно подумать, что у него мало забот и без этого, посланного в наказание невесть за что, старого греховодника. Следовало прислушаться к внутреннему голосу и выгнать Эйлин без всяких церемоний после той первой ночи в Цинциннати, когда она то ли соблазняла его, то ли отказывалась с ним спать — память его слегка подводила.

А ведь у него и так сердце разрывается! Каких немыслимых усилий требует руководство труппой, стремление воплотить в сценических образах замыслы великих мастеров драматургии… Бендиго откинул голову и приложил руку ко лбу: любовь к драматическим жестам укоренилась в нем так, что он использовал их даже при полном отсутствии публики.

Ример обвел взглядом вагон поезда с его труппой — никто не заметил, как он страдает, черт подери, — и обиженно поджал губы. Пни, чурбаны, остолопы, недоумки! Дикие ослы и те более способны оценить его гений. Кто-нибудь хоть раз удосужился поблагодарить его за то, что он обеспечивает им средства к существованию? Нет, вместо этого вечно звучит одно и то же: «Бендиго, моя комната слишком мала», «Мистер Ример, нет горячей воды» и постоянный припев: «А как насчет моих денег?»

«Взгляните на меня, — Бендиго хотелось воззвать к небесам, — я провожу турне посреди пустыни! Произошла ужасная ошибка; я должен был быть одним из величайших гениев сцены! Театры Бродвея называли бы в мою честь, не сломай мне карьеру проклятый Бут».

— Актеры… — с горечью пробормотал он. Смотреть в глаза столь жестокой судьбе — суровое испытание даже для самого сильного мужчины, а он не Геракл: пара крупных слезинок печально скатилась по его щекам. Бендиго всегда гордился своей способностью натурально плакать на сцене, но попрактиковаться никогда не вредно.

Прибежища для мятущейся души он искал в проплывавшем перед внутренним взором мерцающем мираже: на прошлых гастролях он заработал двадцать пять тысяч долларов, которые сейчас представил себе в виде золотых слитков в сейфе банка в Филадельфии. Еще шесть тысяч он уже заработал на нынешних гастролях, четыре добавится после выступления у этих святош, к которым они сейчас тащатся, и он готов к триумфальному возвращению в Нью-Йорк. Малость сбросить вес, поменьше пить, и пожалуйста — Бендиго Ример, в одном лице продюсер, директор и звезда незабываемой постановки бессмертного «Гамлета» в его блистательной интерпретации!

Все двадцать лет, что он подвизался на театральном поприще, Бендиго каждую лишнюю минутку посвящал усовершенствованию (а именно — упрощению) текста и добавлению зрелищности шекспировской драматургии. Поменьше нудятины, побольше поединков, линии с Офелией добавить страсти, мрачное самокопание сократить — вот путь к совершенству, и оно теперь достижимо. Сколько сотен раз мысленно репетировал он эту сцену! Премьера: Бут сидит в первом ряду в центре, исходит слезами зависти и, осознав свое ничтожество, падает к ногам Бендиго, умоляя о прощении на глазах публики и при непременном присутствии самых знаменитых критиков…

Его забытье было нарушено радостным смехом Эйлин; старикан смеялся с ней заодно. Какой вообще, спрашивается, может быть повод для смеха у этой парочки? Бендиго запыхтел и хорошенько приложился к своей фляжке. Есть нечто унизительное в ее интересе к этому старику. Настолько, что ему захотелось переспать с Эйлин снова — если, конечно, это и вправду уже случалось.

Прибыв с командой в Феникс, Фрэнк Макквити был приятно удивлен, увидев, что место преступления огорожено веревками и оставлено в основном в целости-сохранности. Шея охранника была свернута — сломлена как прутик, хуже, чем при повешении, — и ряд следов, обнаруженных за тюками, соответствовал следам, которые он углядел на выходе из Юмы: плоский отпечаток, без каблука. Вроде тех тапочек, которые — Фрэнк приметил — носят кули. Кроме того, охранник, который стрелял в убийцу, сумел его рассмотреть и подтверждал: если насчет преступника и можно сказать что-то с уверенностью, так это то, что он китаец. Уже неплохо.

А вот плохо было то, что эти следы не уводили на юг, где он мог бы, оставив этих бездельников, обосноваться по ту сторону границы, попивать текилу и лениво расхаживать по улочкам в поисках лучшего борделя. Это честно определяло пределы оставшихся жизненных устремлений Фрэнка Макквити.

Раскурив самокрутку, Оленья Кожа выпрямился и неторопливо направился по следам в сторону от служителей закона и их добровольных помощников, потому что, стоило ему о чем-то задуматься, они всякий раз сбивали его с мысли. В высокой шляпе и в сапогах, он выделялся среди толпы; знаменитая желтая куртка поблескивала в солнечных лучах, его похожие на велосипедный руль усы свидетельствовали о прямо-таки рвущейся наружу мужественности. Женщины с пассажирской платформы, хихикая и кудахча, как курицы в птичнике, поглядывали в его сторону: не иначе как их внимание привлекла желтая куртка. В местные газеты уже просочилась история об освобождении Макквити и его участии в этой охоте.

Женщины — что ни говори, а на них зиждется вся его жизнь. Как Фрэнк ни старался, он так и не смог полностью постичь природу своего неуничтожимого тяготения к прекрасному полу. Что они видят, когда смотрят на него? Имело ли это отношение к тому, что он убил женщину на глазах у толпы — бедная Молли, лучшее в нем умерло вместе с ней, — и к тому, что его имя попало в газеты, отчего все стали кружиться вокруг него, как мухи?

Большинство женщин, которые наведывались к нему в тюрьму, наслушаться не могли рассказов о том, кого, как и почему он лишил жизни, это вызывало у них какое-то болезненное возбуждение. Фрэнк этого не понимал: как человеку принципа, ему больше всего хотелось бы вовсе вычеркнуть всех убитых им людей из памяти.